ению, с которым они смотрят на окружающую их
действительность: "Куда я попал? Вернусь, скажу
завкомовцам парочку ласковых слов!"
  - Максим, кофе?
  Это Петя Никитенко, инженер из Минска и старый приятель.
Он каждый год приезжает сюда в отпуск, в сезон требуется
много внештатных инструкторов, с ними заранее списываются и
заключают договоры: жилье и катание бесплатное, да еще и
зарплата идет. Петя мне нравится, он типичный фан, а к этой
разновидности человеческого рода я всегда неравнодушен.
  - Как твои цыплята? - спрашиваю.
  Петя смеется. Одна девица, едва прибыв, взволнованно
спросила, правда ли, что гора Бектау - это вулкан. Петя
подтвердил, а через час увидел, что девица тащит чемоданы к
автобусу: "Не для того я деньги платила, чтобы под вулкан
попадать!" Петя еле ее убедил, что в последний раз Бектау
извергался в субботу пять тысяч лет тому назад.
  Мы пьем кофе и беседуем. Группой Петя доволен: в
основном симпатяги, смотрят в рот и слушаются, как папу.
Вот кого бы он охотно передал в другую группу, так это
главного инженера автосервиса ("Посмотрел бы, как вокруг
него вертятся!"), трех сорвиголов-аспирантов и их
приятельницу красотку манекенщицу ("Да ты с ней утром на
канатке поднимался, пустячок на все сто, правда?").
  - Тобой интересовалась, - смеется Петя. - Я сказал, что
по приметам вроде бы тот, кого милиция ищет.
  - Молодец, - хвалю я. - А что за тройка барбосов вокруг
нее?
  - Твой дружок, - тихо шепчет Петя. Я оглядываюсь. Ого,
сам Мурат Хаджиев, начальник управления туризма, собственной
персоной. То-то Ибрагим и его братия забегали. Большая
честь - Хаджиев подходит ко мне, хлопает по плечу, садится
рядом.
  - Кофе!
  - Получили французский... - На лице Ибрагима преданность
и счастье.
  - Ко-фе! - чеканит Хаджиев. - Если мне нужен будет
коньяк, я скажу - коньяк. Хаджиев красив, могуч, выхолен и
властен, каждый его жест, прищур черных глаз свидетельствуют
о том, что он - чрезвычайно значительная фигура. Так оно и
есть: хотя в Кушколе существует поселковый Совет,
значительная доля фактической власти сосредоточена в
управлении - турбазы, гостиницы, транспорт, кафе и
рестораны. Мурат Хаджиев - личность незаурядная. Он из
породы везунчиков, которым удача так и плывет в руки,
отдается без сопротивления. Еще лет десять назад он был
призером по слалому и хотя с той поры слегка располнел, но
сохранил мощь, красоту и обаяние. На малознакомых людей он
производит большое впечатление своей искренностью,
добродушием и открытым нравом, то есть именно теми
качествами, которых у него давно нет; человек, который ему
не нужен, для него не существует. Зато начальство от него в
восторге - сказочное гостеприимство, бьющая через край
энергия! А когда-то он был душа-парень, мы вместе начинали
и считались друзьями, пока наши пути не разошлись. За
последние пять лет он сделал головокружительную карьеру, из
простого спасателя вырос до крупного шефа и, отдаю ему
должное, успешно руководит большим хозяйством - хватка у
него железная. Хаджиев смакует кофе (в который Ибрагим
все-таки влил ложечку коньяка) и дружелюбно на меня
поглядывает. Вот уже недели две он передает мне приветы,
хвалит за глаза и вообще очень любит: ему до зарезу
необходима моя подпись. Он и в кафе наверняка зашел
исключительно для того, чтобы, не роняя достоинства,
"случайно" меня встретить: много чести для захудалого
лавинщика - разыскивать его и звать в свой кабинет.
  - Как поживает Анна Федоровна?
  Я рассыпаюсь в благодарностях: такой большой человек,
такой занятой, а помнит, заботится.
  - Почему не заходишь?
  Я честно отвечаю, что по той же причине, по какой не
захожу на заседания Совета Министров: меня не приглашают.
  - Зазнался, зазнался, - упрекает Хаджиев. - Друзья ко мне
приходят без приглашения, а ты - из самых старых и верных
друзей. Сколько лет... Помнишь Гренобль, как ты отдал мне
свои лыжи? Я изображаю работу мысли.
  - Такие вещи не забываются, - проникновенно продолжает
Хаджиев, и его черные глаза покрываются мечтательной
поволокой. В эту минуту он явно не помнит, что каких-нибудь
два месяца назад проехал мимо меня на "Волге", изогнув бровь
в знак приветствия и оставив старого верного друга мерзнуть
на шоссе в двадцати километрах от Кушкола. - К кому
обращаются, когда нужда? К другу. На кого опора в жизни?
На друга. И сегодня, Максим, ты мне нужен.
  Я радостно удивляюсь: такая мелкая сошка - и нужен самому
начальнику управления! Может быть, это шутка?
  - Не шутка, - заверяет Хаджиев. - Забюрократился ты,
Максим, до сих пор не подписал проект.
  Мне стыдно, я сокрушенно развожу руками: да,
забюрократился, не подписал.
  - Тогда поехали. - Хаджиев встает, роняет вполголоса: -
У меня в сейфе для тебя сюрприз, новые "Саломоны".
  Это лучшие в мире крепления, моя давняя мечта, они мне не
по карману. Нащупал, собака, мое больное место.
  - Спасибо, верный друг, - с чувством говорю я, - но
импортные крепления не употребляю, мне дороги интересы
отечественной промышленности. Ибрагим, еще чашечку!
  - Понятно, подписывать не жэлаешь. - Когда Хаджиев
злится, у него появляется акцент. - Думаешь, бэз тебя нэ
обойдусь, шишка, да?
  - Обойдешься, - успокаиваю я, - у тебя одних телефонов
четыре штуки. Позвони кому надо, скажи, пусть Уварову
намылят холку.
  - Позвоню, будь уверен, - на ходу обещает Хаджиев. И,
спохватившись, мстительно улыбается: - Чуть не забыл!
Привет от Юлии!
  - Ты еще забыл заплатить за кофе! - бросаю я ему вслед к
ужасу Ибрагима. С каменным лицом Хаджиев лезет в карман,
швыряет на стойку какую-то мелочь и выходит - красивое,
уверенное в себе могучее животное.
  - Неплохо ты его отделал! - Петя чрезвычайно доволен. -
Что там за подпись?
  Я рассказываю, что Хаджиев, который живет в непрестижном
двухэтажном доме, в непрестижной квартире, задумал строить
большой и комфортабельный жилой дом. Проект уже готов,
фонды выбиты, даже будущие квартиры уже распределены, но
подпись я не даю: проект привязан к лавиноопасному участку.
Ну не то чтобы явно опасному, но шансы есть - если седьмая
лавина когда-нибудь окажется катастрофической. Правда,
местные жители не припомнят, чтобы она так далеко заходила,
но это для меня не аргумент: и в Альпах, и у нас отмечены
случаи, когда лавины спят по нескольку веков, а потом вдруг
просыпаются и безобразничают, позабыв про стыд и совесть. Я
Хаджиева и. о складе предупреждал, но склад что - пустяки,
он построил его без моей подписи, а позапрошлогодняя
одиннадцатая не оставила от него камня на камне. Жилой дом
- совсем другое дело, здесь можно при случае и под суд
угодить, без согласия лавинщика строить дом Хаджиев не
решится. И этого согласия он не получит. Насчет Юлии Петя
вопросов не задавал - парень он тактичный. К тому же он в
Кушколе не первый год и, наверное, эту историю знает.

        x x x

  Я иду домой, размышляя о том, какой пакости следует
ожидать от моего старого и верного друга. Ну, выжить меня
из Кушкола ему не удастся - разные ведомства. Что он,
конечно, сделает, так это запретит давать мне служебные
машины для разъездов: время от времени я осматриваю лавины
на трассе Кушкол - райцентр. Не беда, поклонюсь
собственникам или, в крайнем случае, прокачусь на рейсовом
автобусе. Хуже, если он лишит меня бесплатного проезда на
канатке, а это два рубля сорок копеек ежедневно - ощутимый
удар по моему бюджету. Пока пошлю телеграмму в центр, а там
согласуют, ответят, прикажут - пройдет не меньше месяца, как
минимум на полсотни он меня накажет. Еще что? Пожалуй,
все. А может, и обойдется, человек он весьма неглупый и
понимает, что с таким винтиком, как я, лучше в эти игры не
играть: от лавин бывают большие убытки, а без моей доброй
воли он их не спишет. Так что, успокаиваю я себя, придется
Мурату Хаджиеву со мною мирно сосуществовать. А ведь
подумать только, что на студенческой олимпиаде в Гренобле я
и в самом деле отдал ему свои лыжи - подарил, как говорили
ребята, второе место. Перед самым стартом отдал - свои он
ухитрился сломать. Как он на меня смотрел! Редко что так
портит человека, как успех, такое испытание не всякому под
силу, и Мурат его не выдержал. Жаль, задатки у него были
хорошие, в сборной его любили. Ба, легка на помине! Само
изящество и очарование: сапожки на высоких каблучках,
джинсы, кожаная куртка и большие голубые глаза, которые
широко и удивленно расширяются, - театр, она увидела меня
несколькими секундами раньше. Неплохо приоделась, раньше
она о таких тряпках и не мечтала.
  - Здравствуй, Максим (церемонно - все-таки светская дама).
  - С приездом, Юлия Петровна.
  - Следишь за моими передвижениями?
  - Зачем, ты же не циклон. Мурат передал привет.
  - Я его об этом не просила.
  - Я тоже.
  Юлия улыбается и слегка прикусывает нижнюю губку:
многократно отрепетировано перед зеркалом, очень ей идет.
Она на высоте положения, ей хочется это показать.
  - Мурат тебя не обижает? Если хочешь, замолвлю словечко.
  Придется сбить с нее спесь.
  - Да, пожалуйста, если не трудно, скажи ему...
  - Что же? - Сквозь зубы, слегка презрительно, тоже ей
идет.
  - ...что он высокомерный и надутый индюк.
  Теперь прикусывается верхняя губка - приемы меняются на
ходу.
  - Каким ты был, - с горьким упреком, - таким остался.
  - О тебе бы я этого не сказал.
  - Максим... - доверчиво так, задушевно, - ты все забыл?
  Меня ловят на пустую мормышку.
  - Почему же, - простодушно говорю я, - несколько ночей мы
были вполне довольны друг другом.
  - Ты бы громче, - испуганно оглянувшись, - не все слышат.
Больше этого не повторится, можешь быть уверен.
  Она уходит, последнее слово за ней. Меня слегка трясет -
от злости, что ли? Хотя какая там злость, Юлия - пройденный
этап, сегодня я бы даже не знал, о чем с ней говорить. Вот
полгода назад, когда Юлия объявила, что выходит замуж, -
тогда я действительно метался и унизился до того, что срывал
злость на ребятах. А кто, кроме меня, был виноват? Мурат
предлагал ей законный брак, личную "Волгу" и положение
"первой леди" Кушкола, а я - бурные ночи и никаких гарантий
на будущее. Как и всякому самоуверенному ослу, мне и в
голову не приходило, что в самый разгар нашей черемухи она
деловито сравнивала и подсчитывала. И нет ничего
удивительного, что она предпочла Мурата, - к нескрываемому
ликованию мамы, у которой насчет меня совсем другие планы.
  Накаркал! Черт возьми, ну и денек: Мурат, Юлия, а на
десерт - "Жигули" с московским номером 34-29. Вот и
разрешена проблема транспорта - прикатил персональный
водитель. Отныне на целый месяц я получаю статус жениха.
Держись, Максим!
  - Угадай, кто у нас в гостях? Мама сияет, но в голосе ее
слышится некоторая тревога: чувствует, что я не в
настроении.
  - Надя! - торжественно возвещает мама и округляет глаза,
рекомендуя мне изобразить бурную радость.
  Выходит Надя. Минут десять назад я бы сказал, что она
по-прежнему недурна собой, но после Юлии она не очень-то
смотрится. Так, стройное, неплохо упакованное в джинсовый
костюм создание, со стандартной мальчишеской челкой и
утомленным с дороги лицом - не супер, на четверку - в лучшем
случае. После Юлии, что и говорить, редко кто смотрится на
пятерку.
  - С приездом, Надежда Сергеевна.
  - Как он меня уважает! - смеется Надя. Она старше меня
почти на год и терпеть не может, когда я обращаюсь к ней по
имени-отчеству. Окажемся наедине - а этого, конечно, не
миновать, - она устроит мне хорошую головомойку.
  - Разве так встречают дорогую гостью? - поощряет мама.
  - Прохвосты! - каркает Жулик. - Смени носки!
  Я швыряю на клетку куртку (Жулик и не такое может
отчубучить) и церемонно целую Надину ручку. Она шутливо
треплет мое ухо, ноготки у нее отлакированные, острые.
Держись, Максим!
  Мы садимся за стол и пьем чай с вкуснейшими пирожками,
которых Надя навезла целую гору. Я еще не отошел и
рассеянно слушаю, как Надя рассказывает о дорожных
приключениях. Она умна и остроумна, умеет держать беседу, а
мама смотрит на нее с обожанием и время от времени делает
мне знаки: "Ну, видишь, какая прелесть? Разве можно ее
сравнить с твоими вертихвостками?"
  Вот уже два года мама мечтает нас поженить. Надя -
воплощенная в плоть и кровь мамина мечта о невестке:
уважает будущую свекровь (требование номер один) и привязана
к сыну (номер два), прекрасная хозяйка и с хорошей фигуркой
(три и четыре), прилично устроена - работа, квартира (пять и
шесть). Словом, настоящая стопроцентная жена, а не
какая-нибудь вертихвостка из туристок, которые стаями
слетаются в Кушкол, чтобы охмурить ребенка. Туристка и
гремучая змея - для мамы синонимы. Телефон стоит у нее в
комнате, все звонки она перехватывает и в подозрительных
случаях ясным и правдивым голосом докладывает: "Максим ушел
встречать жену. Что ему передать?" Можете себе представить,
с каким ледяным лицом отныне проходило мимо меня существо,
на встречу с которым я возлагал большие надежды. Наверное,
самым счастливым событием в жизни мамы за последние годы
была свадьба Юлии и Мурата: в этот день она просто
помолодела, наговорила с Надей по телефону рублей на десять
и налепила для моих бездельников не меньше тысячи пельменей.
Единственное и, по маминому мнению, глупое препятствие на
пути к осуществлению ее плана - я не хочу жениться. Мне
кажется, что в роли мужа я буду жалок и смешон, меня будут
воспитывать, ревновать, требовать, чтобы я расстался с
Жуликом, который ругается, как грузчик, выбросил свой старый
любимый свитер и приходил домой к ужину. Мне будут
намекать, что сто шестьдесят пять рублей для мужчины не
заработок, что я достоин научной карьеры и посему должен
сменить бесперспективные горы Кушкола на душную
университетскую читальню, где мне предстоит при помощи
ножниц и клея ошеломить ученый мир невиданными откровениями.
Юлия - та, по крайней мере, готова была остаться со мной в
Кушколе, а Надя наверняка потащит меня в Москву.
Представляю, как иронически усмехнулся бы Юрий
Станиславович, если бы его любимчик запросился из Кушкола в
очную аспирантуру! "Лавинщик может въехать в науку только
верхом на лавине! - провозглашал он. - Хотя это и
несколько опаснее, чем на такси..."
  Надя излагает столичные новости: в ее Чертанове скоро
будет метро, в Институте травматологии по-прежнему запрещено
упоминать фамилию Илизарова - конкурента из Кургана, а за
книгами охотятся так же, как когда-то за хрусталем, - они
превращаются из культурной в меновую ценность. - Одного
нашего сотрудника посылали в командировку, а он ни в какую,
до среды никак не могу, и трогательно признался: получаю в
обмен на макулатуру "Королеву Марго"!
  Мама тут же начинает жаловаться на своих "прохвостов".
Надя смеется и возмущается, а на меня понемногу нисходит
умиротворение, и я примиряюсь с действительностью. Я
благодарен Наде за пирожки, за то, что мама в хорошем
настроении, и начинаю не без удовольствия думать о том, что
произойдет в ближайшее время.
  Наконец мама спохватывается, что гостья устала, и
отправляет меня ее провожать: известно, что Надя трусиха и
боится темноты. Идти далеко, со второго этажа на первый: с
Надей каждый отпуск меняется квартирами бухгалтерша из
управления, у которой дочь живет в Москве. Сверх ожидания,
никаких упреков и нахлобучек, от меня лишь требуют
доказательств хорошего отношения. Изыскав подходящие
аргументы, я доказываю, затем возвращаюсь домой и мгновенно
вырубаюсь: моему организму необходимо минимум восемь часов
крепкого сна.

        ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ

  Под утро мне мерещится, что задуло и повалил снег, - самое
подлое из сновидений, не считая, конечно, лавин. Я
вскидываюсь, отдергиваю штору - на небе ни облачка, а на
будильнике половина седьмого. Найти бы негодяя, который
внушил мне снегопад и украл час сна!
  Со снегопадом у меня вообще сложные отношения. Может,
кому-то картина снегопада и навевает мысли о бессмертной
красоте природы и тому подобную лирику, но я испытываю к
нему совсем иные чувства. Снег - мой главный и непримиримый
враг. В январе я полетел к Наде на день рождения и, помню,
стоял у окна и смотрел: ночная тишина, хлопья падают,
красота - хоть стихи пиши, а мысли мои в Кушколе: что там
происходит? Если такие же хлопья, как здесь, то за ночь
снегу нарастет сантиметров на десять - пятнадцать, а в
лавиносборах и на склонах его и так скопилось достаточно,
обязательно пойдут лавины.
  Разбудил Надю, собрался в аэропорт. В Москве - что, в
Москве снег проклинают разве что дворники да растяпы
прохожие, поломанные и вывихнутые конечности которых Надя
чрезвычайно успешно восстанавливает. Травматолог она
классный, со своими методами: когда местные врачи
приговорили меня на полгода валяться врастопырку на койке,
Надя примчалась и за какие-то шесть недель поставила на
ноги. С того случая прошло около двух лет, но я и сейчас,
кажется, явственно слышу, как трещат мои кости. В то утро
начался сильный снегопад, а мы с Гвоздем ночевали на второй
станции у подножия Бектау, в двух километрах от Кушкола.
Ситуация лавиноопасная, нужно срочно закрывать на Актау
трассы, и мы рванули домой. На полпути у "Чертова моста" -
так мы называем мостик через Кексу, в районе которого вечно
происходят какие-то пакости, - нас и подловила одиннадцатая.
Сходит она два-три раза в год, но обычно не дотягивает до
речки и вреда особого не наносит; на сей же раз она показала
все, на что способна. Это была добротная пылевидная лавина,
с несущейся впереди воздушной волной, которая перехлестнула
через реку, ломая шестидесятилетние деревья, как спички; в
таких случаях не знаешь куда от лавины лучше бежать, в лесу
бывает еще опаснее, да и убежишь от нее - как от голодного
тигра. Для начала она затолкала во все поры моего организма
мельчайшую снежную пыль, потом сбила с ног, приподняла и
завертела, проволокла метров двадцать и в заключение
замуровала в снегу, из которого осталась торчать моя голова.
Сидел я спеленутый, как младенец, не в силах шевельнуть
пальцем. выплевывая изо рта снег и хлопая глазами, с
интересом ожидая повторной лавины (такое бывает) и с
растущим любопытством наблюдая за сломанной сосной, которая
тихо потрескивала в двух метрах над моей головой. Кроме
того, меня сильно раздражал негодяй Гвоздь, который
ухитрился остаться невредимым и душераздирающе аукал в
нескольких шагах. Освободив голосовые связки от снега, я
высказал ему все, что думаю о его родителях и отдаленных
предках, и Гвоздь, правильно восприняв критику, быстро и
умело меня откопал. Затем, убедившись, что я сохранил
подвижность бревна, уложил меня на куртку и волоком потащил
в Кушкол, где врачи, сбиваясь со счета, сошлись на семи
мелких и крупных переломах в моем скелете. Гвоздь потом
хвастался, что ржал до упаду, когда торчащая из снега голова
вдруг начала шевелить ушами и изрыгать брань, и самое
гнусное, что этому вранью поверили. Припоминаю, что лично
мне тогда было совершенно не до смеха, - видимо, лавина
каким-то образом влияет на точки в мозгу, ведающие юмором.
  Я лежу, зеваю и продумываю план на день. Спускать
четвертую или подождать? Мы всадили в нее весь запас
взрывчатки, а новая партия запланирована в начале квартала,
то есть через три недели. Лучше бы нам планировали не
взрывчатку, а снегопады... С одной стороны, хорошо бы от
четвертой избавиться: снежный пласт напряжен, под ним
солидный слой глубинной изморози, и какой-нибудь
сорвиголова, вроде того, которого мечтает изловить Хуссейн,
может ее сорвать; она гигантская, мне бы не хотелось
рисковать ни собой, ни ребятами. Итак, взорвать? Но, с
другой стороны, начнись снегопад, четвертая воскреснет за
несколько суток, что тогда? До чего же сволочная лавина,
самое главное - рядом с трассой, в какой-то сотне метров.
Нет, все-таки подождем, пусть, как говорит Отуотер, накопит
боеприпасы. Монтгомери Отуотер, Монти, как зовут его
лавинщики, - наш американский коллега, его высоко ценил
Оболенский. Монти ввел в обиход несколько терминов, таких,
как спусковой мех