и прибегали к открытому давлению. Мы  так поссорились, что чуть ли не
прервали переговоры.
     Советские стали часто провоцировать  наших людей во всех концах страны.
Однажды  один  наш  гражданин  пожаловался  своему  начальнику  за  то,  что
советский   "специалист"   предложил  ему  стать  агентом.  Наш  товарищ   с
возмущением  отверг  его  предложение.  В  связи с  этим  наше  Министерство
иностранных дел заявило советскому посольству протест. Разумеется, советское
посольство заявило, что среди советских специалистов таких людей не было, но
прошло несколько  недель  и  оно  удалило  своего прогоревшего  агента.  Это
впервые  к  нам  поступало  такое  донесение,  поэтому  наша  партия  и наше
правительство призвали проявлять наибольшую бдительность, осмотрительность и
выдержку. Со временем  становилось все  яснее,  что обстановка  обострялась,
хотя московское руководство соблюдало видимость "дружбы".
     На  наш  взгляд, руководство Коммунистической партии  Советского  Союза
окончательно  сбилось  с  колеи,  Хрущев  и  хрущевцы  были  ревизионистами,
предателями.  Борьба  будет  объявлена.  А  время  ее объявления  было делом
месяцев, тогда как отношения между нами держались на волоске.

     12. ОТ БУХАРЕСТА ДО МОСКВЫ
     Февраль 1960 г.: Микоян  о советско-китайских  разногласиях. Обострение
отношений  между Москвой  и Пекином. Бухарестский заговор. Хюсни  Капо  даже
глазом  не моргнул  перед давлением Хрущева. Советские  приводят  в движение
тайных  агентов  и прибегают к голодной  блокаде. Борьба в  подготовительной
комиссии московского Совещания. Наша делегация  в Москве. Ледяная атмосфера.
Советские  гаргантюа.   Снова  давление,  заискивания,  провокации.  Маршалы
Кремля.  Краткая встреча  с  Андроповым. Тактика  Хрущева:  "Не будем  вести
полемику".   Наемники   реагируют  на  нашу  речь.  Последние  переговоры  с
хрущевскими ренегатами.
     Всем представителям коммунистических и рабочих партий, присутствовавшим
на съезде Румынской рабочей партии,  известно, как  отнеслась наша  партия к
коварному  заговору, затеянному там хрущевцами. Здесь не  буду  вдаваться  в
подробности, так как особенно в 19  томе моих Сочинений  указывается  борьба
нашей    партии,   открывшей    огонь   по   хрущевцам   и    боровшейся   с
марксистско-ленинской революционной смелостью.
     Бухарестское  Совещание,  судя  по целям,  которых  старались  добиться
хрущевцы,  как в политическом,  так  и в  идеологическом  и  организационном
отношениях было ревизионистским, троцкистским, антимарксистским путчем. И по
форме проведения оно представляло собой сущий заговор.
     Провалившийся  на  московском   Совещании   1957   года   старый   план
окончательного узаконения современного ревизионизма ревизионистские ренегаты
должны были  провести на  другом  совещании  международного коммунизма.  Вот
почему  они   выдвинули  вопрос  о  необходимости  созыва  нового  совещания
коммунистических  и рабочих  партий  якобы для рассмотрения "проблем  нашего
движения", возникших со времени предыдущего Совещания, Совещания 1957  года.
С этой  целью  в начале июня 1960  года Центральный Комитет Коммунистической
партии Советского Союза направил нам письмо,  в  котором предлагал  провести
совещание  коммунистических и рабочих партий стран социалистического лагеря,
используя  для   этого  созыв  III  съезда  Румынской  рабочей   партии.  Мы
положительно ответили на это предложение  и решили направить туда делегацию,
возглавляемую мною.
     Мы были в курсе разногласий, возникших между советскими  и китайцами. В
феврале того  же  года  Мехмет  Шеху  и  я поехали  в  Москву  на  совещание
представителей партий социалистических  стран по вопросам развития сельского
хозяйства,  как  и  на  совещание  Политического  консультативного  комитета
Варшавского договора. Как  только  мы  прибыли на московский  аэропорт,  мне
представился работник аппарата Центрального Комитета КПСС.
     -  Я, - сказал он, - от  товарища  Микояна, который желает  встретиться
лично с вами завтра утром до очень важному делу.
     Такая спешность показалась мне странной; ведь Микоян мог встретиться со
мною и позднее. Нам предстояло пробыть в Москве несколько дней. Тем не менее
я ответил ему:
     - Хорошо. Но со мною будет и Мехмет Шеху.
     -  Мне сказано  только о  вас,  -  ответил  мне чиновник  Микояна, но я
повторил ему:
     - Нет. Я приду вместе с Мехметом Шеху. Я настаивал на том, что не пойду
один, так как сообразил, что на этой срочной встрече по "очень важному делу"
Микоян собирался  говорить  мне  о сложных и щекотливых вопросах, тем более,
что я хорошо знал Микояна и его антимарксистскую, антиалбанскую позицию.
     На  следующий  день мы  пошли  встретиться с  Микояном  на его  дачу на
Ленинских горах.  Поздоровавшись  с  нами,  Анастас  сразу приступил  к теме
беседы:
     - Я поставлю вас в известность о  наших разногласиях с Коммунистической
партией Китая, подчеркиваю: с Коммунистической партией Китая. Это  мы решили
сообщить только первым  секретарям братских партий.  Так  что прошу товарища
Мехмета  не обидеться,  ибо таково  было наше  решение,  а  не то, что мы не
доверяли ему.
     - Нисколько, - ответил Мехмет Шеху. - Я могу уйти.
     - Нет! - сказал Микоян. - Останьтесь!
     Затем Микоян пространно говорил нам о расхождениях с КП Китая.
     Микоян вел  разговор таким образом,  чтобы  создать у  нас впечатление,
будто  они сами  стояли на принципиальных, ленинских  позициях  и боролись с
отклонениями китайского руководства. Микоян, в  частности, привел в качестве
доводов ряд китайских тезисов, которые, действительно,  и на наш  взгляд  не
были правильными с точки зрения марксистско-ленинской идеологии. Так, Микоян
упомянул плюралистическую теорию "ста цветов"; вопрос о культе Мао, "большой
скачок" и т.д.
     И у  нас, конечно,  насчет этого  были свои оговорки  в  той степени, в
какой нам были известны к тому времени  конкретная  деятельность  и практика
Коммунистической партии Китая.
     -  У нас  марксизм-ленинизм, и никакая  другая теория  нам  не нужна, -
сказал я  Микояну, - а что касается концепции "ста цветов", то мы ее никогда
не принимали и не упоминали.
     Между  прочим,  Микоян говорил  и о  Мао и, сравнивая его  со Сталиным,
отметил:
     - Единственная разница между Мао Цзэ-дуном и  Сталиным в том и состоит,
что Мао не отсекает голову своим противникам, а Сталин отсекал. Вот. почему,
- сказал далее этот ревизионист,  - мы  Сталину не  могли возражать. Однажды
вместе с  Хрущевым мы  подумали устроить покушение*  на него, но бросили эту
затею, опасаясь того, что народ и партия не поймут нас.
     Мы не высказались о поставленных Микояном вопросах, но, выслушав его до
конца, я отметил ему:
     - Большие разногласия, возникшие  между вами и Коммунистической партией
Китая,  дело  очень   серьезное,  и  мы  не  понимаем,  почему  вы  дали  им
усугубиться. Здесь не время и не место их рассматривать. Мы полагаем,
     что они должны быть решены вашими партиями.
     - Так и  будет, - сказал Микоян, и в  заключение, на прощание, попросил
нас:
     - Прошу  вас об изложенных мною проблемах ни  с кем не говорить, даже с
членами вашего Политбюро.
     На этой встрече мы поняли,  что разногласия  и противоречия были  очень
серьезными, и  дошли  до крайности. Зная и  Хрущева и  Микояна, мы полностью
отдавали себе  отчет  в  том,  что они,  возводя  обвинения на КП Китая,  не
исходили из принципиальных позиций.
     Разногласия, как  это еще больше выяснилось позднее,  имелись  по  ряду
принципиальных вопросов, в связи с которыми китайцы, казалось, занимали в то
время правильную  позицию. Как в официальных  речах китайских руководителей,
так  и  в их  статьях,  особенно  в  статье под  заголовком "Да  здравствует
ленинизм!",  КП  Китая  правильно трактовала  вопросы с  теоретической точки
зрения и  противопоставлялась хрущевцам.  Как раз  это и задевало последних,
поэтому они предупреждали наихудшее.
     Сказанное нам  Микояном мы  обсудили только с  товарищами из Политбюро,
так  как  речь  шла  о весьма  деликатном  вопросе и  нужно было действовать
осторожно и  осмотрительно. К тому же и советское руководство попросило  нас
держать этот вопрос в тайне.
     Итак,   накануне    бухарестского   Совещания   нам    были    известны
китайско-советские разногласия.
     В это время - это,  кажется, было  в конце мая или в начале июня - Гого
Нуши, находившийся в  Пекине для участия в работе сессии Генерального Совета
Всемирной  Федерации профсоюзов,  дал нам  радиограмму, в которой  сообщал о
противоречиях,   разразившихся   в  Пекине  между   китайской  и   советской
делегациями.  На  этой сессии китайская делегация  выступила  против  многих
положений предстоящего  доклада, так как по существу они были  не  чем иным,
как ревизионистскими положениями Хрущева о "мирном сосуществовании", войне и
мире, взятии власти "мирным путем" и т.д.
     Китайцы   пригласили   главы   ряда  делегаций  (тех,  кто  был  членом
руководства коммунистических и рабочих партий) на ужин, который  они  хотели
превратить в совещание, на котором еще раз изложить свое мнение об ошибочных
тезисах проекта доклада  совещания. Вначале выступили Лю Шаоци и Дэн Сяопин,
а затем слово взял Чжоу Эньлай.
     Гого  Нуши  высказался за то, чтобы вопросы эти  не  рассматривались на
указанном совещании,  а  разрешались  партийным  путем,  так  как  делегации
приехали на сессию  Генерального Совета Профсоюзов, а не для обсуждения этих
вопросов. Таково было и мнение многих других делегаций. Наконец, Чжоу Эньлай
отступил, заявив: "Хорошо, найдем другой случай".
     Все это плюс сказанное  нам Микояном в Москве в феврале месяце, а также
косвенные взаимные  выпады в  советской и  китайской печати показывали,  что
дела обострялись вовсе не в марксистско-ленинском духе. По всему видно было,
что  совещание, которое  было намечено провести в  Бухаресте и на участие  в
котором мы уже выразили свое  согласие, могло зайти в тупик или же полностью
провалиться.
     При таких обстоятельствах, несколько дней спустя после  первого письма.
Центральный  Комитет КПСС направил нам другое письмо, в  котором говорилось,
что  некоторые  партии  предлагали  отложить  совещание  коммунистических  и
рабочих партий, а  в Бухаресте провести встречу представителей  партий стран
социалистического лагеря лишь  для установления даты и места созыва будущего
совещания  всех  партий.  На этой  встрече,  -  писали  советские,  -  кроме
назначения даты  и  места,  "можно произвести  обмен  мнениями, не  принимая
никаких решений".  Мы согласились с этим  предложением и решили направить  в
Бухарест партийную делегацию с товарищем Хюсни Капо во главе для участия и в
работе съезда Румынской рабочей партии, и во встрече для установления даты и
места будущего совещания.
     Почему  я не  поехал в  Бухарест? Лично  я  и  остальные  осведомленные
товарищи из Политбюро подозревали,  что в Бухаресте будет обсуждаться вопрос
о  разногласиях,  возникших  между  Китаем и  Советским  Союзом. Мы не  были
согласны  с  этим, во-первых,  потому, что насчет этого  мы  слушали  мнение
только  одной  из  сторон,  советской,  и  не  были знакомы  с контрдоводами
китайцев; во-вторых,  разногласия касались  кардинальных вопросов  теории  и
практики международного коммунистического движения, и мы не могли поехать на
столь ответственное совещание и высказаться  без предварительного обсуждения
и  определения  нашей позиции на  Пленуме  Центрального  Комитета.  Это было
невозможно  еще  и  потому,  что  таких вопросов нельзя было рассматривать в
Центральном  Комитете  наспех,  на  ходу.  Их  следовало  глубоко  обсудить,
тщательно рассмотреть, а на это нужно было время.
     Вот  почему наша партия направила в Бухарест товарища  Хюсни  Капо лишь
для обсуждения вопроса о сроке созыва предстоящего  совещания,  а также  для
участия  в  свободном  обмене  мнениями, как  об этом уже договорились  наши
партии, по  вопросам  международного положения,  сложившегося после  провала
Парижской конференции (Начало работы этой конференции, в которой должны были
участвовать   главы   правительств  Советского   Союза,   Франции,   США   и
Великобритании, было назначено на 16 мая 1960 года. Она  была  торпедирована
американской провокацией  с  шпионским  самолетом "У-2". который  вторгся  в
советское воздушное пространство и был сбит советскими войсками  1 мая  1960
года.)
     Как показали последующие факты,  бухарестское  Совещание превратилось в
заранее   подготовленный   хрущевцами   заговор.   Усилились   попытки,   то
замаскированные,  то  явные  (ибо  хрущевцам была  известна принципиальность
нашей партии) вовлечь и нас в этот заговор.
     Когда товарищ  Гого Нуши возвращался из Пекина  в  Албанию, в  Москве у
него просил встречи Брежнев, ставший к тому времени Председателем Президиума
Верховного Совета. Гого встретил Брежнева, который пространно  говорил ему о
разногласиях с китайцами.
     За четыре-пять дней до  начала бухарестского Совещания, когда я и Хюсни
обсуждали вопрос о том, какую позицию занять ему на съезде румынской партии,
к  нам  поступила  радиограмма  от  Мехмета  Шеху,  который  несколько  дней
находился в Москве на  лечение. Своей  радиограммой он сообщал о неожиданном
"визите", нанесенном ему Косыгиным.
     Косыгин целые полтора часа говорил ему о противоречиях, имевшихся у них
с Коммунистической партией Китая. Мехмет Шеху выслушал его, а потом сказал:
     -  Все, что вы сообщили мне, очень тяжело. Удивительно,  почему вы дали
этому до такой степени усугубиться.
     Косыгин сказал:
     - Мы ни одной уступки не сделаем, ни одной,  - и  добавил: -  нам очень
понравилось  мужественное, героическое поведение товарища Белишовы в  Пекине
на переговорах  с китайцами. Советник нашего посольства в Пекине сообщил нам
содержание беседы, которую она имела с ним после переговоров с китайцами.
     Мехмет Шеху еще  не  знал об этих действиях и кознях Лири Белишовы,  но
тем не менее холодно и резко сказал Косыгину:
     - Мне не известно, что вам говорила Лири Белишова. Я знаю, что, беседуя
с нами, Микоян попросил нас ни с кем не говорить об этих вопросах.
     Нам уже все  стало  ясно:  Хрущев  подготавливал бухарестский заговор и
хотел  обработать нас, чтобы  любой ценой заставить  и  нас мириться  с  его
ревизионистскими взглядами и позицией.
     В те дни здесь, в Тиране, советский  посол Иванов почти каждые два  дня
приходил  к нам,  то  принести какой-либо  книжный каталог, то  передать нам
какую-либо незначительную  информацию;  в действительности  же  он  приходил
щупать нам пульс, разузнать,  поеду ли я  в Бухарест или нет,  какую позицию
собирались  мы  занять  там  и  т.д.  и т.п. Но  и  я провожал его  обычными
разговорами, не сообщая ничего другого, кроме официально известного.
     Помню, к середине июня Иванов  навестил  меня в рабочем кабинете, чтобы
"сообщить"  весть, которую  двумя-тремя часами раньше  я услышал по радио. Я
понял, что, как обычно, у него  на уме  было другое. Это  было время,  когда
советские  и Хрущев громко  рекламировали  Парижскую конференцию  в  верхах,
которая  должна была принести  человечеству "мир". Если не  ошибаюсь, Хрущев
поехал в Париж, хотя и произошел инцидент с американским шпионским самолетом
У-2, сбитым советской ракетой.
     - Какого вы мнения о Парижской конференции, - спросил меня Иванов.
     - Раз  они  поехали туда,  - говорю  я ему,  -  пусть  собираются,  но,
по-нашему, из этой конференции никакого толку не  будет. Империалисты были и
по-прежнему   остаются   агрессивными   и  опасными   для   народов   и  для
социалистических стран.  Так  что, по-моему, Парижская  конференция не  даст
никаких результатов.
     Дня  два  спустя  конференция  лопнула  как  мыльный  пузырь,  так  как
американцы  не только  не попросили  извинения,  но и  заявили, что  будут и
впредь заниматься шпионажем. И Хрущев был вынужден уехать, бросив  несколько
дымовых "шашек" в империалистов. Иванов вновь пришел ко мне и сказал:
     - Товарищ  Энвер, оказывается,  вы были  правы! Вы  прочитали заявления
Хрущева?
     -  Прочитал,  -ответил я.  -  Но  так он  всегда должен говорить против
империалистов,  так  как  они  не  стали и  ни в коем случае не  могут стать
"разумными" и "миролюбивыми".
     Такой  была   обстановка  накануне  бухарестского  Совещания,   которое
началось  и  кончилось  так,  чтобы  черным   пятном   остаться  в   истории
международного коммунистического и рабочего  движения.  Хрущевцы  устраивали
его, якобы для того, чтобы установить срок созыва предстоящего совещания, но
установление срока носило формальный  характер - хрущевцы  преследовали иную
цель.  Для них важно было  принять некоторые  решения, чтобы "единым блоком"
идти  на  предстоящее  совещание  всех партий. Для них идти "единым  блоком"
значило  идти, сплотившись  как  один вокруг хрущевских ревизионистов, чтобы
беспрекословно  мириться   с  их   изменой  марксистско-ленинской  теории  и
правильной,   революционной,   марксистско-ленинской   практике   по    всем
международным и национальным  вопросам.  Короче говоря,  Хрущев  думал,  что
настало  время  установить  железный  закон  в   стане,  которым   он  хотел
командовать.
     Но хрущевцы видели и были убеждены  в том, что в этот стан, который они
стремились  хорошенько  зажать в  кулак,  не собирались  войти особенно  две
партии: Албанская партия Труда и Коммунистическая партия Китая. Более  того.
в  наших  решительных и  принципиальных позициях  они усматривали  опасность
разоблачения и расстройства  своих  тайных  контрреволюционных  планов.  Вот
почему Хрущев рассчитывал так: для того, чтобы  совещание всех партий  стало
совещанием   "единства",   "солидарности",   то  есть   совещанием   полного
подчинения, нужно было  сперва свести  счеты с  Албанией и с  Китаем. Логика
Хрущева, как  убежденного ревизиониста, заходила  еще дальше:  "Что касается
Албанской  партии Труда, обманывал он  себя,  ею  не  стоит  заниматься,  не
атакуем ее  прямо,  ведь,  в конце  концов,  это маленькая партия  маленькой
страны. Албанцы, считал он,  упрямые, они рассердятся,  станут на дыбы, но в
итоге сдадутся, так как им некуда идти; что бы  ни предпринимали, они у меня
в  руках".  Сверхдержавная  ревизионистская логика!  Для Хрущева  неотложной
проблемой  оставался   Китай.  Он  думал  так:  "Либо  Китай  подчиниться  и
безропотно  войдет в овчарню, либо же  я  осужу  и сейчас же  выгоню его  из
лагеря. Тем самым я и Китай осужу как раскольника, и Албанскую  партию Труда
нейтрализую,  и   какому-либо   другому   "блудному   сыну",   собирающемуся
заартачиться,  гайки  закручу".  Словом,  Хрущеву   обязательно  нужно  было
предварительное  совещание  для сокрушения  "непослушных",  с тем  чтобы  на
предстоящем  совещании  добиться "единства" без всяких трещин.  Этому должно
было служить и с этой целью было организовано им бухарестское Совещание.
     Все партии  европейских стран народной  демократии  послали  в Бухарест
первых секретарей,  поэтому Хрущеву  не понравилось, что меня  не было  и он
осведомился:
     -  Почему не приехал  товарищ  Энвер? Можете ли  вы передать ему, чтобы
приехал?
     Хюсни ответил ему:
     - Товарищ Энвер сейчас  не приедет. Он приедет на предстоящее совещание
партий, время и место созыва которого мы установим здесь.
     Поначалу мы  ничего не  знали, что  затевали  Хрущев и его сообщники  в
Бухаресте.  Но  вскоре  мы  получили  от  Хюсни  первые  радиограммы.  Стали
подтверждаться все  наши  предсказания.  Начиналось бухарестское  Совещание,
чтобы  дату  установить,   а  кончалось  оно  тем,  что  в  крестовый  поход
превращалось. Хрущев настаивал на том, чтобы на совещании  обсуждался вопрос
о  разногласиях  между  Советским Союзом  и  Китаем,  причем  обсуждался он,
коне