ными своих большевиков,
членов советов - и преступных, и может быть невинных - "на суд и
расправу".
   Суд бывал краток, расправа жестока.
   А на утро отряд уходил дальше, оставляя за собой разворошенный
муравейник, кипящие страсти и затаенную месть.
   26 марта Дроздовскому подчинился шедший походом из Измаила отряд
полковника Жебрака в составе 130 человек, главным образом из состава так
называемой Балтийской морской дивизии (пехотн.).
   По пути к Дроздовцам присоединялись новые добровольцы, преимущественно
офицеры и учащаяся молодежь. Обычная картина: после прихода отряда в
большой населенный пункт, в ряды его записываются сотни добровольцев; но
через день приходят по следам Дроздовцев немцы, в населении появляется
уверенность в прочности положения, и с отрядом уходят лишь несколько
человек. Нередко в местах записи слышались разговоры:
   - А много ли вас?
   - Тысяча.
   - Ну, с этим Россию не спасешь!..
   Не встречая серьезного сопротивления со стороны большевиков,
Дроздовский оказался, однако, в весьма трудном положении в отношении
другого врага: по следам отряда, иногда опережая его по железной дороге,
шли австро-германцы...
   Если широкая политика и истинные мотивы движения их были не совсем ясны
для офицерства, то во всяком случае психология огромной части его не могла
воспринять это событие иначе, как в смысле продолжения войны и вражеского
нашествия на русскую землю. И, вместе с тем, не было ни сил, ни какой либо
возможности противодействовать им, не отказываясь от выполнения своей
основной задачи. Наконец, эти враги гонят перед собой большевиков,
расчищая тем путь отряду.
   Дроздовский объявил, что отряд сохраняет в отношении австро-германцев
нейтралитет и ведет борьбу только против большевиков.
   Не было ли еще инструкций из главной немецкой квартиры, не разобрались
немцы в истинных побуждениях добровольцев или просто сравнительно слабым
передовым частям их невыгодно было вступать в столкновение с хорошо
вооруженным, организованным и морально стойким отрядом, но формула
Дроздовского была молчаливо принята.
   Быть может и совесть рядового немецкого офицерства заговорила при виде
людей, оставшихся верными своему долгу, и одинокой, трагически ничтожной
кучкой бросившихся в водоворот народной стихии.
   Хотя люди эти и были им врагами.
   Добровольцы шли в непосредственной близости от своих "внешних врагов",
стараясь не встретиться с ними и принимая меры боевой предосторожности. На
душе у них было далеко не спокойно. Но...
   "Разум брал свое, и мы, молча, в тяжелом раздумье продолжали свой
путь"...
   До Днепра встречались только австрийцы. Они сами, по-видимому, избегали
встреч с Дроздовцами. Иногда австрийские аванпосты открывали огонь по
нашим разъездам, а части их поспешно снимались со своих стоянок и уходили
в сторону. Однажды, когда колонна Дроздовцев пересекала железную дорогу
между Бирзулой и Жмеринкой, в нее врезался эшелон австрийцев. К изумлению
добровольцев австрийские офицеры приветствовали их отданием чести и
криками:
   - Счастливого пути!
   Первый раз с немцами встретились на переправе через Днепр у Бериславля.
Несмотря на усиленные марши, Дроздовскому не удалось предупредить там
немцев. Когда колонна подходила к Бериславлю, он был занят уже двумя
германскими батальонами, подошедшими из Херсона. После кратких
переговоров, немецкий майор согласился не препятствовать переправе
добровольцев и временно снять с позиции свои части, с тем, чтобы возле
моста оставалась одна из немецких рот.
   Обе стороны расположились, однако, из предосторожности так, чтобы, в
случае надобности, можно было легко вступить в бой...
   Трагическая игра судьбы!
   В Бериславле у моста стоял враг - немцы. За рекой у Каховки стоял
другой враг - русские большевики; они обстреливали расположение немцев
артиллерийским огнем, преграждая им путь. Добровольцам предстояло
атаковать большевиков, как будто открывая тем дорогу немцам в широкие
заднепровские просторы...
   Старые дроздовцы не забудут того тяжелого чувства, которое они испытали
в эту темную, холодную ночь. Когда разум мутился, чувство раздваивалось, и
мысль мучительно искала ответа, запутавшись безнадежно в удивительных
жизненных парадоксах.
   Каховка после короткого боя была взята, большевики бежали. Но тягостное
настроение добровольцев заставило Дроздовского пригласить всех старших
начальников и разъяснить им, что он "ни в какие переговоры о совместных
действиях с немцами не входил, а лишь потребовал пропустить отряд".
   Приходилось не раз прибегать к хитрости. Так, когда колонна пересекала
железную дорогу севернее Таганрога, часть обоза и арьергард были отрезаны
подошедшим из Таганрога паровозом, ставшим поперек переезда. Германский
майор Гудерман заявил, что не пропустит колонну до тех пор, пока не
получит разрешения из Таганрога от корпусного штаба. По-видимому он
выжидал прибытия эшелона. Начальник арьергарда, полковник Жебрак развернул
роту с пулеметами вдоль полотна. Но насильственные меры могли быть чреваты
опасными последствиями. Жебрак вступил поэтому в переговоры с майором,
посоветовал для ускорения ответа послать его адъютанта на паровозе в
Таганрог. Как только паровоз скрылся с глаз и путь стал свободен, повозки
рысью двинулись через переезд.
   - Вы поступили не по джентельменски, - сказал раздраженно Гудерман.
   - Кому, кому судить об этом - ответил Жебрак - но только не вам,
майор. У нас с вами мир еще не заключен. Кто нам мешает, тот нам враг.
   Не взирая на ряд подобных эпизодов, в которых прорывались истинные
чувства отряда, "нейтралитет" все же не нарушался, и Дроздовцы
приближались благополучно к "земле обетованной".
   Между тем, вести, шедшие оттуда, становились все более печальными. 1
апреля окончательно подтвердились сведения, что весь Дон занят
большевиками; о генерале Корнилове говорили, что он "дерется где-то в
районе ст. Кавказской, и ходят даже слухи, что он убит". 14-го слухи о
смерти вождя не вызывали уже сомнений.
   Будущее опять заволокло зловещими тучами. Падала цель, казались
напрасными все труды и лишения тысячеверстного похода. Малодушных охватило
уныние. Но Дроздовский - мрачный,- замкнутый, не любивший делиться своими
надеждами и сомнениями с окружающими, твердо и решительно вел отряд
вперед, напролом, руководствуясь не столько реальными данными, сколько
верой и внутренним чувством.
   Оно не обмануло его. Уже за Бердянском получены были радостные вести:
   - Дон поднялся!
   - Добровольческая армия жива!
   Ростов переживал тяжелое время.
   Много дней уже слышна была отдаленная артиллерийская стрельба; ходили
неясные слухи о приближении немцев, украинских гайдамаков, каких-то
неведомых "щербачевцев", наконец, восставших донцов. Эти слухи как будто
находили подтверждение в нервном настроении советских властей и в явно
производившейся эвакуации города.
   Ростовцы не знали, кто их освободит; но, переходя от надежд к отчаянию,
все же ждали со дня на день избавления.
   В Святую ночь оно как будто бы пришло: после сильной артиллерийской
канонады большевики начали покидать город, отходя в Нахичевань, и к утру
Светлого Воскресения ростовские жители, выглянув со страхом на улицу,
увидели разъезды каких то неведомых людей, пришедших из Румынии и
называвших себя "корниловцами".
 
   Обойдя с севера Таганрог, в котором сосредоточился германский корпус,
дошедший уже передовыми частями до станции Синявки, Дроздовский 21 апреля
атаковал Ростов.
   Операция была весьма рискованная, силы далеко не достаточные. Но
агентурные сведения указывали на стремление немцев занять Ростов.
Дроздовский решил поэтому предупредить их, желая оказать скорейшую помощь
Дону, воспользоваться богатейшими военными запасами, сосредоточенными в
городе, и учитывая, вместе с тем, моральное значение захвата этого
крупного политического и военного центра "русскими руками".
   Конный дивизион Дроздовцев с конно-горной батареей и броневиком под
командой начальника штаба отряда, полковника Войналовича, атаковал
передовые части большевиков, разбил их и ворвался на вокзал. Впечатление
этого налета было настолько велико, что большевики начали даже поспешно
покидать город, а эшелоны красной гвардии, бывшие на вокзале, целыми
толпами сдавались в плен. Но прошел час, другой, подкрепление не подходило
и большевики, опомнившись, открыли огонь по добровольцам. Первым пал
доблестный полковник Войналович. Авангард отступил.
   Но вскоре подошли главные силы, и большевики, преследуемые
артиллерийским огнем, стали отходить окончательно, к полуночи очистив весь
город. Дроздовский занял вокзал и прилегающий район.
   Легкость овладения городом вызвала пренебрежение к противнику. Стояли
беспечно.
   Утром пехота разошлась, приступив к очистке города. Разведки не было. И
потому, когда около 6 часов неожиданно открыл огонь большевистский
бронепоезд и из Новочеркасска один за другим стали подходить эшелоны
красной гвардии, отряд Дроздовского был застигнут врасплох.
   Начался тяжелый бой, лишенный должного управления, в результате
которого Дроздовский очистил Ростов, потеряв до 100 человек, часть обоза и
пулеметов.
   Части собрались в селе Чалтырь. Там уже оказался... авангард германцев.
Несмотря на предупредительное отношение немецкого начальника,
предоставившего отряду для ночлега часть села, офицеры просили увести их
оттуда; не взирая на крайнее утомление, двинулись дальше и остановились в
селе Крым.
   То фальшивое положение, в котором добровольцы находились постоянно в
отношении "внешнего врага", угнетало их чрезвычайно. Последняя боевая
неудача еще более понизила настроение.
   Дроздовский счел необходимым собрать добровольцев и снова побеседовать
с ними.
   Коснулся и больного вопроса о причинах неудачи:
   - Реорганизация необходима. Смена некоторых начальников, проявивших
отсутствие распорядительности и личного примера, также необходима. О себе
же отчет я дам лишь своему начальнику - тому, к которому направлены все
наши помыслы, наши стремления... Начинается воскресение России... Вновь
обращаюсь к вам: не падайте духом!
   А через день на горизонте опять просветлело: пришло известие о взятии
донцами Новочеркасска Тяжелые потери 22-го получили некоторое моральное
оправдание: бой этот, хотя и неудачный, отвлек несомненно большие силы от
Новочеркасска и избавил донцов от перспективы получить свою столицу... из
рук немцев.
   В тот же день Дроздовский двинулся к Новочеркасску, и 25-го передовые
части его подоспели туда, как я уже говорил, в самый критический для
донцов момент.
   Авангардная батарее открыла огонь во фланг наступавшему противнику,
броневик врезался в самую гущу неприятельских резервов, внеся смятение и
смерть в ряды большевиков, рассеявшихся по всему полю. Казаки, ободренные
успехом, перешли в контратаку и на расстоянии 15 верст преследовали
бегущего врага.
   К вечеру Дроздовцы входили стройными рядами в Новочеркасск, восторженно
приветствуемые жителями. Вместе с весенними цветами, которыми забрасывали
добровольцев, на них повеяло лаской и любовью многотысячных толп народа,
запрудивших все улицы освобожденного города.
   ***
 "25 апреля - писал в своем приказе Дроздовский, - части вверенного мне
отряда вступили в Новочеркасск... в город, который с первых дней
возникновения отряда был нашей заветной целью... Теперь я призываю вас
всех обернуться назад, вспомнить все, что творилось в Яссах и Кишиневе,
вспомнить все колебания и сомнения первых дней, все нашептывания и
запугивания окружавших вас малодушных.
   Пусть же послужит вам примером, что только смелость и твердая воля
творят большие дела. Будем же и впредь в грядущей борьбе ставить себе
смело цели и стремиться к достижению их с железным упорством, предпочитая
славу и гибель позорному отказу от борьбы; другую же дорогу предоставим
всем малодушным и берегущим свою шкуру".
   В тот же день Дроздовский отправил донесение командующему
Добровольческой армией: "Отряд... прибыл в Ваше распоряжение... отряд
утомлен непрерывным походом - но в случае необходимости готов к бою
сейчас. Ожидаю приказаний - "


                                ГЛАВА XXXI.

   Немецкое нашествие на Дон. Связь с внешним миром и три проблемы:
единство фронта, внешняя "ориентация" и политические лозунги. Итоги
Первого Кубанского похода.

   Положение донской столицы значительно окрепло. В области, как доносил
Кисляков, было хорошее настроение и много хорошего материала; по общему
признанию не хватало лишь крепкой воли и надлежащей организации. Походный
атаман, генерал Попов - человек вялый и нерешительный не пользовался
авторитетом; "временное правительство", образовавшееся еще в дни первого
налета на Новочеркасск, во главе с правым демагогом есаулом Яновым, не
чувствовало почвы под ногами и, принимая в свой состав прибывающих в город
членов круга, обратилось в многоголовый "совдеп". Решение всех важнейших
вопросов откладывалось, и все надежды возлагались на "Круг спасения Дона",
который должен был собраться из представителей восставших станиц и
казачьих дружин к 29-му апреля.
   Из новочеркасских впечатлений и разговоров, из взаимоотношений с
задонскими военными властями понемногу, однако, начало выясняться, что
надежды на объединение противобольшевистских сил для дальнейшей борьбы
становятся все более проблематичными.
   Кисляков, сделавший некоторые шаги перед "временным правительством" в
этом направлении, доносил:
   "Правительство и атаман не считают возможным подчинение донской армии
командующему Добровольческой армией. Мотивы такого решения - крайний
опасения, что такое подчинение не своему (казачьему) генералу может
послужить поводом к агитации, которая найдет благоприятную почву среди
казаков. Заявляют, что приход нашей армии на Дон крайне желателен и что
совместные действия с казаками послужат к укреплению боевого духа
последних. Словом от подчинения отказываются, "унии" весьма хотят".
   К сожалению "уния" имела уже свою печальную историю в декабре -
феврале 1917 - 1918 г. г. и, как идея чужеродная военной организации, не
предвещала ничего хорошего в будущем.
   После отступления Дроздовцев, Ростов погрузился опять в холодное
отчаяние. Но паника среди советских властей не улеглась. Они лихорадочно
эвакуировали город; эшелоны с красной гвардией, военными запасами и
награбленным имуществом тянулись безостановочно за Дон.
   И кои да 25-го напуганные ростовские жители, удивленные наступившей
тишиной, выглянули на улицу, они увидели с изумлением, многие с горьким
разочарованием, марширующие по улицам колонны... людей в касках.
   То вступала в Ростов головная дивизия 1-го германского корпуса.
   Это событие, словно удар грома среди прояснившегося было для нас неба,
поразило своей неожиданностью и грозным значением. Малочисленная
Добровольческая армия, почти лишенная боевых припасов, становилась лицом к
лицу одновременно с двумя враждебными факторами - советской властью и
немецким нашествием, многочисленной красной гвардией и корпусами
первоклассной европейской армии. Этот чужеземный враг был страшен своим
бездонным национальным эгоизмом, своим полным отрешением от
общечеловеческой морали; он с одинаковым цинизмом жал руку палача в
Брест-Литовске, обнадеживал жертву в Москве и Киеве и вносил растление в
душу народа, чтобы вывести его надолго из строя столкнувшихся мировых сил.
   Какие еще новые беды несет с собой его приход?
   Донская делегация, посланная "временным правительством" в Ростов, была
принята начальником штаба немецкой дивизии, и между ним и донцами
произошел знаменательный разговор:
   Донцы: - С какой целью и по каким соображениям немцы вторглись на
территорию Дона?
   Немец: - Политические соображения неизвестны, но по стратегическим
соображениям приказано занять Ростов и Батайск, чтобы обеспечить Украину
от большевиков удержанием этого важного железнодорожного узла.
   Донцы: - Ростов находится на территории Дона, права коего
следовательно нарушаются вами...
   Немцы: - О границах Дона с Украиной вам надлежит договариваться с
последней.
   Д.: Пойдете ли вы на Новочеркасск?
   Н.: Такого приказания у нас нет, а, если получим, то Новочеркасск
займем. Не будет ли открыто партизанскими отрядами враждебных действий
против наших войск?
   Д.: Такого распоряжения не отдавалось, почему до выяснения вопроса с
Украиной такие действия должны рассматриваться, как не основанные на
распоряжениях высшей военной власти Дона.
   Д.: Признаете ли суверенные права Дона?
   Н.: Да, признаем Дон штатом (?).
   Д.: Какова организация власти на Украине?
   И.: Власть полномочного гетмана Скоропадского, усмотрением коего
назначаются министры. Украине запрещено проводить социалистические начала.
Земля возвращена помещикам не свыше известной нормы. Приказано всем
засеять поля.
   Д.: Признается ли за Украиной право решать вопрос о войне и мире?
   Я.: Да, но не против Германии Далее немцы говорили, что они действуют в
союзе с казаками, ибо действуют совместно против красной гвардии.
   Д.: Почему вы двигаетесь на Дон, заключив мир с Россией?
   Н.: Мы признаем Брестский договор, но правительство комиссаров не
исполняет своего обязательства о разоружении красной гвардии, против
которой мы и идем.
   Признает ли себя Дон самостоятельной республикой?
   Д.: Мы признаем себя частью России, но не признаем большевистского
правительства."
   Из этого разговора трудно было еще уяснить себе ближайшие перспективы:
сохранять ли немцы в отношении Добровольческой армии нейтралитет, пойдут
ли на нас войною или предоставят нам меряться силами с большевиками только
для того, чтобы с холодным, веским расчетом на костях и крови русских
построить себе свободный путь к морю, хлебу и нефти.
   Политическая обстановка была запутана до крайности. Будущее темно. Но
наказ, данный мною генералу Кислякову, совершенно ясен:
   - Ни в какие сношения с командованием враждебной России державы не
вступать.
   Встал передо мной еще один вопрос.
   В середине апреля, почти одновременно приехали из Москвы в армию
полковники Страдецкий и Голицын*188 Первый был командирован в столицу для
связи с московскими организациями еще в января 1918 г. из Ростова, второй
- бывший генералом для поручений при генерале Корнилове - послан был
кажется в Астрахань, но в виду ее падения попал также в Москву.
   Голицын уверял, что Москва совсем не интересуется Югом и в частности
"Корниловской армией", что там идет борьба политических лозунгов и внешних
ориентаций и некоторая местная концентрация сил, совершенно не склонных к
подчинению указаниям Юга. Страдецкий, наоборот, рисовал картину
разбросанной широко по России сети активных ячеек, отчасти подчиненных
тайной организации, в которой он играл видную роль, отчасти
самостоятельных. Но что те и другие считают себя всецело в распоряжении
командования Добровольческой армии, вполне подготовлены к выступлению и
ожидают только приказа...
   Мне показались несколько сомнительными серьезность, сила и влияние
организации, и, во всяком случае, я не счел возможным, не имея ясного
представления о внутреннем положении страны, указывать времена и сроки.
Предложил лишь, в подтверждение предыдущих инструкций, продолжать
организацию на местах, пользуясь всяким случаем, чтобы стягивать силы к
нам на Дон. Единственным безошибочным моментом выступления надлежало
считать приближение к данному району Добровольческой армии.
   Много позднее, я узнал, что разговор шел о "Союзе защиты Родины и
свободы", возглавляемом Савинковым - обстоятельство, которое Страдецкий
утаил от меня. И что эта организация в половине апреля не имела еще
решительно никакого реального значения.
   Тем не менее доклад поставил на очередь вопрос о необходимости сказать
во всеуслышание слово от армии, тем более, что само бытие ее в последнее
время среди широких кругов русского общества вызывало сомнение.
   В Лежанке под гром неприятельской артиллерии я составлял сво