видации
Кавказского фронта, представлявшего в глазах правительства опасность не
меньшую, чем угроза турецкого нашествия.
   На первом совещании и национальных съездах идее русской
государственности не потерпела никакого колебания. Лейтмотивом на них было
решительное отмежевание от советского правительства и признание
самостоятельного существования местной власти только временно до
восстановления общерусской центральной власти или до созыва Всероссийского
Учредительного Собрания. Но в Сейме настроение создалось уже несколько
иное: по почину мусульманской фракции его и грузинской партии национал
демократов был возбужден вопрос о полной независимости Закавказья.
   Мотивами выставлялись длительный характер русской смуты, необходимость
предотвращения назревающего междоусобия и, главное, возможность заключения
сепаратного мира с турками, нашествие которых грозило краю неисчислимыми
бедствиями. Нет сомнения, что в самой постановке вопроса сказывалось уже
весьма сильное германо-турецкое влияние, которое опиралось на
панисламистские тенденции части кавказской интеллигенции, на общее
недовольство разгорающейся анархией мусульманского населения, увидевшего в
единоверных турках своих избавителей и, наконец, на давнишнюю связь
турецкого и германского правительств с "Комитетом освобождения Грузии";
комитет этот был образован партией грузинских национал-демократов еще в
1914 году и вошел с враждебными нам державами в договорные отношения,
обязывавшие одну сторону к предательству, другую к созданию независимое
Грузии.
   Грузинские социал-демократы - наиболее влиятельная партия -
присоединились к требованию независимости. Их лидер Ной Жордания, который
в ноябре говорил, что и теперь "в пределах России грузинский народ должен
искать устроения своей судьбы", в феврале на сейме сказал:
   - Когда есть выбор - Россия или Турция, мы выбираем Россию. Но когда
есть выбор Турция или самостоятельность Закавказья, мы выбираем
самостоятельность Закавказья.
   Предложение, однако, встретило резкий протест в среди русских
социалистов и армянских дашнакцаканов. Решено было передать вопрос на
обсуждение особой комиссии. Эта комиссия "обсудила вопрос в ряде заседаний
с участием сведущих лиц - представителей армии, банков, финансового и
других ведомств и пришла к единодушному убеждению в невозможности
самостоятельного существования Закавказья без поддержки какой либо
стратегически и экономически сильной державы".
   Это заключение и признание сейма "при известных условиях принципиально
допустимым объявление Закавказья независимой республикой", если и не
решали вопроса, то в значительной мере предрешали его. Окончательно он был
разрешен позднее прямым воздействием германского правительства,
поставившего себе целью расчленение России и в частности полное отторжение
от нее Закавказья.
   Фронта в действительности не существовало. Поэтому, когда во второй
половине ноября командующий турецкой армией Вехиб-паша предложил
перемирие, генерал Пржевальский и закавказское правительство приняли
предложение, и перемирие было заключено в начале декабря в Эрзинджане.
   С этого времени начался хаотический отход русских корпусов и
одновременно лихорадочное формирование национальных войск для охраны
территории 1914 года.
   Шло оно туго в тылу и весьма неуспешно на фронте, наталкиваясь на
сильное Препятствие со стороны войсковых революционных учреждений и среди
самих грузинских и армянских воинов, у которых стремление разойтись по
домам было не менее сильно, чем у русских.
   Общую директиву отходящие банды кавказского фронта получили от "Второго
краевого съезда Кавказской армии", состоявшегося в Тифлисе с 10 по 25
декабря. В воззвании к солдатам, подписанном Е. Вильямовским говорилось:
   "Съезд признал за вами право на оружие при оставлении армии для защиты
родины от контрреволюционной буржуазии с ее приспешниками Калединым -
Донским атаманом, Дутовым - Оренбургским и Филимоновым - Кубанским. Для
руководства продвижения товарищей солдат и для борьбы с контрреволюцией на
Северном Кавказе, на Кубани и в Закавказье, избран съездом Краевой совет и
военно-революционный комитет... Вы, товарищи, должны все принять
участие... в установлении советской власти.
   Провести домой оружие вы можете, двигаясь лишь сильными отрядами всех
родов оружия, с избранным командным составом... Кто не может (провезти),
сдавайте его советам, комитетам в Новороссийске, Туапсе, Сочи, Крымской и
т. д., где есть представители советской власти"...
   Солдаты двинулись двумя потоками, бросая на произвол судьбы миллиардное
имущество: один - в общем направлении на Тифлис, который несколько
месяцев жил буквально в положении осажденного города; власти и комитеты
употребляли героические усилия и вели форменные бои, чтобы отвести эти
буйные и голодные массы от города далее на Баку и Северный Кавказ. Другой
поток шел на Трапезунд, откуда захватываемые с бою транспорты развозили
войска по портам Черного моря. В середине января в Трапезунде образовался
"комитет по организации добровольческих отрядов для борьбы с
контрреволюцией" и, благодаря предоставлению ему внеочередной перевозки,
приступил с большим успехом к формированиям, которые спешно направлялись в
Новороссийск против Кубани и Дона.
   Рис. 5 В феврале представители сейма и главного кавказского
командования ехали в Эрзерум для ведения переговоров о мире; но судьбы
мира были предрешены одностороннею волею победителей. В Трапезунде
делегация застала уже 37-ую турецкую дивизию Казим-бее, занявшую город с
согласия "интернационального комитета", так как местные советские власти
отчаялись окончательно силами двух грузившихся последовательно корпусов
отразить хотя бы шайки турецких разбойников, грабивших прилежащий сильно
укрепленный район и даже окраины Трапезунда.
   Турки вступали в город, встреченные советом рабочих и солдатских
депутатов, почетным караулом и музыкой.
   Я привел этот сжатый очерк, чтобы охарактеризовать положение, в котором
оказалась зарождающаяся новая сила - Добровольческая армия.
   От Харькова и Воронежа шли советские войска, и Бронштейном (Троцким)
принимались все меры, чтобы "в кратчайший срок стереть с лица земли
контрреволюционный мятеж казачьих генералов и кадетской буржуазии"... На
Волге - Царицын, давний оплот большевизма и Астрахань, после кровавой
расправы с офицерством и буржуазией 24 января перешедшая в руки
большевиков; далее на восток, - павший 17 января Оренбург. На Кавказе -
мятущиеся инородцы и надвигающийся поток бывшей Кавказской армии. На
Черном море - порты, запруженные враждебными нам солдатскими бандами и
флот, поднявший красные флаги. Наконец, сама колыбель добровольчества -
Тихий Дон, если не враждебный, то, во всяком случае, только только терпимо
относящийся к непрошенным гостям.
   Тогда мы совершенно не знали всей совокупности обстановки, будучи
вскоре отрезаны от внешнего мира и питаясь лишь газетными слухами и
сведениями от редких осведомителей, вносивших слишком много
индивидуального в свои доклады.
   Приходилось опираться не столько на конкретные данные, сколько на
внутренний голос, который почти всех нас - не казачьих генералов -
побуждал верить в скорое исцеление казачества, казака Каледина привел к
самоубийству, а казака Корнилова безотчетно звал... в Сибирь.


                                ГЛАВА XVI.

   "Московский центр". Связь Москвы с Доном. Приезд на Дон генерала
Корнилова.

   Попытки организации государственной власти на Юге: "триумвират"
Алексеев - Корнилов - Каледин; "совет"; внутренние трения в триумвирате
и совете.
   Когда мы съехались в Новочеркасске, там многое изменилось.
   Каледин признал окончательно необходимость совместной борьбы и не
возбуждал более вопроса об уходе с Дона Добровольческой армии, считая ее
теперь уже единственной опорой против большевизма.
   6-го декабря приехал Корнилов, с нетерпением ожидавшийся всеми; после
первого свидания его с Алексеевым стало ясно, что совместная работа их,
вследствие взаимного предубеждения друг против друга, будет очень
нелегкой. О чем они говорили, я не знаю; но приближенные вынесли
впечатление, что "расстались они темнее тучи"...
   В Новочеркасске уже образовалась "политическая кухня", в чаду которой
наезжие деятели сводили старые счеты, намечали новые вехи и создавали
атмосферу взаимной отчужденности и непонимания совершающихся на Дону
событий. Собрались и лица, игравшие злосчастную роль в корниловском
выступлении. Б. Савинков с безграничной настойчивостью, но вначале
безуспешно добивался приема у генералов Алексеева и Корнилова. Добрынский
сводил дружбу с приближенными Корнилова, свидетельствуя о своей
преданности генералу и необходимости своего участия в новом строительстве.
   Его присутствие около организации, благодаря неясному прошлому,
странному поведению во время корниловского выступления и налету
хлестаковщины, производило досадное впечатление. Завойко я уже не застал.
Он вызвал всеобщее недоумение монополией сбора пожертвований и плел какую
то нелепейшую интригу, с целью свержения Каледина и избрания на должность
донского атамана ...генерала Корнилова. Ознакомившись с его деятельностью,
Корнилов приказал ему в 24 часа покинуть Новочеркасск.
   Приехали и представители Московского центра. Организация эта осенью 17
года образовалась в Москве из представителей к. д.-ской партии, совета
общественных организаций, торговопромышленников и других
буржуазно-либеральных и консервативных кругов. Первоначально были присланы
делегатами М. М. Федоров и А.
   С. Белецкий (Белоруссов) и еще двое. Позднее из числа этих лиц остался
при Добровольческой армии только М. М. Федоров, а остальных заменили кн.
Г. Н.
   Трубецкой, П. Б. Струве и А. С. Хрипунов.
   Пригласив к себе на конспиративную квартиру генерала Алексеева,
делегация обратилась к нему с глубоко прочувствованным словом,
растрогавшим генерала.
   Задачу делегации Федоров в общих чертах определял так: "служить связью
Добровольческой организации с Москвой и остальной общественной Россией,
всемерно помогать генералу Алексееву в его благородном и национальном
подвиге своим знанием, опытом, связями; предоставить себя и тех лиц,
которые могли быть для этого вызваны, в распоряжение генерала Алексеева
для создания рабочего аппарата гражданского управления при армии в тех
пределах, какие вызывались потребностями армии и всей обстановкой ее
деятельности, и отвезти те первые средства, которые были тогда собраны".
   У Алексеева явились, таким образом, надежды расширить значительно
масштаб Добровольческой организации - надежды весьма скоро обманувшие его.
   18 декабря состоялось первое большое совещание московских делегатов и
генералитета. Предстояло решить основной вопрос существования, управления
и единства "Алексеевской организации". По существу весь вопрос сводился к
определению роли и взаимоотношений двух генералов - Алексеева и
Корнилова. И общественные деятели и мы были заинтересованы в сохранении их
обоих в интересах армии. Ее хрупкий еще организм не выдержал бы удаления
кого-нибудь из них: в первом случае (уход Алексеева) армия раскололась бы,
во втором - она бы развалилась. Между тем, обоим в узких рамках только
что начинавшегося дела было, очевидно, слишком тесно.
   Произошла тяжелая сцена; Корнилов требовал полной власти над армией, не
считая возможным иначе управлять ею и заявив что в противном случае он
оставит Дон и переедет в Сибирь; Алексееву, по-видимому, трудно было
отказаться от прямого участия в деле, созданном его руками. Краткия,
нервные реплики их перемешивались с речами общественных деятелей (в
особенности страстно реагировал Федоров), которые говорили о
самопожертвовании и о государственной необходимости соглашения... После
второго заседания оно как будто состоялось: вся военная власть переходила
к Корнилову. Недоразумения начались вновь при приеме "Алексеевской
организации", когда выяснилась полная материальная необеспеченность армии
не только в будущем, но даже и в текущих потребностях.
   Корнилов опять отказался от командования армией; но после новых
уговоров было достигнуто соглашение. На Рождестве был объявлен "секретный"
приказ о вступлении генерала Корнилова в командование Армией, которая с
этого дня стала именоваться официально Добровольческой.
   Предстояло разрешить еще один важный вопрос - о существе и формах
органа, возглавляющего все движение. Принимая во внимание взаимоотношения
генералов Алексеева и Корнилова и привходящие интересы Дона, форма
"верховной власти"
   естественно определялась в виде тр1умвирата Алексеев - Корнилов -
Каледин. Так как территория подведомственная триумвирату не была
установлена, а мыслилась в пределах стратегического влияния
Добровольческой армии, то триумвират представлял из себя в скрытом виде
первое общерусское противобольшевистское правительство. В таком
эмбриональном состоянии оно просуществовало в течении месяца, до смерти
Каледина.
   Конституция новой власти все еще обсуждалась и грозила внести новые
трения в налаживавшиеся с таким трудом отношения. Поэтому я набросал
проект "конституции"
   приблизительно по следующей схеме:
   1 Генералу Алексееву - гражданское управление, внешние сношения и
финансы.
   2. Генералу Корнилову - власть военная.
   3. Генералу Каледину - управление Донской областью.
   4. Верховная власть - триумвират. Он разрешает все вопрос"
государственного значения, причем в заседаниях председательствует тот из
триумвиров, чьего ведения вопрос обсуждается.
   Моя записка, прочтенная в конспиративной квартире профессора К.-ва
совещанию генералов*136 была одобрена и, проредактированная затем
начальником штаба армии, генералом Лукомским, подписана триумвирами и
послана Московскому центру с одним из возвращавшихся делегатов.
   Если этот документ попадает когда-нибудь в руки государствоведа, то для
сведения его сообщаю: это не было упражнением в области
государственно-правовых форм власти, а исключительно психологическим
средством, вполне достигшим цели. В то время и при той необыкновенно
сложной обстановке, в которой жили Дон и Армия, формы несуществующей
фактически государственной власти временно были совершенно безразличны.
Единственно, что было тогда важно и нужно - создать мощную вооруженную
силу, чтобы этим путем остановить потоп, заливающий нас с севера. С
восстановлением этой силы пришла бы и власть.
   В таких же муках рождался "Совет". По определению главного инициатора
этого учреждения Федорова, задачи Совета заключались в "организации
хозяйственной части армии, сношениях с иностранцами и возникшими на
казачьих землях местными правительствами и с русской общественностью";
наконец, в "подготовке аппарата управления по мере продвижения вперед
Добровольческой армии".
   В состав Совета от русской общественности вошли московские делегаты
Федоров, Белецкий, позднее Струве и кн. Г. Трубецкой; персонально П.
Милюков.
   Первое затруднение при образовании Совета встречено было со стороны
"Донского экономического совещания", возникшего еще в половине ноября,
возглавляемого к.
   д.-том Н. Парамоновым и состоявшего из донских и пришлых общественных
деятелей.
   "Экономическое совещание" при донском атамане и правительстве играло до
некоторой степени тождественную роль той, которая намечалась Совету.
Явилось поэтому не прикрытое соревнование в вопросе о приоритете в
освободительном движении донского казачества и добровольчества и,
сообразно с этим, Экономического совещания и Совета... Вопрос, впрочем,
был скоро улажен вмешательством Каледина и М. Богаевскаго: Совет был
признан, и в состав его вошли Парамонов и М. Богаевский.
   За кулисами продолжалась работа Савинкова. Первоначально он стремился
во что бы то ни стало связать свое имя с именем Алексеева, возглавить
вместе с ним организацию и обратиться с совместным воззванием к стране.
Эта комбинация не удалась. Корнилов в первые дни после своего приезда не
хотел и слышать имени Савинкова. Но вскоре Савинков добился свидания с
Корниловым. Начались длительные переговоры между генералами Алексеевым,
Корниловым с одной стороны и Савинковым с другой, в которых приняли
участие, как посредники, Милюков и Федоров. Савинков доказывал, что
"отмежевание от демократии составляет политическую ошибку", что в состав
Совета необходимо включить представителей демократии в лице его -
Савинкова и группы его политических друзей, что такой состав Совета снимет
с него обвинение в скрытой реакционности и привлечет на его сторону солдат
и казачество; он утверждал кстати, что в его распоряжении имеется в
Ростове значительный контингент революционной демократии, которая хлынет в
ряды Добровольческой армии...
   Все три генерала относились отрицательно к Савинкову. Но Каледин
считал, что "без этой уступки демократии ему не удастся обеспечить
пребывание на Дону Добровольческой армии", Алексеев уступал перед этими
доводами, а Корнилова смущала возможность упрека в том, что он
препятствует участию Савинкова в организации по мотивам личным, восходящим
ко времени августовского выступления.
   На одном из военных совещаний генерал Алексеев предъявил ультимативный
запрос Савинкова относительно принятия его условий. Конечным сроком для
ответа Савинков назначал 4 ч. дня (было 2), после чего оставлял за собой
"свободу действий".
   Члены триумвирата долго обсуждали это странное обращение; Лукомский,
Романовский и я не принимали участия в их разговоре. Наконец, я выразил
изумление, что уходит время на обсуждение более чем смелого требования
лица, представляющего только себя лично и уже один раз сыгравшего
отрицательную роль в корниловском выступлении.
   Условия, однако, были приняты на том основании, что не стоит наживать
врага... В состав Совета вошли четыре социалиста - Б. Савинков и
указанные им лица: бывший комиссар 8-й армии Вендзягольский, донской
демагог Агеев и председатель крестьянского съезда, бывший ссыльный и
эмигрант Мазуренко.
   От предложения Корнилова, сделанного мне, вступить в состав Совета я
отказался.
   Участие Савинкова и его группы не дало армии ни одного солдата, ни
одного рубля и не вернуло на стезю государственности ни одного донского
казака; вызвало лишь недоумение в офицерской среде.
   В силу общих неблагоприятных условий и отсутствия подлежащей управлению
территории, деятельность Совета имела самодовлеющий характер и в жизни
армии не отражалась вовсе. К тому же в недрах самого учреждения создались
совершенно ненормальные отношения, о которых один из членов Совета пишет:
   "Оба течения, правое и левое, держались обособленно. Савинков внушал к
себе недоверие со стороны правых и чувствовал это. Когда он что-нибудь
предлагал, все настораживались и старались отклонить его предложение. Но
эта конструкция была поневоле слабой, потому что редко кто из нас вносил в
свою очередь другое предложение".
   Впрочем Совет просуществовал всего лишь недели 2 - 3 и в середине
января, с переездом штаба армии в Ростов фактически прекратил свою
деятельность.
   Часть членов его разъехалась. Савинков взял на себя поручение "войти в
сношение с некоторыми известными демократическими деятелями" и отбыл в
Москву.
   Удостоверение за подписью Алексеева открывало ему новые возможности.
Его именем он начал собирать офицерство, распыляя наши силы, и
организовывать восстания, которые были скоро и кроваво подавлены
большевиками.
   Вендзягольский уехал в Киев - для связи с Юго-западным фронтом,
отчасти с поляками и чехо-словаками и вскоре обратился к армии с
воззванием, начинавшимся такими неожиданными словами: "от имени последнего
русского правительства - национального и неизменнического, сверженного в
октябре большевиками, я, военный комиссар 8 армии объявляю"... Вряд ли
можно было найти более одиозные к тому времени в военной среде понятия,
как "Временное правительство" и "комиссар", чтобы их авторитетом побудить
офицеров и солдат ехать на Дон...
   Главный во