озную пору,
Только много времени спустя, когда советское правительство, кроме своей
прежней опричнины, привлекло к борьбе путем насильственной мобилизации
подлинный народ, организовав Красную армию, когда Добровольческая армия
стала приобретать формы государственного учреждения с известной
территорией и гражданской властью, удалось мало помалу установить более
гуманные и человечные обычаи, поскольку это, вообще, возможно в
развращенной атмосфере гражданской войны.
   Она калечила жестоко не только тело, но и душу.


                               ГЛАВА XVIII.

   Конец старой армии. Организация красной гвардии. Начало вооруженной
борьбы советской власти против Украины и Дона. Политика союзников; роль
чехо-словацкого и польского корпусов. Бои Добровольческой армии и донских
партизань на подступах к Ростову и Новочеркасску. Оставление
Добровольческой армией Ростова.

   В Брест-Литовске происходил торг между центральными державами и их
советскими агентами, воспоминание о котором вызывает жгучий стыд и боль.
Никогда еще европейские государственные деятели не сбрасывали с себя с
таким бесстыдством всякие покровы чести и справедливости. Совет народных
комиссаров, связанный денежными отношениями с немецким штабом, соблюдал,
однако, внешний декорум.
   Совет пожелал узнать мнение крыленковской Ставки - подписывать ли
немедленный мир на немецких условиях или нет, "в зависимости от
способности фронтов к боевому сопротивлению". Крыленко собрал 22 января
"военный совет"*146, членов которого он познакомил с мнениями по этому
поводу Ленина и Бронштейна. Первый считал необходимым заключение мира во
что бы то ни стало; второй предлагал "всю материальную часть действующей
армии эвакуировать вглубь страны... старую армию распустить, а потом, не
подписывая и не заключая мира, предоставить немцам поступать с нами, как
они хотят, заранее зная, что они все равно фактически нам сделать ничего
не могут, так как Германия заливается пожаром пролетарской революции".
Даже крыленковский "совет" возмутился подобной постановкой вопроса и
большинством 7 голосов против 4 (в последнем Числе голос самого
главковерха)
   признал невозможным заключение мира на предложенных немцами условиях и
необходимым продолжать борьбу всеми средствами. На этом секретном
заседании Крыленко высказал некоторые взгляды, отражавшие образ мыслей
народных комиссаров, обнаженные от всяких условных форм советского
лукавства и несравнимые по своему цинизму.
   "Какое нам дело - говорил он - до того, заботится или не заботится
Германия о наращении или ненаращении территории? Какое нам дело, будет или
не будет урезана Россия? И какое, наконец, нам дело, - будет или не будет
существовать сама Россия в том виде, как это доступно пониманию буржуев?
Наплевать нам на территорию! Это - плоскость мышления буржуазии, которая
раз навсегда и безвозвратно должна погибнуть"...
   "Войну нужно окончить теперь же... Старую армию расформировать до
последнего человека, чтобы от этой крестьянской рухляди не осталось и
следов, чтобы сама идее старой армии была растоптана и раздавлена"...
   Таким языком говорили они теперь о той силе, которой раньше расточали
низкую лесть и которая привела большевизм к власти над страной.
   "Новая социалистическая армия не должна вести войну на внешнем фронте
против неприятельской армии... она будет стоять на страже советской
власти, как основа ее существования, и, вместе с тем, главнейшая задача
армии будет заключаться еще в том, чтобы раздавить нашу буржуазию"*147.
   Исходя из этой точки зрения, еще в половине января советская власть
обнародовала декрет об организации "рабоче-крестьянской армии" из
"наиболее сознательных и организованных элементов трудящегося класса". Но
формирование новой классовой армии шло неуспешно, и совету пришлось
обратиться к старым организациям:
   выделялись части с фронта и из запасных батальонов. соответственно
отсеянные и обработанные, латышские, матросские отряды и красная гвардия,
формировавшаяся фабрично-заводскими комитетами. Все они шли против Украины
и Дона. Какая сила двигала этих людей, смертельно уставших от войны, на
новые жестокие жертвы и лишения? Меньше всего - преданность советской
власти и ее идеалам. Голод, безработица, перспективы праздной, сытой жизни
и обогащения грабежом, невозможность пробраться иным порядком в родные
места, привычка многих людей за четыре года войны к солдатскому делу, как
к ремеслу ("деклассированные"), наконец, в большей или меньшей степени
чувство классовой злобы и ненависти, воспитанное веками и разжигаемое
сильнейшей пропагандой. Ростовский орган с. д.
   "Рабочее слово" (8, 1918 г.) приводил интересный факт: возвращение из
ограбленного Киева Макеевского отряда рудничных рабочих, их "внешний облик
и размах жизни" вызвали в угольном районе такое стремление в красную
гвардию, что сознательные рабочие круги были серьезно обеспокоены, "как бы
весь наличный составь квалифицированных рабочих не перешел в красную
гвардию"...
   Известное участие в наступлении против Юга принял и немецкий
генеральный штаб, одна из организаций которого - майора фон Бельке -
занималась формированием для советской армии отрядов из военнопленных
немцев, широкой пропагандой и разведкой на Дону. Как видно из документов,
опубликованных Сиссоном, майор фон Бельке, совместно с большевиками,
организовал также покушение на убийство генералов Алексеева и Каледина и
помощника атамана М. Богаевского, неудавшееся в силу того, что
командированные для этой цели агенты, по определению немцев, "оказались
трусливыми и непредприимчивыми людьми".
   Однако, военное положение в течение всего декабря и начала января в
представлении советского командования рисовались в чрезвычайно
пессимистических красках. Советские сводки до смешного преувеличивали и
силы Добровольческой армии, и активность ее намерений. Так 18 декабря,
когда добровольческие части не выходили еще на фронт, а донские
митинговали, с южного фронта доносили:
   "положение крайне тревожное. Каледин и Корнилов идут на Харьков и
Воронеж...
   Главнокомандующий просить присылать на помощь отряды
красногвардейцев"*148.
   Комиссар Склянский сообщал совету народных Комиссаров что Дон
мобилизован поголовно, вокруг Ростова собрано 50 тысяч войска. Ленин
рассылал во все стороны отчаянные телеграммы, подымая красную гвардию
против "Каледина, напавшего на русскую революцию". Только в конце января
большевистское командование получило более подробную ориентировку о
военно-политическом строе Добровольческой армии, между прочим как писали
"Известия", и от генерала Д. Потоцкого, арестованного военно-революцюниым
комитетом деревни Позднеевки и отправленного в Петропавловскую
крепость.*149 Не взирая на кажущуюся бессистемность действий
большевистских отрядов, в общем направлении их чувствовалась рука старой
Ставки и определенный стратегически-политический план. Он заключался в
том, чтобы разъединить Украину и Дон путем захвата железнодорожных узлов и
линий и тем пресечь связь между ними и снабжение Дона; затем -
одновременным наступлением захватить административные центры
новообразований - Киев, Ростов (Новочеркасск). В частности против Дона,
который, кроме своего военно-политического значения, имел и огромное
экономическое, преграждая пути к хлебу, углю и нефти, наступление должно
было вестись концентрически со стороны Харькова, Воронежа. Царицына и
Тихорецкой (Ставрополя). Первое направление, после падения Украины,
приобретало наиболее серьезное значение, в особенности в виду
сосредоточения на нем более стойких и послушных центру войск. На последних
трех, в силу продолжавшейся в Воронеже, Царицыне и на Кавказе анархии и
неповиновения центральной власти со стороны местных советов, пока еще не
заметно было активных действий. Тем не менее, большевистское кольцо вокруг
казачьих столиц все более сжималось, и к середине января все
железнодорожные пути к ним были отрезаны.
   Общим фронтом наступления командовал комиссар Антонов-Овсеенко, а
"армией", наступавшей на Ростов, Сиверс - бывший редактор "Окопной
правды", издававшейся на Северном фронте.
   Рис. 6 К концу января обстановка на "внутреннем фронте" складывалась
следующим образом:
   украинские части Петлюры находились в беспорядочном отступлении от
Киева к Житомиру; Добровольческая армия сосредоточилась в Ростове, имея
передовые части у станции Матвеев Курган; партизанские отряды донцов
защищали с севера Новочеркасск, располагаясь у Сулина; добровольческие
отряды на Кубани прикрывали Екатеринодар со стороны Тихорецкой и
Новороссийска; в Закавказьи национальные войска - грузинские, татарские
только еще готовились к сопротивлению большевикам и турецкому нашествию;
отряды атамана Дутова, выбитые из Оренбурга, ушли в степи; на Урале
войсковая власть вела скрытую подготовку вооруженной силы, стараясь не
привлекать к себе внимания советского правительства и руководствуясь, по
словам уральского бытописателя, исторической поговоркой:
   "Живи казак, пока Москва не узнала. Москва узнает - плохо будет".
   В Финляндии, после ее отделения, образовалась своя национальная красная
гвардия; в Бессарабскую губернию, под предлогом восстановления порядка,
вступила румынская армия Авереско. Наконец, на западе и юго-западе России
расположены были два сильных и достаточно организованных корпуса: польский
- генерала Довбор-Мусницкого - в районе Витебск - Минск - Жлобин, и
чешско-словацкий, под начальством русского генерала Шокорева - в районе
Полонного (Волынск, губ.)
   и Ромодан (Полтавской губ.).
   Два эти корпуса привлекали издавна наше внимание, и генералы Алексеев и
Корнилов вели длительные переговоры с их руководителями, с целью
привлечения этих войск к борьбе против большевиков. Планы наши не
встретили сочувствия ни со стороны политических руководителей польских и
чехо-словацких войск, ни в среде французской дипломатии, голос которой
имел решающее значение в силу того, что оба корпуса поступили в ведение
французского правительства и содержались на его средства.
   Полное непонимание совершающихся в России событий приводило
союзническую политику к ряду непоправимых ошибок, последствия которых
одинаково тяжело отзывались на их и наших интересах.
   Командированный Корниловым в Киев офицер - чех - в начале декабря
доносил:
   "У наших вождей (профес. Массарик и Макс) крепко засела мысль, что
(они) не имеют права вмешиваться в русские дела; (они) недостаточно
оценивают силы корпуса, а генерал Шокорев ничем себя не проявляет,
подчиняется вполне молодому профессору Максу"...
   Состоявший комиссаром при корпусе проф. Макс на предложение Корнилова о
соединении чехов с польским корпусом ответил отказом на том основании, что
без разрешения Центральной рады погрузка чешских эшелонов невозможна.
Лояльность Макса в отношении советской власти была настолько велика, что
само присутствие в районе чешского штаба офицера, так или иначе
причастного к корниловскому выступлению, сочтено было неудобным и ему
предложили покинуть Киев...
   Впоследствии, в конце января 1918 года, генерал Алексеев в письме,
обращенном к начальнику французской миссии в Киеве, указав на серьезное
значение добровольческой организации и очертив тяжелую обстановку на Дону,
говорил:
   "... Но силы неравны, и без помощи мы вынуждены будем покинуть важную в
политическом и стратегическом отношении территорию Дона к общему для
России и союзников несчастью. Предвидя этот исход, я давно и безнадежно
добивался согласия направить на Дон, если не весь чешско-словацкий корпус,
то хотя бы одну дивизию. Этого было бы достаточно, чтобы вести борьбу и
производить дальнейшие формирования Добровольческой армии. Но, к
сожалению, корпус бесполезно и без всякого дела находится в районе Киева и
Полтавы, а мы теряем территорию Дона.
   Сосредоточение одной сильной дивизии с артиллерией в районе
Екатеринослав - Александровск - Синельникове уже оказало бы косвенную
нам помощь... Весь корпус - сразу поставил бы на очередь решение широкой
задачи. Зная ваше влияние на г.
   Макса и, вообще, на чехов, я обращаюсь к Вам с просьбой принять
изложенное мною решение. Быть может, еще не поздно. Через несколько дней
вопрос может решиться бесповоротно не в пользу Дона и русских вообще"...
   Наши призывы не были услышаны. Французский посол Нуланс отнесся весьма
несерьезно к зарождавшемуся на Юге движению. И он, и киевская французская
миссия продолжали строить близорукие планы удержания развалившегося
русского фронта сначала в единении с большевиками, демобилизовавшими
армию, потом с Украиной, уже приступившей к тайным переговорам о мире с
Германией, и опирались в то же время на помощь польских и чехо-словацких
войск. 8 февраля Нуланс обратился к комиссару Бронштейну (Троцкому),
предлагая от имени союзников, под личной своей ответственностыо,
советскому правительству финансовую и техническую помощь для продолжения
войны с немцами. Только после подписания советами 19 февраля
Брест-Литовского мира, Нуланс нашел, что нельзя больше "рассчитывать на
советскую армию для восстановления восточного фронта"... "Во имя наших
интересов и нашей чести, всякое сотрудничество французских офицеров в
качестве инструкторов красных войск должно быть отныне воспрещено. Я не
замедлил сделать это"*150. "Честь" находилась в такой зависимости от
"интересов", что после 19 февраля она приобретала иное внутреннее
содержание, чем до 19-го...
   Эти нелепые планы, над которыми жизнь издевалась ежедневно, тем не
менее, гипнотизировали французов и препятствовали им оценить надлежаще все
огромное значение нового (южного) общесоюзнического фронта - более
глубокого, но в полной мере удовлетворявшего идее борьбы против
австро-германцев и большевиков.
   Что касается г.г. Массарика и Макса, они, всецело преданные идее
национального возрождения своего народа и борьбы его с германизмом, в
запутанных условиях русской действительности не сумели найти правильной
дороги и, находясь под влиянием русской революционной демократии,
разделяли ее колебания, заблуждения и подозрительность.
   Жизнь жестоко мстила за эти ошибки. Она заставила скоро обе
национальные силы, столь упорно уклонявшиеся от вмешательства "во
внутренние русские дела", принять участие в нашей междоусобной распре,
поставив их в безвыходное положение между германской армией и большевизмом.
   Уже в феврале, во время немецкого наступления на Украину, чехо-словаки,
среди общего позорного бегства русских войск, будут вести ожесточенные бои
против германцев и бывших своих союзников - украинцев на стороне
большевиков. Потом они двинутся к бесконечному Сибирскому пути, выполняя
фантастический план французского командования - переброски 50-ти
тысячного корпуса на западно-европейский театр, отделенный от восточного
девятью тысячами верст железнодорожного пути и океанами. Весною выступят с
оружием в руках против своих недавних союзников - большевиков, предающих
их немцам. Летом союзная политика повернет их обратно для образования
фронта на Волге. И долго еще будут они участвовать деятельно в русской
трагедии, вызывая к себе среди русских людей перемежающееся чувство злобы
и благодарности...
   Польский корпус окончить печальнее, сделавшись игрушкой в руках немцев.
В начале января, по требованию германского генерального штаба и в связи с
обнаруженными сношениями между генералами Алексеевым и Довбор-Мусницким,
большевистская агитация обрушится на польские войска, внося разложение в
их среду; в конце января начнутся жестокие бои поляков с большевиками,
неудачные для первых, а в феврале - в то самое время, когда чехи будут
вести бои совместно с большевиками против германцев, польские дивизии,
признав варшавский "регентский совет", совместно с немцами перейдут вновь
в наступление против большевиков. Вероятно затем только, чтобы через
несколько недель их вероломно разгромили, разоружили и расформировали...
немцы.
   Все эти события, при всей их очевидной непоследовательности и
отсутствии внутренней логики, имеют, однако, одно общее обоснование - в
том забвении морального начала в политике и чрезмерного развития
государственного материализма, которые были свойственны не только нашим
врагам, но и друзьям Все они руководствовались исключительно собственной
выгодой; до несчастия русского народа им не было никакого дела. Они могли
идти с украинцами и против украинцев, с большевиками и против большевиков,
могли воссоединять и расчленять Росою, лишь бы эти действия
соответствовали их национальным интересам. Но крайности этой доктрины, при
отсутствии политического предвидения, привели как раз к противоположным
результатам.
   А между тем обоюдная государственная польза требовала от союзников не
самопожертвования - этот банальный с точки зрения Европы альтруизм был
похоронен давно на полях восточной Пруссии и Галиции в русских братских
могилах; она требовала некоторой жертвы.
   Конъюнктура безнадежная.
   До такой моральной высоты психология европейских государственных
деятелей и практика союзной дипломатии подняться не могли.
   ***
 И так мы остались одни.
   В середине января штаб и все добровольческие части перешли из
Новочеркасска в Ростов.*151 Корнилов руководствовался при этом решении
следующими мотивами:
   важное харьково-ростовское направление было брошено донцами и принято
всецело добровольцами; переезд создавал некоторую оторванность от донского
правительства и Совета, возбуждавших в командующем армией чувство
раздражения; наконец, Ростовский и Таганрогский округа были не казачьими,
что облегчало до некоторой степени взаимоотношения добровольческого
командования и областной власти.
   В Таганроге был расположен офицерский батальон полковника Кутепова и
юнкерская школа; у Батайска - дивизион полковника Ширяева, позднее
усиленный Морской ротой, с выдвинутой вперед к станции Степной заставой.
   Города Таганрог и Ростов, с их многочисленным рабочим населением,
враждебным Добровольческой армии, поглощали много сил на внутреннюю
охрану. Буржуазия и в этом вопросе проявила полнейшее равнодушие,
ограничившись взносом некоторой суммы денег на организацию охраны и
длительными спорами, в результате которых городская дума и совет рабочих и
солдатских депутатов потребовали формирования охраны из...
безработных-большевиков. В конце концов в армию пошли только дети.
   В батальоне генерала Боровского можно было наблюдать комическия и,
вместе с тем, глубоко трогательные сцены, как юный воин с громким плачем
доказывал, что ему уже 16 лет (минимальный возраст для приема) или как
другой прятался под кровать от являвшихся на розыски родителей, от имени
которых было им представлено подложное разрешение на поступление в
батальон. На этот батальон предполагалось возложить несение более легкой
службы по охране города, но судьба распорядилась иначе: через несколько
недель юные добровольцы ушли в далекий, тяжкий поход из которого многие не
вернулись. Поход был не худший выход, ибо оставшихся в Ростове в течение
многих дней большевики ловили, мучили и убивали. "Бессильные иными путями
предотвратить продолжающиеся убийства... мы заявляем о нашей полной
готовности быть расстрелянными в любой момент и в очереди, какую будет
угодно установить военно-революционному комитету взамен детей,
предназначенных к расстрелу"... С таким полным отчаяния и бессилия криком
обратились тогда вожди ростовской революционной демократии *152 к тем злым
духам, которых они же вызвали.
   В десятых числах января обозначилось наступление советских войск на
Ростов и Новочеркасск, и с этого времени работа по организации фактически
прекратилась.
   Все кадры были двинуты на фронт. 2-й офицерский батальон по просьбе
Каледина был послан на Новочеркасское направление, где, в виду отказа
казаков от борьбы, создавалось трагическое положение.
   Началась агония донского фронта.
   Полковник Кутепов выступил из Таганрога и, усиленный частями
Георпевского полка и донского пар