лову, что у Уэрри с Мэй есть нечто общее: они  оба
оставались для  него  абсолютно  непонятными.  Их  физическое  присутствие
настолько угнетало его, что совершенно заслоняло их  внутреннюю  сущность.
Например, Мэй вела себя так, словно она находит  Хэссона  привлекательным,
хотя он давно поставил крест на себе  как  на  мужчине.  Возможно,  у  Мэй
сильны материнские инстинкты,  об  этом  Хэссон  просто  не  мог  что-либо
сказать. Он пытался решить эту  проблему  в  перерывах  между  беседами  с
незнакомыми мужчинами и женщинами, которые по очереди решали облегчить его
одиночество. Шум  в  комнате  нарастал  Хэссон  упорствовал  в  поглощении
спиртного, пока не допил бутылку и вынужден был перейти на ржаное, которое
нашел невкусным, но вполне приемлемым.
     В какой-то момент, когда свет был притушен и многие начали танцевать,
Хэссон сделал великое открытие -  оказалось,  что  пухленький  розовощекий
молодой человек, беседующий с ним, вовсе не  фермер,  как  можно  было  бы
решить по его внешнему гаду, а врач по имени Дрю Коллинз. В  его  сознании
тут же всплыло воспоминание, которое Хэссон постарался спрятать  подальше:
Тео Уэрри сидит один в своей комнате и подносит настольную лампу к глазам.
     - Я бы хотел  вас  кое  о  чем  спросить,  -  сказал  он,  сомневаясь
относительно этичности вопроса. - Я знаю, что  время  неподходящее  и  все
прочее...
     - Плюньте на эту чушь, - уютно ответил Дрю. -  Я  вам  выпишу  рецепт
даже на бумажной салфетке.
     - Это не обо мне, я подумал, не лечите ли вы Тео.
     - Угу, я присматриваю за юным Тео.
     - Ну... - Хэссон закрутил в рюмке виски, так  что  в  нем  получилась
воронка. - Правда, что через два года к нему возвратится зрение?
     - Абсолютная правда. На самом деле даже немного раньше.
     - Почему надо столько ждать и не сделать операцию побыстрее?
     - Дело не столько в самой операции, - объяснил Дрю, видимо, довольный
возможностью поговорить на профессиональную тему. - Дело в  том,  что  это
кульминация трехлетнего курса лечения. То, чем страдает Тео, известно  как
осложненная катаракта. Это не значит, что сама по себе катаракта  сложная:
просто он получил ее в слишком раннем  возрасте.  Еще  двадцать  лет  тому
назад существовал один-единственный способ  лечения:  удалить  помутневшую
часть хрусталика. Но это оставило бы его полуслепым,  а  теперь  мы  можем
восстановить  прозрачность.  В  течение  трех  лет  надо  капать  в   глаз
лекарство, но зато по окончании  этого  срока  простой  укол  специального
энзима сделает хрусталик прозрачным. Это настоящая революция в медицине.
     - Да, похоже, что так, - согласился Хэссон. - Только...
     - Только что?
     - Три года - это большой срок для  жизни  в  темноте  Неожиданно  Дрю
придвинулся поближе к Хэссону и понизил голос:
     - Сибил вас тоже втянула!
     Хэссон молча уставился на него, стараясь спрятать смятение.
     - Сибил? Нет, она меня не втягивала.
     - Я подумал, что могла втянуть, - доверительным тоном проговорил Дрю.
- Она связалась кое с кем из родни Эла и заставила их  надавить  на  него,
но,  слава  Богу,  Эл  -  единственный,  кто  юридически  ответственен  за
парнишку, и сам он принимает решение.
     Хэссон порылся в памяти и смутно вспомнил что Сибил - имя бывшей жены
Уэрри. В его мозгу забрезжило понимание.
     - Ну, - осторожно заметил он, - в  этом  новом  методе  есть  "за"  и
"против".
     Дрю покачал головой.
     - Единственное "против" - это трехлетняя отсрочка, но  для  подростка
это небольшая цена за идеальное зрение.
     - Не большая?
     - Конечно. Ну, как бы  там  ни  было,  Эл  принял  решение,  и  Сибил
следовало бы помогать ему, хотя бы ради Тео.  Лично  я  считаю,  что  если
принять во внимание все соображения, он сделал правильный выбор.
     - Наверное...
     Хэссон почувствовал, что впереди наметились опасные подводные  камни,
и стал искать, на что бы  переключить  разговор.  По  какой-то  непонятной
причине ему в голову пришла мысль  о  человеке,  которого  он  встретил  в
магазине здоровой пищи в центре города.
     - У вас здесь большая конкуренция со стороны  альтернативных  методов
лечения?
     - Практически никакой. - Дрю скосил глаза и удивленно  поднял  брови,
когда к ним присоединилась Джинни Карпентер. -  Законы  Альберты  довольно
строги на этот счет. А почему вы спрашиваете?
     - Да просто так. Я сегодня натолкнулся на интересного типа -  азиата,
который торгует здоровой пищей. Он сказал, что его зовут Оливер.
     - Оливер? - Дрю был явно озадачен.
     -  Это  Оли  Фан,  -  вмешалась  Джинни,  кудахтал,  как  ведьма   из
диснеевского мультика. - Ты держись от  него  подальше,  парень.  От  всех
китаезов надо держаться подальше. Они могут  жить  там,  где  любой  белый
протянет ноги, потому что они только и думают, на чем бы сделать деньги. -
Джинни мгновение постояла раскачиваясь: рюмка в руках, щеки  раскраснелись
от спиртного. - Хочешь знать, как эти сукины дети делают  деньги  в  своих
магазинчиках, когда нет покупателей?
     - Что я хочу, так это еще выпить, - отозвался Дрю и попытался уйти.
     Джинни схватила Хэссона за руку.
     - Я тебе скажу, что они делают. Они не  могут  стерпеть,  чтобы  хоть
минута прошла без заработка, поэтому просто стоят  у  прилавка,  открывают
коробки со спичками и достают из каждого по спичке!  По  одной  спичке  из
каждого коробка!  Никто  одной  не  хватится,  но  стоит  им  сделать  это
пятьдесят раз, и  у  них  для  продажи  есть  лишний  коробок.  Белый  так
уродоваться не будет, но китаез просто стоит вот так... По одной спичке из
каждого коробка!
     Хэссон на секунду задумался над  рассказом,  поместил  его  в  группу
"Сказки с расистским уклоном" и тут же заметил  ошибку  в  его  внутренней
логике.
     - С трудом верится.
     Джинни  поразмыслила  над  его  словами  и,   похоже,   заметила   их
двусмысленность.
     - По-твоему, я все это выдумала?
     - Я не хотел создать впечатление... - Хэссон  невинно  улыбнулся,  не
желая столкновения с жесткой  старушкой.  -  По-моему,  я  тоже  хочу  еще
выпить.
     Джинни щедро махнула рукой по направлению к столу.
     - Давай, лакай, дружище.
     Хэссон придумал  несколько  ответов,  от  холодно-саркастического  до
грубо-непристойного, но опять в  его  мозгу  произошел  вербальный  затор,
осложненный смущением, усталостью и  страхом.  Он  услышал,  что  бормочет
Джинни слова благодарности, и попятился от нее, как  придворный,  которого
отпустил монарх. Хэссон долил  себе  рюмку  и,  решив,  что  пьет  сегодня
слишком много, взял на вооружение метод Уэрри -  постоянно  переходить  от
одной группы к другой, пока не появится возможность сбежать и спрятаться в
своей комнате. Очень скоро избыток спиртного  в  соединении  с  усталостью
привели его в гипнотическое состояние, так что комната показалась  Хэссону
экраном, на котором проецировались  плоские  и  бессмысленные  изображения
человеческих фигур, напоминающие тени от угасающего огня.
     Вдруг Хэссон с изумлением заметил, что втянут в какую-то пьяную игру,
правил которой ему никто не объяснил, но которая сопровождалась постоянным
движением  в  темноте,  перешептываниями,  хохотом,  хлопаньем  невидимыми
дверями. Ему пришло в голову, что наступил момент побега,  что,  если  ему
повезет, он сможет благополучно лечь в постель прежде, чем его  отсутствие
будет замечено.  Хэссон  попытался  сориентироваться  в  темноте,  но  его
движению мешали другие,  кто,  казалось,  несмотря  на  отсутствие  света,
обладают магической способностью знать, куда идут и что делают. Перед  ним
открылась дверь,  за  ней  оказалась  освещенная  комната.  Несколько  рук
толкнули Хэссона вперед. Он услышал, как дверь за ним захлопнулась  и  тут
же понял, что оказался на  кухне  наедине  с  Мэй  Карпентер.  Его  сердце
неровно заколотилось.
     - Ну, вот это сюрприз, - сказала она негромко и подошла к Хэссону.  -
Какой у вас знак?
     - Знак? - непонимающе уставился на нее Хэссон.
     В  мягком  свете  низко  расположенной  лампы  ее  тончайший   наряд,
казалось, почти не существовал вовсе,  и  Мэй  превратилась  в  горячечное
эротическое видение.
     - Да. У  меня  весы.  -  Она  протянула  карточку,  на  которой  были
изображены две чашки весов. - А у вас что?
     Хэссон  уставился  на  свою  правую  руку.  Оказывается,  он   держал
карточку, на которой тоже был знак весов.
     - Одинаковые, - сказала Мэй. - Это удача для нас обоих.
     Без всяких колебаний она обняла Хэссона за  шею  и  притянула  его  к
себе. Перед поцелуем Хэссон увидел ее приоткрытый  рот,  показавшийся  ему
огромным  -  как  у  кинобогини  на  увеличенной  фотографии,   такой   же
идеализированный, как рот любой воплощенной женственности на  киноафише  -
безукоризненные  математические  кривые,  выпуклая  алость  и  ряд   белых
плоскостей заполнили поле его зрения Во  время  поцелуя  Хэссон  испытывал
ощущение нереальности происходящего, но в то же  время  руки  его  и  тело
получали другие впечатления, напоминая о том, что дело жизни - это  жизнь,
и что у жизни с ним еще не кончены счеты. Это  озарение  испугало  Хэссона
своей силой и простотой и заставило отстраниться от Мэй.
     - Это хорошо, - проговорил он, отчаянно пытаясь найти верные слова. -
Но я очень устал, мне надо пойти лечь.
     - Может, это и к лучшему, - согласилась Мэй с откровенностью, которая
показалась Хэссону бесконечно волнующей и лестной.
     - Пожалуйста, извините меня.
     Он повернулся, сумел определить дверь, которая  вела  в  прихожую,  и
вышел. Там было пусто и темно, но кто-то пристроил  на  разбухшей  вешалке
летный костюм с неотстегнутым шлемом и вспыхивающими сигналами на плечах и
лодыжках. Хэссон протиснулся мимо этого  гомункулуса,  поднялся  наверх  и
запер за собой дверь. Подойдя к окну, он раздвинул занавески и посмотрел в
незнакомый ночной мир. Прямо из темноты легко и медленно падал  снег.  Под
окном росло большое дерево, сквозь голые ветви которого  лил  свое  сияние
уличный фонарь. Мириады отсветов,  искорок  и  отражений  в  конусе  света
создавали странное впечатление, будто заглядываешь в  длинный  тоннель  из
паутины.
     Хэссон минуту стоял у окна, пытаясь освоиться с мыслью,  что  впервые
посмотрел в него всего двенадцать часов тому назад, что прошло меньше  дня
его отдыха. Память разбухла от новых  лиц,  голосов,  имен  и  мыслей.  Он
подошел к постели, скинул с себя одежду и  надел  пижаму.  Как  обычно  по
вечерам  Хэссон  двигался  легко  и  без   затруднений:   длинный   период
подвижности размял его суставы и мускулы Впрочем, теперь  наступил  момент
получить порцию боли на сон грядущий.
     Хэссон лег в постель, и как только его не защищенная дневной  одеждой
спина соприкоснулась с матрацем, началась привычная война. Конфликт возник
между разными группами мышц, пытающихся получить преимущество в этом новом
состоянии  расслабленности  и  устроить   более   мощный   залп   мучений.
Проигравшим в любом случае  оказывался  Хэссон.  Он  молча  переносил  эту
борьбу, пока приступы боли не стихли, и вскоре после этого заснул: раненый
воин, измученный, потерпевший поражение во всех столкновениях этого дня.



                                    4

     Сон был знакомый - из  раннего  периода  жизни  Хэссона,  всякий  раз
заново переживавшего одно и то же событие. Особое событие.
     Приготовления шли много дней, причем Хэссон даже себе не  признавался
в том, что было у него на  уме.  Сначала  было  воздушное  путешествие  на
Гебриды, и в том, что он предпочел отправиться туда  в  одиночку,  еще  не
было ничего необычного. Потом он добыл запасные аккумуляторы и специальные
кислородные баллоны  увеличенной  емкости,  но  даже  это  можно  было  бы
истолковать  как  разумную  предосторожность  перед  дальним  полетом  над
малонаселенной местностью. И Хэссон уже начал свой большой подъем,  когда,
наконец, понял, что именно он делает.
     Некоторые люди, получив в руки новый механизм,  обязательно  выясняют
пределы   его   возможностей.   АГ-аппарат    работал,    искажая    линии
гравитационного поля таким образом, что надевший его как бы  падал  вверх.
Ближайшей аналогией может послужить  магнитное  поле,  в  котором  кусочек
металла втягивается  в  область  с  наибольшей  напряженностью.  Поскольку
АГ-аппарат получал большую часть своей энергии из  самого  гравитационного
поля, он лучше всего работал на малых высотах.  Вблизи  поверхности  Земли
энергия аккумуляторов расходовалась слабо, но когда летун поднимался выше,
он обнаруживал,  что  запасы  энергии  тратятся  все  быстрее  и  быстрее,
компенсируя неизбежную потерю коэффициента полезного действия аппарата.
     Наиболее очевидным следствием  этого  было  существование  предельной
высоты, достижимой отдельным летуном, но, как это  всегда  бывает,  предел
зависел от определенных технических и  индивидуальных  параметров.  Только
что прошедший квалификационную  аттестацию  воздушный  полицейский  Роберт
Хэссон  не  больше  обычного  человека  интересовался  механикой  большого
подъема. Однако его снедала  беспокойная  жажда  узнать  свои  собственные
психологические возможности, выяснить, у кого предел подъема окажется выше
- у человека или у машины. Хэссон знал, что это навязчивая идея, что в ней
нет ничего нового или необычного, и все  же  этот  эксперимент  необходимо
поставить...
     На рассвете летнего дня Хэссон поднялся с полуострова Ай на Льюисе  и
установил скорость подъема  250  метров  в  минуту.  Для  АГ-аппарата  эта
скорость была достаточно умеренной, но масса Хэссона сильно увеличилась за
счет трех дополнительных аккумуляторов, и он вовсе  не  хотел  перегружать
какую-нибудь часть механизма, поскольку от этого во  многом  зависела  его
жизнь.  Максимальная  масса,  которую  можно   поднять   на   АГ-аппарате,
ограничена тем, что выше определенной точки он сам  начинает  генерировать
заметное гравитационное поле. Последнее нарушает особую структуру  силовых
линий, создаваемую антигравитатором. Базовый вес,  как  называли  нагрузку
учебники, составлял 137,2 килограмма, и его  превышение  вызывало  эффект,
называемый коллапсом поля, в результате которого у летуна  появлялись  все
аэродинамические свойства камня.
     Не тратя энергию на горизонтальную компоненту полета, Хэссон позволил
легкому западному ветерку отнести его к водам  Северного  Минча.  Со  всех
сторон разворачивались причудливые комбинации  суши  и  воды.  Примерно  в
шестидесяти километрах к востоку показался берег Шотландии. Растительность
мелких островов  побережья  под  лучами  раннего  утреннего  солнца  сияла
пастельными  цветами:  полосы  бледного   дымчато-желтого   переходили   в
ярко-зеленый.    Береговые    линии    белой    чертой    отделялись    от
ностальгически-плакатного синего океана, а воздух, который вдыхал  Хэссон,
казался доисторически свежим.
     Через двадцать минут после взлета летун достиг высоты пяти километров
- намного больше той, которую обычно использовали для личных  полетов.  Он
закрыл щиток  шлема  и  начал  пользоваться  кислородом  из  баллона.  Под
подошвами его ботинок катилась  громадная  Земля,  уже  стала  заметна  ее
округлость, и Хэссон ощутил первые признаки своего одиночества.  Ни  птиц,
ни кораблей, ни каких-либо признаков человеческого присутствия - и никаких
звуков. Хэссон был один в безмолвных синих высотах небес.
     Через сорок минут после взлета он достиг высоты десяти  километров  и
понял, что двигается на уровне полярной тропопаузы. Во время набора высоты
воздух вокруг него постоянно  холодел:  с  каждым  километром  температура
понижалась на шесть или более градусов. Но теперь она останется постоянной
или даже чуть повысится, когда начнется стратосфера.  Правда,  Хэссону  от
этого теплее не  станет.  Мощные  обогреватели  его  костюма  работали  на
пределе, нейтрализуя почти пятидесятиградусный мороз,  поглощая  при  этом
массу энергии аккумуляторов.
     Через десять минут Хэссон увидел, как на восток  плывет  тонкий  слой
облаков, закрывая Землю, и понял, что пришло время для  в  высшей  степени
незаконного поступка (почему ему и пришлось предпринять свой полет в таком
удаленном районе). Хэссон проверил свой аккумулятор, увидел, что тот почти
сел,  и  переключился  на  следующий.  В   ту   ужасную   секунду,   когда
электрическая цепь прервалась и заново включилась, он ощутил, что  падает,
но аппарат почти тут же снова подхватил его, и  Хэссон  понял,  что  набор
высоты продолжается. Он отстегнул севший аккумулятор и, испытав мимолетный
укол совести, выпустил его из рук. Тяжелый кубик исчез у него под ногами и
бомбой понесся вниз к неспокойной поверхности Минча.
     В планы Хэссона входило сбросить второй аккумулятор  и,  может  быть,
третий - если представится такая  возможность.  Это  было  необходимо  для
того, чтобы уменьшить нагрузку на оставшиеся источники энергии. Однако для
этого  требовалось  одно  условие  -   идеальная   видимость.   В   данном
географическом положении шансы на то, что падающий элемент причинит  ущерб
чьей-то жизни  или  имуществу,  были  минимальными,  но  глубоко  засевший
инстинкт не разрешал Хэссону даже подумать о том,  чтобы  бросить  твердый
предмет сквозь  облако.  Ему  придется  просто  смириться  с  прекращением
полета.
     Мысль об этом вызвала гораздо меньшее разочарование, чем  Хэссон  мог
бы ожидать час тому назад. Он уже поднялся выше, чем  большинство  летунов
забирается даже в мыслях, и безымянная жажда медленно уходила из его души.
С другой стороны он уже  достиг  той  области,  где  исчезли  измерения  -
когда-то здесь царили большие реактивные самолеты  -  и  лететь  вверх,  в
сгущавшуюся синеву, казалось столь же логичным  и  естественным,  сколь  и
возвращение в древнюю империю людей. Запрокинув голову, безвольно  опустив
руки и ноги, Хэссон продолжал набирать  высоту.  Поза  его  бессознательно
повторила ту, в которой средневековые  художники  изображали  человеческие
души, поднимающиеся на небеса. Одинокая светлая точка  (возможно,  Венера)
возникла над ним, поманила к себе, и Хэссон поплыл к ней.
     Скорость   его   подъема   с   каждой   минутой   снижалась   обратно
пропорционально нагрузке на аккумулятор, но еще через час он  уже  был  на
высоте двадцати пяти  километров.  Под  ним  в  перламутровом  великолепии
изгибалась планета Земля. Мир был неподвижен, дели не  считать  все  более
быстрого отклонения стрелок датчиков на нагрудной панели. Хэссон продолжал
подъем.
     На высоте тридцати километров  над  уровнем  моря  он  проверил  свои
приборы  и  увидел,  что   подъем   практически   прекратился.   Генератор
антигравитационного поля с громадной скоростью тратила энергию только  для
того, чтобы не дать ему упасть.  Набрать  большую  высоту  можно  было  бы
только сбросив севшие элементы, а  Хэссон  уже  решил,  что  этого  делать
нельзя. Да и в любом случае результат не будет иметь особого значения.  Он
свершил задуманное!
     Неподвижно зависнув  в  сине-ледяном  молчании,  на  пороге  космоса,
Хэссон осмотрелся и почувствовал... что абсолютно ничего не чувствует.  Не
было ни страха, ни эйфории, ни  изумления,  ни  гордости  достигнутым,  ни
общения с бесконечностью:  вырванный  из  контекста  человечества,  Хэссон
перестал быть человеком.
     Он завершил обзор небес и понял, что здесь он - чужой. Потом повернул
рычажок управления на поясе и начал долгий и одинокий спуск на Землю.



                                    5

     Хэссон проснулся в ярко освещенной рассеянным светом  комнате  и,  не
глядя на часы, понял, что уже очень поздно. Голова у него так болела,  что
он буквально слышал пульсацию крови в прижатом к  подушке  виске,  а  язык
казался сухим и заскорузлым.  Кроме  того,  отчаянно  болел  переполненный
мочевой пузырь.
     "Только не похмелье,  -  взмолился  Хэссо