адки   и
металлической двери. Дверь была на засове с висячим замком!
     Но Хэссон был почти благодарен этой двери за  то,  что  ее  очевидная
надежность не соблазнила его  на  трату  драгоценного  времени  в  тщетных
попытках ее взломать. Не останавливаясь, он круто  развернулся  и  побежал
обратно. Хэссон достиг места старта как раз тогда, когда  его  легкие  уже
начали сдавать и упал на ступени. Липкий едкий дым расцарапал ему ноздри и
горло и вызвал приступ кашля. Хэссон судорожно цеплялся за ступени и долго
и исступленно кашлял, но какая-то неведомая частица его сознания, презирая
такую   ничтожную   мелочь,   использовала   эти   мгновения    астральной
отрешенности, чтобы оценить ситуацию.
     С того момента, как Хэссон попал в отель "Чинук", его жизнь  зависела
от взаимодействия разнообразных сил. Некоторые  факторы  ему  мешали,  они
были связаны с людьми другие имели чисто физический  характер,  и  не  все
действовали исключительно против него. Например, конструкция и план  отеля
предоставили ему возможность передохнуть, дали время  для  маневра.  Огонь
напоминал архаичный реактивный двигатель, которому нужны  воздухозаборники
и эффективный механизм выхлопа, без чего он никогда не  достигнет  полного
смертоносного великолепия. То, что крыша отеля оставалась  закупоренной  и
неповрежденной, о чем свидетельствовало пойманное здесь в  ловушку  дымное
покрывало, лишило  огонь  тяги,  которой  он  так  жаждал,  замедлило  его
продвижение и парализовало возможный размах. Если бы не было слоя дыма, то
и его. Роба Хэссона, уже не было  бы  в  живых:  он  давным-давно  был  бы
поглощен пламенем и превращен в головешку. Невезение Хэссона  в  том  -  и
здесь нет злого умысла физического мира - что то же самое ядовитое  облако
теперь не дает ему возможности как  можно  быстрее  отыскать  единственный
выход во внешний мир...
     Далеко внизу часть здания  задрожала  в  каком-то  катаклизме,  вдруг
выгнувшем балки лестницы, на которой сидел беглец. Послышались  чудовищное
дрожание и грохот. Это целые  лестничные  марши  отламывались  от  опор  и
падали вниз, как небрежно  выпущенные  из  руки  игральные  карты.  Потоки
горячих газов гейзерами пронеслись  по  лестничной  клетке,  взбив  пелену
дыма.
     Хэссон невольно застонал. Лестница, за  которую  он  цеплялся,  вновь
слегка дрогнула. Он переполз на пол  этажа  и  прижался  к  плитам,  чтобы
оставаться в полосе чистого воздуха.
     При этом всякий раз, когда очередной клуб дыма захватывал  его  своим
нижним краем, Хэссон вынужден был задерживать дыхание. Даже на уровне пола
воздух был так загрязнен, что раздражал легкие, и у него начался медленный
неотвязный кашель. В глазах запульсировал красный туман.
     Хэссон  моргнул,  прищурился  и  попытался   вглядеться   в   видимое
пространство  своего  съежившегося  мирка.  И  тут  он  сделал  запоздалое
открытие, что мерцающий невдалеке неверный красный  свет  -  не  случайное
явление, а что-то, имеющее отношение к внешнему миру. Движимый  непонятным
побуждением, Хэссон пополз вперед. В  конце  концов,  невообразимое  время
спустя, он обнаружил, что оказался на берегу круглого озера!
     Хэссон затряс головой, стараясь вернуть себе ощущение пространства  и
способность оценивать ситуацию.
     То, что он видел, было  не  озером,  не  прудом,  не  бассейном.  Это
была... лифтовая шахта.
     Сузив глаза до щелочек, чтобы  роговицу  не  обожгло  рвущимся  вверх
раскаленным  воздухом,  Хэссон  заглянул  в   уходящие   в   бесконечность
чередующиеся кольца темноты и оранжевого  пламени.  В  самом  центре  этой
бесконечности, где-то далеко-далеко чернел маленький немигающий зрачок.
     Он как будто гипнотизировал Хэссона, манил его, соблазнял.
     Хэссон с усилием оторвался от него и перевел взгляд на тяжелый  кубик
аккумулятора, который все еще сжимал в руке.  Он  перекатился  на  бок,  и
действуя с неспешной четкостью человека в трансе, вставил элемент в пустые
зажимы. При этом он  умудрился  заметить,  что  на  металлическом  корпусе
осталась глубокая царапина от терморезака, оборвавшего жизнь Барри  Латца.
Хэссон  стер  темную   липкую   кровь   с   клемм   и   подключил   их   к
антигравитационному генератору  Теперь  ему  оставалось  только  повернуть
выключатель и шагнуть  в  ожидающую  его  шахту.  Упасть  в  безопасность,
мимолетно подумал Хэссон.
     Конечно, это был  необычный  способ  спасения  -  его  не  найдешь  в
рекомендациях многочисленных пособий, по  технике  полета.  АГ-поле  будет
искажено и не подействует внутри лифтовой шахты,  а  это  значит,  что  он
пролетит четырнадцать этажей и даже больше, минует массив  непосредственно
самого отеля, и только после  этого  появится  подъемная  сила.  Свободное
падение будет длиться примерно шестьдесят метров, и это расстояние  Хэссон
пролетит где-то за четыре секунды,  если  сделать  небольшую  поправку  на
сопротивление  воздуха.  Конечно  надо  признать,  что  это  неприятный  и
неуютный, скажем так, старт, он может выбить из колеи человека робкого или
неоперившегося новичка, но для опытного воздушного полицейского,  который,
совершая арест, однажды пролетел к земле три тысячи  метров,  это  пустяк,
просто пустяк...
     Хэссон  повернул  выключатель   на   поясе   и   улыбнулся   дрожащей
недоверчивой  улыбкой:  контрольная  лампочка  не  загорелась.  Итак,  его
АГ-аппарат не работает и у него нет шансов выбраться отсюда.
     "Я назову тебе три  вещи,  которые  это  может  означать,  -  подумал
Хэссон, заглушая свое отчаяние педантизмом школьного учебника, -  а  потом
скажу то, что это есть на самом деле!
     Это может означать, что тока нет, но не наверняка. Может, ток и есть,
но микропроцессор контрольного устройства  решил,  что  аккумулятор  не  в
идеальном  состоянии.  Микропроцессор  не  понимает,  что  такое   крайние
обстоятельства. Он рассматривает каждый взлет  как  начало  восьмичасового
демонстрационного перелета.
     Это может означать, что ты повредил генератор АГ-поля, когда ударился
об оконную раму второго  этажа,  но  вряд  ли.  Эти  штуки  рассчитаны  на
достаточно плохое обращение.
     Это может означать, что  разбита  сама  контрольная  лампочка:  такое
случается, хотя и не часто".
     Неподалеку раздался новый, еще более грозный рокот. Он шел со стороны
лестницы. Дым колыхнулся и заставил Хэссона припасть к  самому  полу.  Все
еще лежа на боку, он подтянул колени и закрыл глаза.
     "А единственное, что это действительно означает, Роб, мистер  Хэссон,
сэр, - это то, что ты останешься здесь задыхаться, лишь  бы  не  совершать
этого падения. И кто станет тебя винить? Кто, будучи в  здравом  рассудке,
захочет пролететь четырнадцать этажей по пылающему зданию... и вылететь из
него на высоте, большей любого  небоскреба...  и  иметь  под  собой  такое
сумасшедшее расстояние, и  продолжать  падать...  и  не  знать,  сработает
вообще АГ-аппарат или нет? Это невозможно.  Немыслимо.  И  все  же...  Все
же..."
     Хэссон пошевелился, придвинулся ближе к краю пропасти  и  заглянул  в
сужающиеся в перспективе огненные кольца  шахты.  Он  посмотрел  в  черный
кружок в центре, за которым раскинулся ожидающий его мир, и понял, что это
вовсе не глаз, что  отец  за  ним  не  наблюдает,  что  никто  за  ним  не
наблюдает. Он один. Ему решать, умирать или родиться заново.
     И  Хэссон  принял  решение!  Он  расслабил  мускулы  и  рухнул  вниз,
отдавшись ленивому, просто невозможному полету в неизвестность.
     Четыре секунды.
     В обычном человеческом  представлении  четыре  секунды  -  это  очень
маленький отрезок времени, но Хэссон за эти секунды  получил  невообразимо
острые  впечатления,  вонзившиеся  в  его  мозг   как   кадры   ускоренной
киносъемки. Все  часы  для  него  остановились  и  небо  замерло  в  своем
вращении. У него была масса времени разглядывать пылающие поля сражения на
каждом  этаже,  почувствовать,  как  он  зарывается  в   звуковые   волны,
порождаемые пламенем, ощутить разрастающуюся пустоту в желудке, сообщившую
ему, что  он  набирает  скорость,  как  бы  отвечая  ею  на  безмолвный  и
смертельный зов земли, испытать смену света и тени, жара  и  сравнительной
прохлады, и думать, строить планы, мечтать, кричать...
     И, наконец, в  шепчущей,  наполненной  ветром  темноте,  когда  отель
уменьшался  над  ним,  как  черное  солнце,   Хэссон   почувствовал,   что
антигравитационный аппарат начал действовать, и  тут  он  поистине  заново
родился.



                                    11

     Эл Уэрри и  Генри  Корзин  были  похоронены  в  соседних  могилах  на
солнечном, обращенном к югу склоне кладбища неподалеку от Триплтри.
     Хэссон, уроженец острова,  где  кремация  давно  стала  обязательной,
никогда  еще  не  присутствовал  на  традиционных   похоронах.   Церемонии
погребения, которые он видел в телевизионных голопьесах, подготовили  его,
к обилию мрачных эмоций, но действительность оказалась  странно  покойной.
Было ощущение обязательности возвращения в  землю,  оно  принесло  Хэссону
если не утешение, то по крайней мере примирение с реалиями жизни и смерти.
     Во время  церемонии  он  стоял  в  стороне  от  остальных,  не  желая
афишировать свои истинные отношения с Элом. Прилетевшая из Ванкувера Сибил
Уэрри стояла  рядом  с  сыном.  Она  оказалась  миниатюрной  брюнеткой,  и
стоявший рядом с ней четырнадцатилетний паренек вдруг оказался  высоким  и
не по годам взрослым. Тео Уэрри держал голову высоко, не пытаясь  спрятать
слез, слабым движением сенсорной палки следя, как  гроб  отца  опускают  в
землю. Глядя на мальчика, Хэссон ясно видел  в  его  лице  отражение  черт
мужчины, которым он станет.
     Мэй Карпентер и ее мать, обе в скромных вуалях,  составили  отдельную
группку, в которой находился  доктор  Дрю  Коллинз  и  другие,  незнакомые
Хэссону люди. Мэй и Джинни покинули дом  за  несколько  часов  до  приезда
Сибил Уэрри и жили теперь в другой части города. Почти рядом с ними стояли
такие вроде бы несовместимые люди как Виктор Куигг и Оливер Фан, оба почти
неузнаваемые в официальных черных костюмах. А за их спинами  в  пастельном
ореоле воздушных путей нарядно и равнодушно сверкал  город.  Хэссон  видел
все это с удивительной четкостью и со всеми подробностями и  понимал,  что
он еще не раз вернется к этому дню в своих воспоминаниях.
     Дома он сразу же  прошел  к  себе.  Комната  была  залита  призрачным
сиянием пробившегося сквозь жалюзи солнца. Он разложил свои вещи  и  начал
упаковывать их в новый набор летных корзин. Все не помещалось,  но  Хэссон
без колебаний отбирал то, что ему понадобится, а остальное бросал  в  кучу
на кровать. Он занимался этим примерно пять минут, когда услышал  шаги  не
площадке.  В  комнату  вошел  Тео  Уэрри.  Парнишка   постоял   мгновение,
поворачивая и наклоняя свою палку, потом подошел поближе к Хэссону.
     - Вы и правда улетаете, Роб? - спросил он, чутко прислушиваясь.  -  Я
хотел сказать, сегодня днем?
     Хэссон продолжал складывать вещи.
     - Если я полечу сейчас, то до темноты уже буду на западном берегу.
     - А как насчет суда? Разве вы не должны оставаться здесь до суда?
     - Я потерял интерес к судам, - ответил Хэссон.  -  Считается,  что  я
должен давать показания на еще одном, в Англии, но к нему я  тоже  потерял
интерес.
     - Они будут вас разыскивать.
     - Мир большой, Тео, и я буду скакать во всех  направлениях...  Хэссон
прервался, чтобы по-настоящему подбодрить парнишку. - Это еще одна  цитата
из Стивена Ликока.
     Тео кивнул и присел на край кровати.
     - Я как-нибудь соберусь его прочитать.
     - Еще бы. - Новая волна сочувствия заставила  Хэссона  засомневаться:
может, он чересчур эгоистичен? - Ты уверен  насчет  того,  что  не  хочешь
оперировать свою катаракту? Никто не запретит тебе  сделать  операцию,  по
крайней мере на одном глазу.
     - Я абсолютно  уверен,  спасибо,  -  ответил  Тео  голосом  взрослого
человека. - Я могу подождать пару лет.
     - Если бы я считал, что тебе надо...
     - Это самое малое, что я могу  сделать.  -  Тео  улыбнулся  и  встал,
освобождая Хэссона от наложенных им на себя обязанностей. - Я ведь  и  сам
уезжаю, знаете ли. Я вчера обсудил это с мамой, и она говорит, что у нее в
Ванкувере найдется для меня достаточно места.
     - Это прекрасно, - неловко  отозвался  Хэссон.  -  Послушай,  Тео.  Я
как-нибудь прилечу тебя навестить. Ладно?
     - Я буду рад.
     Мальчик снова  улыбнулся  -  вежливость  не  позволяла  ему  выразить
недоверие - и, пожав Хэссону руку, ушел.
     Хэссон проводил его взглядом, потом вернулся  к  своим  корзинам.  Он
собрал все, что необходимо для длительного одиночного полета. У Хэссона не
было  никакой  определенной   цели,   только   инстинктивная   потребность
передвигаться, начать новую жизнь, противопоставив себя древней  изогнутой
безбрежности Тихого океана, расплатиться за годы, бездарно потраченные  на
мелкие делишки и конформизм. Через несколько минут, закончив приготовления
и отбросив все сожаления, он взмыл в спокойную синюю высоту над Триплтри и
отправился в длительную прогулку по небесам.