едложила машина. -  Я  могу  покончить  с  тобой  в  любую
минуту. Нет ничего проще. Все, что мне нужно будет сделать...
   - О'кей, не горячись так! - сказал Мартиндейл. Ему  стало  ясно,  что  он
имеет дело с сумасшедшей машиной. - По-моему, твоя идея никуда не годится.
   - Почему?
   - Потому что если ты убьешь меня, то дальнейшим событиям не с  кем  будет
происходить.
   - Они могут происходить с другими персонажами.
   - Но здесь нет других персонажей!
   - Я могу ввести их когда угодно, - заявила машина. - Смотри!
   Через мгновение на утесе появились фермер с вилами, дровосек  с  топором,
полицейский со свистком, танцовщица в перьях и ковбой с лассо.
   - Я выбрала их наобум, чисто случайно, - сказала машина. - Не знаю  даже,
пригодятся  ли  они   мне   для   рассказа.   Возможно,   сочиню   про   них
страничку-другую, а потом перейду к новому сюжету.
   - Это что еще за говорящая машина? - спросил фермер.
   - Какая она странная! У меня от нее мороз по коже, - сказала  танцовщица,
и перышки ее затрепетали.
   - Какая она нахальная! - сказал полицейский, нащупывая свой свисток.
   - Помогите! - крикнул Мартиндейл.  Новые  персонажи  сгрудились  на  краю
утеса и склонились, разглядывая Мартиндейла.
   - Осторожней! Там оползень! - предупредила машина.
   - Заткнись, - велел ей дровосек, поигрывая топориком.
   -  Помоги-и-те!  -  истошным  голосом  взвыл  Мартиндейл,  ибо  корневище
внезапно оторвалось, и он полетел прямо на  острые,  как  шпильки,  каменные
шпили внизу.' Неожиданно полет его прервался. Ковбой бросил лассо  и  поймал
Мартиндейла в воздухе. Стоя на самом краю утеса, ковбой так усердно старался
удержать веревку, что высокие каблуки его целиком ушли в землю.  И  все-таки
подошвы у ковбоя скользили, десятигаллонная шляпа  съехала  на  затылок,  и,
казалось, его вот-вот утащит за край утеса живой, но по сути все  равно  что
мертвый груз в виде Мартиндейла, который описывал внизу  плавные  круги,  не
переставая махать руками и орать благим матом.
   Да, момент был опасный. Но тут танцовщица обхватила  ковбоя  за  пояс,  а
фермер обхватил танцовщицу (заставив ее хихикнуть), а  дровосек  вцепился  в
фермера, а полицейский схватился за дровосека, и они  дружно  начали  тянуть
веревку, пока не вытянули Мартиндейла обратно на утес - на ту самую  твердую
землю, что Данте называл "дура терра".
   - Я, конечно же, все именно  так  и  задумала,  -  изрекла  машина,  сидя
неподалеку на бревнышке.
   Превратив себя в тонкую и прозрачную, как  призрак,  фигуру,  она  курила
русскую папироску, заедая ее турецкой халвой и готовясь  объяснить  сюжетные
нестыковки в следующей главе.
   - Остановите ее! - крикнул Мартиндейл. - Она собирается всех вас похерить
и начать новую историю с другими героями!
   - Она не может этого сделать, -  сказал  полицейский,  потрясая  книжицей
правил в черной обложке. - Здесь ясно сказано, что персона,  упомянутая  три
раза, имеет полное право стать рядовым персонажем рассказа.
   - Черта лысого! - откликнулась машина. - Это мой рассказ, и я могу с  ним
делать все, что захочу.
   Машина подняла руку. Пальцы-щупальца начали чертить в воздухе знакомые  и
зловещие  знаки,  образующие  тот  самый  символ  небытия,   что   неизменно
предшествует ликвидации персонажа. Но на сей раз  ничего  у  нее  не  вышло.
Дровосек импульсивно, почти не целясь, что ни в коей  мере  не  умалило  его
орлиной зоркости,  метнул  топор  прямо  в  персонажеликвидирующий  механизм
машины и  вывел  его  из  строя.  Машина  неуклюже  и  беспомощно  поскребла
щупальцами по искореженному механизму и задвинула его обратно в  пластиковую
броню.
   - В яблочко! - воскликнул Мартиндейл. - Мы спасены!
   - Идиоты! - проскрежетала  машина  неприятным  голосом.  -  Неужто  вы  и
вправду  верите,  что  какой-то  ничтожный  персонаж  может  захватить   над
рассказом власть? Только попробуйте - я с вас мигом шкуру спущу!
   Угрожающе размахивая свистком, полицейский устремился к машине,  которая,
бросив  взгляд  на  его  мрачную  физиономию,  тут  же  в  целях  самозащиты
испарилась.
   - Машины больше нет, а значит, мы  имеем  право  строить  свою  жизнь  по
собственному усмотрению! - сказал Мартиндейл.
   - Думаете, имеем? - усомнилась танцовщица.
   - А это не  против  правил?  -  осведомился  полицейский,  листая  черную
книжицу.
   - Мы должны сами управлять своими судьбами, - заявил Мартиндейл.  -  И  я
собираюсь начать прямо сейчас.
   - Молодец, - сказал дровосек - Только сначала закрой ширинку.
   Мартиндейл молниеносно и смущенно застегнул "молнию", заметив  при  этом,
что танцовщица сделала вид, будто ничего не замечает. Мартиндейл сделал вид,
что не замечает ее притворства.

Глава 4

ПОЛИЦЕЙСКИЙ, ТАНЦОВЩИЦА И...

   Полицейский, танцовщица, и фермер, и дровосек,  и  ковбой,  и  Мартиндейл
мирно жили все вместе в месте,  похожем  на  Швейцарию  в  погожий  весенний
денек.
   Поскольку они сами творили свою  историю,  у  них  не  возникало  никаких
конфликтов. Танцовщица с удовольствием  делила  себя  между  мужчинами.  Все
мужчины с удовольствием принимали такой порядок вещей.
   Так как машина испарилась, определенная приверженность к  логике,  и  так
уже поруганной, удерживала ее от мгновенного возвращения в рассказ.  Поэтому
машина отправила себя в ссылку, где  ей  ужасно  не  нравилось.  Она  решила
сквитаться с персонажами, по вине которых здесь томилась. Сидя в  местах  не
столь отдаленных и придуманных  ею  самой,  машина  рассмотрела  проблему  с
разных точек зрения  и  наслала  на  персонажей  десятидневный  беспробудный
ливень. Никто не умеет ненавидеть так сильно, как машина.
   - Зачем ты это вытворяешь? - спросил как-то  раз  Мартиндейл  машину,  не
успевшую улизнуть в подполье.
   - Потому что в рассказе нет никакого конфликта, - сказала машина.
   - Дай нам немного времени. Мы придумаем какой-нибудь конфликт.
   - Я помогу вам, - пообещала машина с беспечной ухмылкой, не  предвещавшей
ничего хорошего.
   Ливень прошел. Вместо него машина наслала племя  монгольских  кочевников,
чтобы те вторглись в гористую декорацию, где Мартиндейл и иже с ним  жили  в
веселом  распутстве.  Монголы  наводнили  окрестности,  оставляя  за   собой
сплошную мерзость запустения. Захватчики не были личностями. Вернее,  каждый
из них был одной и той же личностью. Суровой и грозной. Все они выглядели  и
разговаривали в точности как Энтони Куинн <Американский актер,  игравший  во
многих фильмах, в том числе и в картине "Грек Зорба".>.
   В своих лагерях эти свирепоглазые коротконогие кочевники  наплодили  кучу
жирных желтолицых детишек с помощью косоглазых девиц  с  черными  и  жирными
волосами, небрежно завязанными в конские хвосты. Но это еще не все.
   Все  это  еще  происходило  в  юртах,  разбросанных  по   бесконечной   и
неописанной равнине. Тут  машина  впервые  раскаялась  в  том,  что  выбрала
героями монгольских кочевников, но теперь она могла от них избавиться,  лишь
накопив солидный заряд энергии. А накопить ее было непросто.  Даже  в  жизни
машины бывают периоды упадка  энергии.  Вернее  сказать,  особенно  в  жизни
машины. И именно в таком состоянии  пребывала  нынче  машина  Шехерезада.  В
плену у грез. В мечтательной  неге.  Искорки  света  на  бархатистой  черной
поверхности.  И  женский  голос,  призывно-манящий.  Да,  машина  Шехерезада
размышляла, в частности, и о подобных материях.
   Даже машине было  ясно,  что  рассказ  застопорило.  И  конечно  же,  все
отметили тот факт, что она выкинула  из  сюжета  Герна,  хотя  и  ввела  его
поначалу  в  рассказ  и  даже  наделила  характером  -  пусть   поверхностно
очерченным, но все же характером!
   Машина официально предложила  Мартиндейлу  и  компании  вернуть  Герна  в
историю. Мартиндейл охотно согласился, но прочие  персонажи  наложили  вето.
Они и так с трудом приспосабливались друг к другу,  чтобы  привыкать  еще  к
странностям и заскокам какого-то незнакомца.
   Началась война характеров: машина была полна решимости воскресить  Герна,
персонажи не менее решительно требовали оставить все как есть.
   В один прекрасный день они заметили вдали  на  дороге  какую-то  фигурку,
бредущую к вершине утеса.
   - Наверное, это моя матушка, - решил полицейский.
   Но он ошибся. Это оказался Герн.
   После  чего  все  пошло  наперекосяк.  Фермера  поймали   за   сочинением
спенсеровского сонета, что совершенно не соответствовало его характеру и тем
самым показывало, насколько он отбился от рук.  Это  показывало  также,  что
машина начала терять контроль над своими героями.
   Дровосек отрастил усы, чтобы выделиться из толпы.
   Мартиндейл осознал, как ему повезло. В отличие от остальных, у него  было
имя.
   Компанию поразила жестокая эпидемия гриппа, не тронув лишь  полицейского.
Все прочие лежали в  лежку,  вялые  и  равнодушные,  а  полицейский  лучился
энергией.
   Он принялся расширять свою роль за счет больных  товарищей.  Они  худели,
бледнели и таяли, он же раздался в плечах, поздоровел,  налился  румянцем  и
начал позволять себе такие странности и даже чудачества,  какие  встречаются
исключительно у главных героев. И все это время его неотступно точила одна и
та же  мысль:  как  странно,  что  он  -  именно  он!  -  должен  был  стать
полицейским. Он, граф Генри, младший сын графа д'Артуа, мог пойти  на  такую
работу только лишь в приступе безумной дерзости.

Глава 5

ДУЭЛЬ

   Граф Генри глянул вверх и увидел свою жену,  спускающуюся  по  ступенькам
большой парадной лестницы, - прекрасную  и  расплывчатую,  как  портрет,  на
который смотришь  сквозь  толщу  воды.  Генри-Эдуард,  граф  д'Артуа,  молча
наблюдал за ее приближением. Он уже понял, что  графиня  нынче  опять  не  в
настроении. Ступала она легко и прямо, разве  только  чуть  напряженно.  Она
напоминала графу ребенка, дерзнувшего покинуть детскую и теперь  с  опаской,
но упрямо пробирающегося в большую залу со сводчатым потолком, где  взрослые
- эти загадочные и недосягаемые создания - проводят свою жизнь.
   - Доброе утро, моя дорогая, - сказал граф.
   - Доброе утро, - ответила Анн-Мари,  садясь  на  свое  обычное  место  за
столом.
   Служанка по имени Бланш подала горячий шоколад. Генри сделал вид, что  не
замечает, как трясутся у Анн-Мари руки, когда она подносит чашку к губам.
   Графиня дважды кашлянула.
   - Конечно. Из Нанта привезли собранные налоги -  совершенно  неправильную
сумму. У горожан целый воз объяснений, и некоторые из них  даже  могут  быть
правдой.  Мне  нужно  будет  вынести  вердикт  или  же  передать   дело   на
рассмотрение Мазарини.
   Графиня безучастно кивнула и пригубила шоколад. Финансовые дела  ей  были
скучны. Она до сих пор не могла понять, почему они небогаты и почему ее  муж
должен работать, как буржуа. Возможно, рассудок ее так  и  не  оправился  до
конца от ужасов религиозных войн, уничтоживших владения  графов  д'Артуа.  А
Генри вечно сидел, зарывшись носом в какой-нибудь пыльный гроссбух.  Графине
и в голову не приходило, что муж  ее  гордился  своей  работой,  которая  по
нынешним временам была единственным доступным  для  него  видом  состязаний.
Супруги продолжали свой легкий завтрак в молчании. Граф Генри ничего не имел
против: хотя в Париже и Версале он слыл хорошим собеседником, однако не  был
склонен к излишней разговорчивости, не говоря уже о  ее  несносной  сестрице
болтливости. Он наслаждался счастливой передышкой в  их  извечном  словесном
поединке.
   Граф Генри был мужчина рослый, с хорошей  выправкой,  круглым  и  бледным
лицом и черными гладкими волосами. На правой руке его  алел  не  совсем  еще
заживший  шрам  -  напоминание  о  двухмесячной  давности  дуэли  с   Франше
д'Оберноном, слишком часто и не по делу открывавшим свою глупую пасть.  Этот
юнец учился фехтованию во Флоренции и вышел на поединок  с  обычным  набором
дешевых итальянских трюков и уловок. При необычайно ловком переводе  в  темп
Генри и получил свою рану. Реакция его была мгновенной и чисто рефлекторной:
он сделал выпад, как только противник  на  миг  раскрылся.  Рапира  пронзила
грудь Франше и застряла в ребре. Генри попытался ее вытащить,  но  никак  не
мог сжать в раненой руке окровавленную рукоять рапиры.
   Так что Франше до сих пор валялся в постели, хотя ходили слухи, что  рана
его  заживает.  Что  ж,  вполне  достойный  результат   -   и   одновременно
предупреждение против  использования  заморских  трюков  в  серьезных  делах
чести.
   Граф встал из-за стола с легким поклоном:
   - Дорогая, я должен немедленно ехать в Париж Прошу простить меня.
   Анн-Мари подняла к нему свое чистое и  тонкое  овальное  личико.  Голубые
глаза ее затуманились.
   - Вы вернетесь к вечеру?
   - Я останусь в Париже  и  вернусь  завтра,  если  позволят  дороги  после
трехдневных дождей.
   - Понятно.
   Графиня задумалась, и графу  Генри  на  миг  показалось,  что  она  вновь
собирается начать их нескончаемый спор, связывавший супругов  крепче  клятв,
данных у алтаря, - спор, ставший неотделимым от их любви и поглощавший ее, а
заодно и саму их жизнь, и даже их рассудок.
   Вернее, ее рассудок, подумал граф Генри. Потому что сегодня,  впервые  за
долгое время, он чувствовал себя хозяином собственного "я". Душа его  крепко
и неколебимо утвердилась в теле, и граф еще раз  поклялся,  что  никогда  не
позволит опять  вовлечь  себя  в  тот  странный,  опасный  и  абсурдный  мир
сновидений и грез, в котором жена его пребывала  все  более  долгие  периоды
времени и из которого, по мнению  такого  искусного  психиатра,  как  доктор
Мабеф, могла в один прекрасный день и вовсе не вернуться.
   Но Анн-Мари промолчала. Прошлой ночью  они  дали  друг  другу  клятву  не
говорить об этом в течение месяца. Целый месяц мира и покоя! Целый месяц они
будут внимательны друг к другу и не скажут ни слова о той  чудовищной  вещи,
что стоит между ними, - а там, глядишь, все как-нибудь и образуется. Врачи в
один голос твердили, что безумие не так уж неизбежно и  что  любую  болезнь,
физическую или душевную, можно приостановить, а то и вылечить совсем.
   Граф поцеловал жену в щечку. Она подняла руку и погладила его  по  черным
волосам. Затем он поспешил к двери. Лошадь была уже оседлана и готова,  грум
по имени Жак терпеливо стоял рядом с ней, держа поводья.  Граф  остановился,
проверил, надежно ли завязаны седельные вьюки, и  вскочил  в  седло.  Бросив
прощальный взгляд на свой дивный замок, он увидел  алмазные  блики  утренних
лучей на оконных стеклах. Над кухонной трубой  подымались  завитушки  серого
дыма. Свежий ветерок чуть колыхал листву дубов, окружавших здание.
   Граф Генри со вздохом повернул лошадь  к  тропинке,  ведущей  на  главную
дорогу, и поскакал легкой рысью.
   Анн-Мари подождала, пока шум отъезжающей машины мужа не стих вдали. Потом
налила себе еще чашечку кофе  и  закурила  сигарету.  Чувствовала  она  себя
разбитой и какой-то  расплывчатой,  как  на  смазанном  снимке.  А  все  эти
проклятые снотворные таблетки! Ночью они дарят вам забытье,  но  днем  после
них ходишь как в  тумане.  Люди  летают  уже  на  Луну,  а  до  сих  пор  не
удосужились изобрести такое снотворное, которое не заставляло бы вас маяться
весь день сонной одурью.
   А может, все дело в дозе? Обычно Анн-Мари принимала  на  ночь  по  четыре
таблетки секонала, но иногда приходилось добавлять и пятую.
   Может, попробовать нейтрализовать действие  снотворного  дексамилом?  Она
подумала и решила, что не стоит. Дексамил взбадривал ее, но  когда  действие
его кончалось, Анн-Мари чувствовала себя хуже прежнего.
   Она прихлебывала кофе, с тоской ожидая мгновения, когда чашка опустеет  и
придется вставать,  чтобы  как-то  убить  еще  один  день.  Можно,  конечно,
остаться в постели. Но, подумав, Анн-Мари отвергла эту мысль: слишком  часто
в последнее время она проводит дни в постели. Она знала, что  пора  положить
этому конец, она знала, что в один прекрасный день ляжет в кровать и  уже  с
нее не встанет.
   - Выпьете еще кофейку? - спросила горничная, пришедшая из кухни.
   - Спасибо, Эмми. Пожалуй, выпью еще чашечку.  Ты  тоже  присядь  и  попей
сама.
   Эмма  села  за  обеденный  стол  в  столовой.  Низенькая,  очень  толстая
чернокожая женщина, она была исключительно приятна,  надежна  и  не  слишком
умна.  Анн-Мари  повезло  с  горничной.  Эмма  обладала  даром   становиться
неслышной, когда нужно. Порой казалось,  что  она  умеет  также  становиться
невидимой, особенно когда Анн-Мари и Генри заводили свой бесконечный спор.

Глава 6

СОБЫТИЯ В СЕНТ-ОМЕРЕ

   Многие очевидцы запомнили тот злосчастный  день  в  Сент-Омере,  когда  в
поселок прискакали  графские  всадники,  чтобы  забрать  либо  налоги,  либо
заложников. Сначала солдаты, бряцая мечами и доспехами, направились к мэру и
молча выслушали его объяснения, которые и так уже знали:  что  из-за  зимней
засухи и  бесконечных  сражений,  загубивших  поля  и  посевы,  серебра  для
графской казны нет.
   Всадники, естественно, ожидали именно такого ответа, ибо  мэр  давал  его
уже третий год подряд. Люди графа  были  проинструктированы,  что  делать  в
таком случае. Они пошли от двери к  двери,  скликая  жителей,  собрали  всех
селян от мала до велика, отсчитали две дюжины заложников: "Ты, и ты,  и  ты,
двигай в ту сторону", - а затем препроводили их в замок графа. Несчастные не
обольщались насчет своей дальнейшей судьбы. Они  знали,  что  их  пригласили
отнюдь не на бал в верхних покоях дворца,  где  вовсю  уже  гремели  осенние
пиры, наяривал итальянский оркестр, а гости съезжались со всей Франции.
   - Сюда, да поживее, свиньи!
   Солдаты загнали заложников в  дворцовый  подвал,  где  их  уже  поджидали
тюремщики с дубинками.
   Место, отведенное для двух дюжин селян, представляло собой  ряд  камер  в
самой нижней и задней части подземелья замка. Очевидцы рассказали  нам,  что
крысы, бегавшие по полу в тех  камерах,  были  ростом  с  терьеров.  Кое-кто
утверждал, что в графских казематах специально вывели новую породу,  отбирая
крыс по свирепости. Камеры, холодные, сырые и вредные для здоровья при любой
погоде, были вырублены из больших известняковых блоков, которые  добывали  в
близлежащей Сан-Квентинской каменоломне у подножия Центрального Мастиффа. Их
даже не скрепляли никаким раствором. Собственный вес блоков -  почти  десять
тонн каждый - более чем надежно удерживал в темнице истощенных узников.
   Вскоре после сего происшествия на  дороге,  ведущей  к  замку,  показался
верхом на коне человек из народа. Это был Мартин Прюдом  -  молодой  человек
двадцати шести лет,  юрист  и  недавний  выпускник  парижской  Сорбонны.  Он
вернулся, чтобы представлять своих земляков-крестьян в их  тяжбе  с  графом.
Мартин был калекой. Несчастье приключилось с ним на последнем году  учебы  в
Париже. Он выехал вместе с друзьями на пикник в Тюильри. Неожиданно  грянула
гроза. Все спрятались под деревьями. И  так  уж  распорядилась  судьба,  что
молния попала именно в дерево Мартина.
   Он потерял сознание. Сначала на теле его не обнаружили  никаких  ран.  Но
когда Мартин пришел в себя, то оказалось, что левая рука  и  правая  нога  у
него  обездвижены.  Несколько  университетских  врачей  из  профессиональной
вежливости осмотрели его, однако  ни  один  не  нашел  никаких  повреждений.
Оставалось уповать лишь на то, что Господь исцелит  болящего,  хотя  никаких
оснований предполагать, что Он займется этим, не существовало.
   Мартин Прюдом был привлекательным молодым  человеком.  Открытое,  честное
лицо его с высоким чистым лбом обрамляли черные кудри. До увечья росту в нем
было шесть футов, но после несчастного случая  он  ходил,  согнувшись  почти
вдвое, волоча за собой покалеченную ногу.
   Стражи объявили о его приезде графу, и тот приказал им привести Мартина к
себе в кабинет.
   О графе Поле де Сент-Омере ходило множество разных слухов. Он  был  одним
из представител