иром...
после всего?
     - Он меня не выслушал. Ясно одно:  эксперимент  будет  продолжен.  Им
наплевать на мои доводы. Они не верят, что сами - лишь марионетки в  чужих
руках. Я не выполнил их задания, не уберег старого императора. И они хотят
посмотреть, как получится у нового.  Или  начать  все  заново.  Я  пытался
спорить, и тогда они просто вышвырнули меня из будущего.
     - То-то я гляжу, ты будто под кайфом... Все верно. Ты в деле. Ты  еще
должен будешь указать жрецам нового ниллгана.
     - Никого я им не укажу.
     Кандагар улыбнулся, не разжимая губ. - Выпить хочешь?
     - Не хочу. Отвык.
     - И я тоже. Я тут рядом живу, в строймонтажной общаге. Нужен  буду  -
спросишь Кирилла, "афганца".
     Он кивнул мне и растаял в зыбкой пелене ночи. Я так  и  сяк  покрутил
стиснутый в  кулаке  журнал  -  это  был  "Огонекъ".  "Привет,  подпоручик
Недавний", -  подумал  я.  Сунул  журнал  за  пазуху,  подхватил  сумки  с
награбленным. И пешком побрел к своему дому.



                                    38

     Маришка сидела на кухне. Читала газету,  шевеля  губами.  На  коленях
лежало забытое вязание. В кухне пахло котлетами.
     Я постоял на пороге,  не  раздеваясь.  Привыкал.  -  Васька  спит?  -
спросил я наконец.
     Она молча кивнула.
     Я снял кроссовки и на цыпочках прошел в свой закуток. Поставил сумки,
но разгружать не стал. Они могли потерпеть и  до  утра.  Васька  сопел  на
диване, с головой  завернувшись  в  одеяло,  наружу  торчала  взъерошенная
макушка. "Я дома. Дома... Ничего не исправить, ничего не вернуть.  Значит,
буду жить по-прежнему. Если получится. Если не станет ниллган  Змиулан  по
каждому пустяку отпихивать историка  Славу  Сорохтина  железным  локтем  и
обнажать меч". Я залез в тумбочку и вытащил папку из фальшивого крокодила.
Провел по туго натянутой застежке пальцем. "Сожгу.  Зачем  оно  мне?  Кому
вообще это пригодится? Приключения холодного разума... Мне, к примеру,  не
пригодилось. Стало быть - к  черту.  Как-нибудь  проживем  без  социальных
провокаций". Я взвесил папку на ладони. И спровадил на прежнее место.
     - Котлеты будешь? -  театральным  шепотом  спросила  за  моей  спиной
Маришка.
     - Не хочу.
     - Тогда я сплю.
     Я оглянулся. Она, уже умытая, намазанная кремами, сидела  на  краешке
постели и заводила будильник.  Ночник  над  ее  головой  превращал  тонкую
сорочку в эфирное облако.
     - Подожди спать, - произнес я.
     ...Где-то посередине ночи, когда не сохранилось больше сил ни на что,
и голова ее лежала на моем плече, а моя ладонь  -  на  ее  теплом  животе,
Маришка сказала:
     - Это не ты.
     - А кто же? - усмехнулся я, внутренне напрягшись.
     -  Кто-то  другой.  Инопланетное  чудище.  "Обло,  озорно,   огромно,
стозевно и лаяй". Прикинулось тобой. Влезло в тебя, словно в костюм. Как в
кино.
     - Почему, Мариша?!
     - Да ты весь как из камня! - воскликнула она шепотом и стукнула  меня
кулачком по груди.
     - Тебе показалось, - пробормотал я растерянно. - А  то,  что  было...
тоже показалось?
     Кто  мог  все  предусмотреть?  Я   молчал,   лихорадочно   подыскивая
правдоподобное объяснение внезапным физическим переменам в своем облике. И
никак не находил. Я ушел из дома одним, а вернулся совершенно другим. Даже
мой паспорт лгал: судя по нему, мне натикало тридцать шесть, а на самом-то
деле было почти на полтора года больше.
     - Просто ты от меня отвыкла, - выдавил я наконец,  сознавая,  что  ни
для какого вида логики это не аргумент.
     Прежде чем Маришка открыла рот, чтобы  возразить,  ко  мне  вернулись
силы. И все возобновилось.
     ...Нунка всегда кидалась на меня очертя голову, зажмурясь, как  дикая
кошка. Оанууг тихонько поджимала под  себя  ноги,  аккуратно  садилась,  а
потом также аккуратно укладывалась на бочок, не отрывая от меня сверкающих
глаз. У Маришки все было иначе. Нунка вонзала  в  меня  сведенные  пальцы,
оскалив зубы, невнятно вскрикивая,  захлебываясь,  будто  хотела  взорвать
меня, как бомбу, и на мне же подорваться. Оанууг  молчала,  только  дышала
часто-часто, пока не сбивалась на всхлипы. У Маришки все было  по-другому.
Нунка испускала долгий протяжный крик, запрокинув искаженное лицо,  мокрое
не то от пота, не то от  слез.  Оанууг  внезапно  обвивалась  вокруг  меня
жаркой смуглокожей змеей и  надолго  застывала,  ни  за  что  не  размыкая
объятий первой. У Маришки все было не так...
     - ...Давай родим девочку, - сказала жена моя Маришка под утро.



                                    39

     "Сегодня в двенадцать".
     Я вел Ваську на побывку к деду с бабкой с Маришкиной стороны.  Святое
дело: суббота, жена на дежурстве... А в голове занозой засела  эта  мысль.
Всю дорогу Васька хулиганил. Вырывал руку, приставал к кошкам  и  собакам,
пугал голубей. Состроил языкастую рожу старушкам  на  скамейке.  Заработал
"дурного мальчика", на что отреагировал сатанинским смехом. Клянчил у меня
мороженое. И выклянчил-таки. Я тоже слопал порцию -  за  компанию.  Ни  на
секунду не забывая: "Сегодня. Сегодня в двенадцать".
     Последний сувенир из двадцать первого века.  Закодировали  меня,  как
алкаша. Полгода я ходил со вшитой программой, ни о чем не  вспоминая.  Жил
как все, работал, ночами корпел над монографией - материала в избытке, что
ни день - новый поворот темы. И даже уверил  себя,  что  обо  мне  забыли.
Оказывается, нет. Как в паршивом детективе эпохи  застоя:  приходит  агент
западной спецслужбы к вросшему было  в  социалистическую  действительность
нераскрытому власовцу...
     А она жила во мне, моя тайна. Мое древнее прошлое. Скрытое  ото  всех
клеймо. Ни в чем особенно не  проявлявшееся.  Если  не  считать  двух-трех
относительно успешных ниллганских контратак в ходе непрекращающейся  войны
меня как законопослушного советского гражданина и попирающего  все  законы
советского же бытового сервиса. Если предать забвению неожиданно для  всех
участников инцидента жестоко и умело мною  побитые  рыла  какой-то  Кодлы,
сдуру заползшей в наш  подъезд.  Неожиданно  в  особенности  для  Маришки,
которую Кодла имела  неосторожность  назвать  гнусным  словом,  и  которая
готова была привычно проглотить обиду.
     Если пренебречь тем обстоятельством, что иногда, глубокой томительной
ночью вдруг я отпихивал в угол стола недописанную  страницу  монографии  и
начинал новую. С новой строки и совсем о другом. А  дописав,  извлекал  из
той же тумбочки, заветнейшего моего сейфа  в  швейцарском  банке,  недавно
купленную и оттого не слишком еще располневшую  папку.  С  надписью  синим
фломастером: "Материалы и исследования по истории и этнографии  Опайлзигг.
Выпуск 1"... Для чего я затеял все это? Наука не любит умножения сущностей
сверх  необходимого.  На  кой  ляд  ей  очерки  о  том,  чего  никогда  не
существовало? И даже за фантастику это не  сойдет.  Бог  не  наделил  меня
литературным дарованием, и я не имею способностей заключить  грубоватые  и
наивные верования зигган в занимательную оправу. Порукой тому -  неудачный
опыт публичных исполнений избранных мест перед  Васькой.  В  популярном  и
сильно адаптированном варианте. Вместо непременной сказки на сон грядущий.
Ощутимого интереса у него это не вызвало и  потому  было  спешно  заменено
байками о муми-троллях...
     Две женщины еще снились мне ночами. Нунка-вундеркиндша. Оанууг,  дочь
гончара. Но с каждым разом все реже. Да и черты  их  понемногу  сливались.
Одна походила на другую. И обе вместе - на  Маришку.  Никудышный  из  меня
"мухерьего", что в переводе с испанского - бабник.
     Сегодня. В двенадцать.
     Как я увижу своего преемника? Знаком ли он мне? Будет схватка,  и  он
победит.  Где  это  произойдет?  В  трамвае,  в  заброшенном   сквере,   в
подворотне?  Наш  город  создан  в   наилучших   традициях   криминогенной
архитектуры. Здесь нет уголка, где нельзя было бы кого-нибудь  грохнуть  и
спрятать тело... Любопытно, как он вернется. В тот же миг или  с  разрывом
во времени? Может быть, я и не замечу его  возвращения.  Буду  валяться  в
отрубе. Оклемаюсь - а он уже тут.
     Васька вредничал. Ему хотелось еще мороженого. А  также  -  домой.  И
одновременно - к дедуле с бабулей. И  заодно  в  зоопарк.  Иными  словами,
спать. Так и случилось. Когда мы поднимались  в  лифте  на  седьмой  этаж,
рассматривая недвусмысленную наскальную живопись, он  вдруг  оборвал  свой
оживленный комментарий на полувздохе и привалился к моей ноге. В  квартиру
я его уже внес.
     Теща к нашему приходу стряпала пирог. Тесть деликатно  осведомился  о
моем  самочувствии,  а  затем  извлек  из   серванта   початую   бутылочку
азербайджанского коньяка. "Три свеклы",  -  произнес  он  со  значением  и
протер ладонью наклейку. Я хотел и пирога и коньяку. Я  хотел  посидеть  в
глубоком кресле возле телевизора, где опять гоняли пузырь наши в  каком-то
там Кубке. И  чтобы  Васька  дрых  в  спальне  на  тещиной  кровати,  теща
расспрашивала бы про его диатез, а тесть материл бы  вползла  футболистов,
строго спохватываясь задним числом.
     Но было уже пол-двенадцатого.
     А может быть, так и задумано? Кандидат в ниллганы  позвонит  в  дверь
этой квартиры, я первым кинусь отпирать и схлопочу по морде. При  условии,
что он квартирный вор. Иную ситуацию, когда человека  вырубают  на  пороге
его квартиры, я вообразить затруднялся.
     Поэтому я отпросился на часок - пробежаться по магазинам.
     Теперь я неспешно двигался по людным улицам.  И  стрелка  часов  тоже
двигалась в зенит.
     Купил в киоске газетку. Не читая, сунул в карман. Посидел на скамейке
под свежим апрельским солнышком. Проводил  отеческим  взглядом  потихоньку
заголяющих острые коленки старшеклассниц из близлежащей школы.  Пошарил  в
кошельке - сыскалась единственная двушка. Позвонить Маришке на дежурство -
как она там со своим пузиком, не тяготит ли? Поднялся, отряхнул  брюки  от
прошлогоднего мусора. Направился к телефонной будке. Единственной на  весь
квартал  и,  понятное  дело,  занятой.  Подбрасывая  монетку  на   ладони,
терпеливо стал дожидаться. Без четверти двенадцать. Целая вечность.
     Этот тип в клетчатых  штанах  и  ветровке  поверх  свитерка  явно  не
торопился  завершать  разговор.  Бросал   в   трубку   короткие   реплики,
похохатывал. И невдомек ему было, что у человека времени в обрез.
     Я обошел кабину так, чтобы он меня  видел.  Он  отвернулся.  Я  снова
обошел. И замер.
     Апостол.  Мой  мучитель  из  двадцать  первого  века,  мой  сосед  по
двадцатому.
     Опыт   последнего   шанса   продолжался.   Темпоральная   лаборатория
действовала. И подготовлен был новому императору новый ниллган.
     Часы показали без пяти полдень.
     Юруйаги со своими арбалетами должны быть где-то рядом. За углом дома?
На пустой лестничной площадке подъезда напротив? В ящичных развалах пункта
приема стеклопосуды?
     Вот он, последний шанс. Последний - для нас, а не для них. Другого не
будет. Поломать игру. Как - еще не знаю. Отбить им пальцы, чтобы не тянули
ни сюда, ни дальше в прошлое. Сейчас - или никогда.
     - Змиулан, - назвал я свое имя. Он выпустил трубку.
     Почти не разбегаясь, я взлетел на высоту своего роста, ногами вошел в
верхнее оконце давно  избавленной  от  стекол  двери  будки  и  припечатал
пятками голову Апостола к таксофону. Упал на  локти,  пружинисто  вскочил,
ожидая контратаки... Апостол сползал вдоль стенки, страдальчески перекосив
окровавленный рот. Из трубки доносился тоненький тревожный голосок.  Сзади
кто-то дико завизжал.
     - Милиция-а! Убива-а-ают!..
     Я обернулся.
     И услышал пение тетивы.