ом  оцепенении,  с  поджатыми  лапами,
сидел одинокий вауу...
     Внезапно наш бег оборвался. Теперь Оанууг шла рядом, тяжело дыша,  по
ее напряженному, заострившемуся лицу сползали струйки пота. И  одиночество
оборвалось тоже - мы брели в окружении таких же серых бесформенных  фигур,
похожих на неприкаянные души. Лишь по едва приметным  очертаниям  тел,  по
случайному, особенной мягкости жесту можно было определить, что все они  -
женщины. Казалось, каждая из них двигалась своим,  независимым  от  прочих
маршрутом  и  вообще  была  безразлична  к  присутствию  посторонних.   Но
явственно ощущался некий центр, этакий магнит, и серые  тени  блуждали  по
силовым линиям, не имея ни воли,  ни  желания  вырваться  за  их  пределы.
Незаметно стемнело, но никто не возжигал  факелов,  и  мы  продолжали  эти
скитания - молча, отчужденно. Я глядел на Оанууг, а она куда-то в пустоту,
а может быть  -  в  самое  себя.  В  воздухе  витало  скрытое,  непонятное
напряжение, хотя не производилось ни единого звука, и очевидно было, что я
чудом попал на тайный ритуал, о котором не мог даже подозревать, о котором
вообще не знал никто из обитателей дворца Эйолияме, а может быть - и никто
из мужчин. Ибо кому могла прийти в голову нелепая мысль, что женщины,  эта
полутварь, полускотина, способны учреждать и соблюдать собственные,  да  к
тому  же  и  тайные  ритуалы?  Зато,  наконец,  становилось  ясно,  отчего
зигганские женщины, вопреки отведенной им роли в общественном  устройстве,
все же не производят впечатления затурканных, а, напротив,  даже  наделены
даром стихосложения -  если  судить  хотя  бы  по  дочери  нищего  гончара
Оанууг... Я  споткнулся  обо  что-то  мягкое.  Небрежно  скомканная  серая
накидка. Рядом - еще одна. И тут же поперек дороги, безвольно понурившись,
едва волоча ноги, прошла нагая женщина. Я открыл рот, чтобы спросить,  что
это значит, но Оанууг опередила меня, коротко  и  сильно  сжав  мою  руку.
Потом вяло, превозмогая себя,  подняла  руки,  неловко  раздернула  поясок
своего облачения, и вышагнула из него. Волосы  сухими  мертвыми  колосьями
рассыпались по опущенным плечам...
     Напряжение продолжало  нарастать,  и  по  мере  того,  как  сгущались
сумерки, воздух наэлектризовывался, и я не удивился бы, разрядись вдруг  у
самых  моих  ног  молния.  В  хаотических  блужданиях  женщин  происходили
перемены. Теперь согбенные фигуры смыкались в ряды и  медленно  кружили  в
сомнамбулическом  хороводе,  центром  которому  был  клочок  голой  земли,
усеянный мелким щебнем. И  казалось,  что  каменные  идолы,  маячившие  за
нашими  спинами,  тоже  вели  свой  собственный  круг...  Слабые,  налитые
свинцовой  тяжестью  руки  женщин  судорожно  подергивались,  будто  желая
совладать с немощью. Вот уже кому-то  удалось  поднять  их,  вскинуть  над
головой, скрючив  пальцы,  словно  когти  хищной  птицы.  Оанууг  тихонько
застонала от бессилия, вздернула напряженные плечи  -  по  всему  телу  ее
проступила мелкая испарина. Я коснулся  ее  запястья,  желая  помочь...  и
отдернул руку, едва сдержав  крик.  Будто  сунул  пальцы  в  раскуроченную
электрическую розетку... Над щебенкой струилось  призрачное  свечение.  Из
самых недр земли без единого звука пробивался к  темному  небу  чудовищный
росток. Струйка зеленовато-белесого тумана. Воздух загустевал, как ледяной
кисель, по нему от лучистого ростка распространялись тугие волны.
     С каждой волной женщины менялись. В  их  изможденные  тела  вливалась
сила. Лица оживали. Тусклое сияние глаз набирало мощь. Старушечьи поджатые
губы  набухали  кровью,  приоткрывались  в  жарком  дыхании.  Я   опасливо
покосился на Оанууг  -  она  тоже  менялась  на  глазах.  Смуглая  кожа  в
фантастическом  свете  приобрела  голубоватый  оттенок,   полыхающие   очи
распахнулись во все лицо, тяжкие груди трепетали, влажные бедра  бесстыдно
разомкнулись... Тихая дочь гончара исчезла. Ее сменила ведьма.
     Я  попятился,  прорвал  круг  беснующихся  тел.   Запинаясь,   трудно
пропихивая свое неуклюжее тело сквозь холодное  желе  воздуха,  устремился
прочь,  под  защиту  камней.  Внутри  черепа  бойко  вращалась  сверкающая
карусель. В ушах  звенело,  кровь  барабанила  в  виски...  Казалось,  еще
немного, и я буду разоблачен. Я единственный, кто не избавился от балахона
и не влился  в  этот  шабаш.  И  неизвестно,  что  произойдет,  если  меня
обнаружат. Может быть, просто убьют. Или принесут в жертву.  Конечно,  при
себе у меня и меч, и руки-ноги,  тоже  страшное  оружие,  но  судьба  меня
ограждала, и ни разу еще не довелось мне обратить  его  против  женщин.  И
оттого не знал я, смогу ли преступить и этот барьер.
     Над разнузданной круговертью вставал  гигантский  призрак.  Костлявая
женская фигура в развевающихся на неосязаемом,  нездешнем  ветру  одеждах.
Можно было различить спутанные седые космы, иссохшие  руки,  простертые  к
пляшущим женщинам. В размытом пятне света,  заменявшем  лицо,  угадывались
провалы пустых глазниц, щель беззубого рта. "Эрда-а-адд!!!"  -  взметнулся
пронизывающий, выворачивающий душу визг.
     Эрдаадд, первоматерь всех людей, посмотрела на меня.
     Я зажмурился, отгородился  от  этого  безглазого  взгляда  локтями  и
коленями, вжался спиной в замшелый сырой камень. Если  бы  можно  было,  я
зарылся бы в землю, как крот,  обратился  бы  в  тень,  лишь  бы  остаться
незамеченным... Я не способен был сопротивляться, да и видел смысла. Что я
мог  противопоставить  этой  древней,  потусторонней   силе?   Тысячелетия
грандиозного эксперимента под условным названием "цивилизация" не снабдили
меня опытом противоборства с восставшими из небытия,  из  мифа  богами.  Я
устал. Я измучен всей этой мистикой. Я измучен вопросами,  на  которые  не
дают ответов. И пусть делают со мной что хотят.
     ...Время резиново тянулось, обтекая меня не  то  мгновениями,  не  то
годами. Я утратил ощущение собственной плоти, моя личность рассыпалась  на
мириады осколков. Может быть, я умер.
     Чьи-то  пальцы  коснулись  моего  плеча.  Осторожно,  но   настойчиво
встряхнули. Я убрал руки от лица, разлепил веки.
     Кромешная тьма. Тишина. Наваждение развеялось.
     Передо мной стояла Оанууг. Уже не ведьма. Но  еще  не  покорная  раба
мужских прихотей. Лицо ее хранило еще  печать  колдовства,  глаза  мерцали
призрачно-зеленым.  Обнаженное  тело,  облитое  лунным  светом,   казалось
мраморной статуей. "Языческая мадонна", - подумал я отстраненно.
     "Все прошло", - сказала она  резким,  отрывистым  голосом.  "Что  это
было?" - спросил я шепотом. "Разве ты не видел?" - припухшие  губы  Оанууг
тронула холодная усмешка. "Но зачем ты привела меня сюда?" - "Ты не такой,
как все. Мне нужно было говорить о тебе с первоматерью". - "Ты говорила...
с ней?!" - "Да". - "Что она тебе сказала?"
     Совершенно нелепое желание - знать, что о  тебе  думает  божество.  И
неясно,  чего   тут  больше   -  любопытства  или   мелкого  человеческого
тщеславия...
     "Эрдаадд приказала мне быть с тобой". - "Но ты и так со мной!" -  "Ты
не понял. Первоматерь приказала мне. Я не ошиблась в своем предназначении.
Ведь я - женщина, а ты - ниллган".  -  "Значит,  ты  для  меня  -  подарок
богов...  Но кто эти женщины, что тут происходило?!"  - "Ты не поймешь. Ты
- мужчина, и это знание  больше  твоего  разума.  Молчи.  Не  надо  ничего
спрашивать. Такая ночь бывает раз в году. Это  _ж_е_н_с_к_а_я_  ночь.  Это
моя ночь, и я здесь повелительница. Молчи и повинуйся".
     Уверенными, хозяйскими движениями Оанууг стянула с меня накидку, и  я
не  прекословил  ей.  Потом  она  приникла  ко  мне  по-змеиному   гибким,
прохладным телом и отдалась мне - целиком, до последней  капли.  И  черные
каменные истуканы слали нам свое благословение.



                                    25

     Теперь я все знал о себе.
     Открыто было мне, каким образом и с какой целью  попал  я  в  империю
Опайлзигг, какова моя задача. Уберечь императора от  подосланного  убийцы,
от случайного кинжала, от нечаянной стрелы. Ну, это-то я исполнял с самого
начала... Каждый раз, продирая  утром  опухшие  от  беспорядочных  побудок
глаза, я вспоминал нечто новое. Со временем это обратилось в подобие игры.
Я даже загадывал,  какая  завеса  спадет  с  тайны  моего  фантастического
приключения с приходом нового дня. И вот настало такое время, когда  я  не
узнал ничего нового.
     Однако пользы эксперименту я принес немного. По-прежнему  неясен  мне
был этот мир. Неясны были  его  законы,  скрытые  пружины,  приводившие  в
действие этот  общественный  механизм.  И  толку  от  моего  исторического
образования, а в особенности от моей мнимой  осведомленности  в  искусстве
политической интриги, было ровно с гулькин фаллос.  Я  не  понимал  логики
насаждаемых императором социальных  нововведений.  К  слову,  не  понимали
этого и простые зигган. Но им-то понимание вбивалось огнем  и  мечом.  Мне
требовалась   обычная   логика.   Желательно   на   уровне   исторического
материализма. И хорошо бы марксистско-ленинского...
     - Пусть  император  откажется  раздавать  рабам  землю,  -  долбил  я
Солнцеликому во время ночных наших бдений.
     - Ты не смеешь мне указывать! - взвивался  Луолруйгюнр  под  потолок.
Потом, остывая, прибавлял: - С мечом ты хорош. В государственных  делах  -
темен.
     - Но почему, почему?! Отбери земли у рабов, и угроза твоей  бесценной
жизни вполовину уменьшится. Как с Юга, так и с Севера.
     - Грязные свиньи, годные лишь перекапывать рылами мои поля в  поисках
кореньев... Они никогда не отважатся поднять на меня оружие.
     Он мог бы  не  кичиться  своей  доблестью  при  мне.  Пять  последних
арбалетных стрел в открытые окна и два копья  из-за  угла  направлялись  в
Солнцеликого именно "раскулаченными" князьками.
     - Хорошо. Пусть тогда император велит прогнать  юруйагов.  Все  едино
пользы от их окружения никакого, зато опасности хоть отбавляй.
     - Как ты смеешь!.. -  Потом,  после  паузы:  -  Юруйаги  мои  братья.
Императорская кровь, кровь моего отца  благородна.  Как  можно  пренебречь
хотя бы одной ее каплей? Руки моих детей не настолько  еще  сильны,  чтобы
держать  меч.  И  если  ты  не  исполнишь  надлежаще  свой  обет,  империя
достанется юруйагу, воину, а не ребенку... Когда мой старший сын вступит в
возраст власти, я сам возведу его на престол. А остальные мои дети  станут
новыми юруйагами.
     Я не спрашивал, что станется со старыми. Я мог лишь предвкушать  этот
момент,  когда   произойдет   смена   правителей...   Но   старшему   сыну
Луолруйгюнра, по моим сведениям, исполнилось  только  двенадцать.  Он  был
сокрыт от друзей и недругов в потайном месте. Скорее всего, в каком-нибудь
провинциальном монастыре. И сам, наверное, не догадывался о том, что сулит
ему будущее. Так что ждать  "возраста  власти",  то  есть  совершеннолетия
по-зиггански, было  еще  изрядно.  Честно  говоря,  этому  пареньку  я  не
завидовал.  И  не  хотел  бы  такой  участи  своему  Ваське.  Все  полтора
десятилетия  правления  Луолруйгюнра  состояли  из  непрерывной  резни   и
стрельбы по императорской особе из всех видов оружия. И не было  оснований
ждать перемен к лучшему.
     - Император жаждет испытаний. Он привык  держать  клубок  разъяренных
вауу в своем  изголовье.  Пусть...  Но  к  чему  испытывать  судьбу  сверх
необходимого? У любого человека, будь он даже сам император,  только  одна
голова, только одно сердце.
     - Я понял значение  твоих  слов.  Но  при  чем  здесь  сердце?  Жизнь
человека - в его печени, ибо там обитель души. А что такое сердце, как  не
мех для перекачивания животворных жидкостей?
     - Разумеется, император прав, а я, разумеется, ошибся...
     - Но я не понял смысла сказанного.
     - Пусть император обрушит своды Эйолудзугг!
     Из "Троецарствия": "Я трепещу от страха, но не могу пренебречь долгом
подданного - говорить правду  своему  государю!  Я  уже  приготовил  гроб,
совершил омовение и жду суровой кары".
     Богоравный властелин исчезал, а на  его  место  заступал  разъяренный
дикий кот, которому отдавили яйца. Истошный визг, фонтаны слюны.  Вращание
красными прожекторами, что возникали вместо глаз. Метание в меня всем, что
попадало увесистого под руку.  Иногда  я,  в  зависимости  от  настроения,
обращал это в тренировку, отбивая мечом летящие в  меня  предметы.  Иногда
просто ловил их и возвращал на место.
     - Грязный ниллган! - шипел Солнцеликий, тряся седой куделей. - Как ты
дерзнул!.. Лабиринт - символ власти, владеющий ключами Эйолудзугг  владеет
этой страной!
     - Император убежден, что все ключи в его руках? - подначивал я.
     - А у кого же, во имя Йунри?!
     - День и ночь  отборные  рабы  мудрейшего  Дзеолл-Гуадза  строят  под
ногами своего повелителя  новые  святилища  и  украшают  их  человеческими
черепами...
     - Я знаю об этом. Дзеолл-Гуадз такой же мой раб, как  и  всякий,  кто
дышит и вкушает пищу под этим небом.
     - И под землей?
     Император нашаривал под подушкой длинный кинжал с  рукояткой  в  виде
беснующегося демона. Я брал меч наизготовку. Все шло обычным чередом.
     - Нет никакой  Ночной  Страны,  -  говорил  Луолруйгюнр  утомленно  и
выпускал оружие. Годы правления брали свое: как воин он уже не годился мне
в соперники. - Сказки  о  Многоруком  выдуманы  старухами,  которые  давно
отучились рожать и скуки ради перемалывают голыми деснами всякий вздор.
     - Словно мухи, тут и там... - фыркал я. АД ИНФИНИТУМ.
     Но  больше  всего  меня  настораживало  то,  что  вокруг  ничего   не
происходило.
     То есть, конечно, где-то за пределами дворца разворачивались какие-то
события, о чем ежедневно докладывалось императору.
     На  Севере,  в  провинции  Аэйнюймб  бунтовала  чернь,  и  полководец
Эойзембеа отправлен был с пятитысячным карательным войском  на  усмирение.
Вести оттуда  поступали  весьма  утешительные.  Из  соображений  классовой
солидарности я сочувствовал мятежникам,  но  в  то  же  время  не  мог  не
испытывать облегчения: число наемных убийц с Севера, тупых,  фанатичных  и
потому особенно неразборчивых в средствах, практически сошло на нет.
     В пропасти Ямэддо ночью  замечен  был  огонь.  По  мнению  придворных
гаруспикантов, гадателей на свиных кишках, это предвещало  гнев  Эрруйема,
царя Земли Теней, а значит - и сильные колебания тверди. Правда,  горлопан
и брехун Гиам
     Уэйд третьего дня блажил на рыночной площади, что-де Бюйузуо собирает
к своим кострам Черное Воинство, и  нужно-де  ждать  нашествия  из  Ночной
Страны,  за  что  был  колочен  палками  случившегося  поблизости  дозора.
"Диссидент хренов, узник совести!.. - подумал я не без  раздражения.  -  И
чего подставляться на каждом  шагу  со  своими  апокалипсисами?!"  Мне  не
хотелось  бы   по   нелепой   случайности,   из-за   чрезмерного   усердия
какого-нибудь пьяного юруйага потерять этого вздорного старика... Но более
соответствующим   истине   следует   полагать    недовольство    Эрруйема,
обнаружившего недостачу одной из  душ  при  поголовной  поверке.  Это  был
камень в мой огород. На помощь мне пришел Дзеолл-Гуадз.  Эрруйему  обещана
была жертва двадцати буйволов  и  пяти  бегемотов.  На  поимку  сакральной
скотины  снаряжен  был  отряд  во  главе  с   Элмайенрудом.   Гаруспиканты
заикнулись было, что не худо бы  прикомандировать  к  отряду  и  меня  как
главного виновника торжества. Но наивный замысел  удаления  от  императора
его непробиваемой защиты был настолько прозрачен,  что  никто  не  рискнул
развивать эту тему.
     Из заморской провинции Дзиндо к императорскому  двору  доставлен  был
диковинный зверь жираф, зачатый страусом и  рожденный  зеброй.  Любопытные
изволят видеть его ежедневно в специальном  загоне,  рядом  с  гигантскими
ленивцами и  дикими  людьми-лемурами.  Я  в  числе  первых  воспользовался
приглашением. До сей  поры  мне  доводилось  наблюдать  жирафа  только  по
"ящику". Плод  греха  непарнокопытного  и  птицы  был  измучен  дорогой  и
выглядел весьма унылым. Дикие же люди, размерами  с  пятилетнего  ребенка,
напротив, очень веселились и кидали в нового соседа, а затем и в зрителей,
засохшим дерьмом. Огромные пестрые  моа  бродили  по  своему  загону,  как
неприкаянные души, изредка квохча по-куриному. Ленивцы, более  похожие  на
интеллигентных горилл, как им и полагалось, дрыхли под деревьями.
     Дерзец Одуйн-Донгре снова  не  уплатил  метрополии  дань.  Соглядатаи
стучали, что планы  Солнцеликого  им  всячески  высмеиваются  и  предаются
забвению.  "Безгранично   ли   наше   терпение?"   -   осторожно   спросил
Дзеолл-Гуадз. "Он будет наказан", - прикрывая глаза от бешенства, произнес
Луолруйгюнр и более к этому вопросу не возвращался.
     Я был повязан узами мнимого обета. Мимолетные отлучки в город в  счет
не шли. Какую  пользу  черпал  я  из  разговоров  с  вургром,  что  упорно
отказывался назвать свое имя? Что могла сообщить неискушенная  в  любовных
играх, не ведавшая, что такое поцелуй, но  стремительно  набиравшая  класс
милая  стихотворица  Оанууг?  В  каком  невежестве  уличал  меня   желчный
прорицатель Гиам, потирая побитые  дозорными  бока?  Разрозненные  крупицы
знания, из которых не сложить мозаики. Я никак не врастал в эту жизнь. Она
отторгала меня, как инородное тело. Точнее было бы сказать, что я встал ей
костью поперек горла. Все только вздохнули бы  с  облегчением,  исчезни  я
насовсем. Император избавился бы еще  от  одного  критика  своих  нелепых,
анахроничных реформ. Юруйаги сорвались бы с цепи, чтобы драть своего брата
и  господина  в  клочья.  Рыночные  торговцы  расстались  бы  с  печальной
необходимостью  порскать  врассыпную  при  виде  вооруженного   до   зубов
ниллгана, от которого всего можно ожидать: ниллган что вургр, не человек -
нежить...
     Не понимал я и  хода  эксперимента,  затеянного  спорыми  на  выдумку
потомками из двадцать первого века общей нашей с ними эры.  Ну,  нашептали
они каким-то образом на ухо Луолруйгюнру суть его бредовых реформ,  против
которых только ленивый не восстал бы. На какой результат они рассчитывали?
Получить в итоге социальную химеру, этакий феодальный  социализм?  История
уже знавала похожие  взбрыки.  Из  школьной  программы:  фараон  Аменхотеп
Четвертый,  которому  предстоит  родиться  через   тысячу   лет,   вздумал
ниспровергать старый пантеон в угоду им же придуманному  новому  божеству,
солнцеликому Атону. Даже имя свое сменил на Эхнатона. Ни черта-то  у  него
не вышло. Уж не напел ли бедняге его солнечные гимны голосок  из  дальнего
будущего? Вот и солнцеличие  фигурирует  в  деле,  как  улика...  Впрочем,
супруга его, Нефертити, будет  хороша.  Спасибо  Тутмесу,  который  сумеет
передать ее очарование в известняке... А  что  останется  человечеству  от
императора Луолруйгюнра Первого?
     Здесь во  мне,  разумеется,  вопиял  заклятый  гуманитарий  в  первом
поколении Славик Сорохтин. Которого весьма незначительно волновали  нюансы
социального устройства империи. Для  которого  козни  врагов  "перестройки
по-зиггански" представляли сугубо статистический интерес. И который еще  в
безмятежном студенчестве самостоятельно и  совершенно  стихийно  пришел  к
мысли, что история человечества есть  не  сумма  занимательных  фактов,  а
процесс созидания культуры. Ниллгану Змиулану такие  подробности  были  до
фени.
     Итак, безликие дни чередовались с такими  же  ночами.  Стольный  град
Лунлурдзамвил пребывал  в  спокойствии.  Если  и  ковалась  вокруг  нас  с
императором  какая-то  интрига,  то,  по  всему  видать,  делалось  это  с
неподвластным моему опыту искусством. А может, и нет  никакой  интриги?  И
злодей  Элмайенруд  впрямь  пригонит  к  прорве  Ямэддо  стадо  обреченных
буйволов и бегемотов?
     Но была, была интрига.



                                    26

     ...тащусь сквозь темноту и холод в никуда.  Такой  темноты  и  такого
холо