се, - не  дал  назвать  вслух  Вениамин.  -  Не  всему
написанному верь. На заборе - что? А там - что?  С  чего  ты  взял,  что
ничего не вышло? Очень даже вышло, просто не совсем  то,  что  могли  бы
ожидать мыслящие сугубо прямолинейно. Квартиру... Квартира  -  что.  Вот
погоди, попробуешь еще разок..."
   "Экстраполировать? Экспраполяторы - это совсем другие звери..."
   "Создать. Хватит за слова прятаться.  Создать.  Назовем  вещи  своими
именами... погоди, Сергей Иваныч, каждый имеет право на свое  мнение.  У
меня  -  такое.  Теперь  Игорь  полностью   в   курсе.   Раньше-то   его
использовали, что называется, "втемную"..."
   "Втемную" они меня использовали. Да вы вообще понимаете, чего от меня
хотите?"
   Они снова переглянулись.
   "Мы-то понимаем. Понимаешь ли ты?"
   Было еще много слов. Вопросов  и  ответов.  Размышлений  и  обещаний.
Коньяк.   Глубоких   проблем   и   развернутых   горизонтов.   Осознания
ответственности. Коньяк.  Откровенных  признаний,  посвящений  и  тайны,
анекдотов из жизни "кругов". Сильный коньяк.
   "Завтра получишь вообще всю распечатку, что мы по  тебе  суммировали.
Венька сделает. Сделаешь, Веник?"
   "Яволь, Сергей Иваныч!"
   "Хотите, все архивы свои отдам? Весь низ шкафа -  выгребайте!  А  еще
есть у меня такая зеленая тетрадочка... Там - вообще мрак. Дать?"
   "Дать. Вообще-то мы уже... но все равно дать. Добровольная  выдача...
чистосердечное признание..."
   "Анатолий, тебе хватит".
   "А мне, Сергей Иваныч?"
   "Тебе - всегда. Что пожелаешь. Веник, обеспечь!"
   "Сергей Иваныч, яволь!"
   "А чего этот-то  заходил?  Тогда.  Самый  могущественный.  Чего  надо
было?"
   "Ему тоже интересно. У него в штате пророки есть, а  вот  таких,  как
ты, еще нема. Вот он и взглянул... А кто это мне работенку делает,  кого
это мне милостью оделить?"
   "А я делаю? Что я сделал? Это он меня оделил?"
   "Нечего романы писать. Конечно, он. Веник,  где  его  книжка  выйдет,
тираж какой? Где ты там разместил? Не слышит  Веник.  Ну,  работнички...
Значит, договорились. Завтра беремся за твой архив. По каждому  листочку
справочку нарисуем - когда,  как,  по  какому  поводу,  с  какой  целью.
Глядишь, вытанцуется что..."
   "По последней, Сергей Иваныч?"
   "По последней, Игорек".
   Назавтра никаких работ не было.
   (Я наверное, перевернулся в этот момент. Знаете,  на  другой  бок,  и
сон, как бы прерываясь, начинается не прямо  с  той  же  точки,  а  чуть
дальше, хотя общая канва событий сохраняется. Вот теперь я видел  -  мне
показывали? -  то,  о  чем  знал,  что  оно  было,  но  никогда  не  мог
восстановить в подробностях. Не мог, не хотел,  не  в  состоянии,  не  в
силах, -  неважно.  Главное,  эта,  последняя,  часть  моего  общения  с
"психологами"  из  НИИТоВ  все  годы,  что  я  прожил  вдали  от  людей,
оставалась для меня единым темным пятном, в которое  я  вглядываться  не
смел. Инстинкт самосохранения. Я бы с удовольствием от  него  отказался,
но он был сильней. Как выяснилось, даже  кое-что  более  серьезное,  чем
какой-то инстинкт. Но это стало ясно позже, а сейчас ведущая  меня  рука
просто добывала из моей перекрытой памяти то, что ее интересовало, и мне
приходилось смотреть заодно. Однажды я обманул ведущую руку, теперь  она
брала свое. Тож на тож.
   Конечно, я перевернулся. Да так, что упал, не проснувшись, на пол.  В
обычных обстоятельствах я сплю довольно чутко, но тут...
   Я только не могу понять, как у меня получилось  доползти  во  сне  до
порога и, опять-таки не просыпаясь, биться об  него  так,  что  Бледному
потом пришлось  накладывать  тринадцать  швов.  Одна  ранка  загноилась,
вспухла, и теперь поперек лба у меня очень заметный шрам.)
   Женю  хоронили  в  закрытом  гробу.   Для   идентификации   поднимали
медицинские справки, карты. О количестве  и  состоянии  зубов,  пломбах,
что-то такое. Впрочем, так делалось для них всех,  кто  оказался  в  том
автобусе,  все  тридцать  человек,  кроме   водителя.   Водитель   после
столкновения успел выскочить и добежать, воя, до обочины, это видели все
свидетели. Он сгорел уже там. Его специально опознавать не требовалось.
   Но боязни огня почему-то не возникло, отношение осталось прежним.  Не
было и ненависти. Идя за гробом, даже прикуривал...  кажется.  Или  нет?
Нет, наверное, нет. Нельзя же. Да и не курил же еще тогда. Вениамин  шел
справа. Один из помогавших вытаскивать  гроб  из  автобуса,  ставить  на
каталку  с  рукоятями,  нести  до  могилы,  -  это  был  дюжий   парень,
попадавшийся на глаза в самолете, когда летели с  Женей  в  гости  к  ее
родителям. А вот почему родителей не было на похоронах?
   Веня шел рядом, мелькали Анатолий и Сергей Иваныч. Да-да,  он  теперь
вспомнил, они его даже пускать сперва не хотели. Сергей Иваныч  распекал
Веню, не уследившего,  как  позвонили  из  милиции:  такая-то  по  этому
адресу? А вы кто ей будете? Ну, так что, товарищ муж, давай соберись. На
восьмидесятом километре Ярославского... сегодня в тринадцать тридцать...
междугородный от Сергиева Посада... уцелел, потому и позвонили...
   Странно, что в этом огненном ужасе  уцелела  сумочка  с  документами.
Или, может  быть,  он  все-таки  не  видел,  как  Сергей  Иваныч  кричал
Вениамину страшным голосом: "Ты соображаешь, какой у него  сейчас  будет
сдвиг?! Ты понимаешь, чего он может попытаться  с  собой  сделать?!  Кто
отвечает за изоляцию и охрану?! Что от него  теперь  дождемся?!  Твою!.,
тебя!., ты!.."
   Нет, он не видел, не мог видеть.  Ведь  это  происходило  даже  не  в
здании в Балакиревском переулке, а где-то  за  Полежаевской,  в  большом
квадратном доме за забором и без вывески. Откуда ему знать,  что  тут  -
НИИТоВ, главное здание, ВЦ, многое другое. Почему же он так уверен?
   Веня идет рядом. Он теперь вообще не отходит ни на шаг... Ты держись,
держись.  Мы  все  возьмем  на  себя,  все  сделаем,   сделаем.   Только
Троекуровское, не Кунцевское, ладно? Но все же - черта города. А  почему
- Сергиев Посад? Ах, на службу в Лавру, ну да, ну  да.  Но  ты  держись,
держись. Родителей? Да, не успели, не успели. Ты держись...
   Он спокойно относится к огню, но сами  понимаете,  какая  может  быть
кремация? Второй раз - это уже чересчур.
   (Итак, дано. "Бриллиантовый беглец", литературный  сценарий.  Главная
фигура - молодой человек, ничем особенно не примечательный,  средний  во
всех отношениях. Время и место действия: Россия, наши дни. Суть интриги:
на  молодого  человека,  среднего  во   всех   отношениях,   сваливается
многомиллионное  наследство  в  Штатах.  Разумеется,  со   всех   сторон
начинается немедленный нажим - от бедных и  богатых  родственников,  чье
богатство  в  сравнении  с  обрушившимися  деньгами  просто   пшик,   до
криминала.  Энергичная  закрутка,  интригующая,  детективная,   давление
начинается еще до того, как герой узнает причину. Узнав, желает выехать,
чтобы  вступить  в  права  наследства  за  океаном,   но   ему   чинятся
разнообразные бюрократические препятствия. Понятно, и  тут  не  обошлось
без мафии на уровне  службы  безопасности.  Молодой  человек  становится
точкой  скрещения  интересов  самых  разных  сил,  каждая   из   которых
заинтересована  равно  в  том,  чтобы  он  достался  ей  и  не  достался
конкурентам. Речь  о  слишком  больших  деньгах.  Ряд  его  приключений,
бегства то от одних, то от других. Преследователи идут по пятам, в целях
устрашения уничтожая всех, кто дает герою приют. Его самого не  трогают,
так как он нужен живым. Линия старого товарища покойного  отца  молодого
человека, который занимает немалый пост в ФСК. Герой обращается к нему с
просьбой о помощи, однако выясняется, что старый товарищ имел  к  гибели
отца героя самое непосредственное отношение. Кроме того, он - из  старых
коммунистов   и   к   идее   отъезда   относится   отрицательно.   Героя
"подставляют", вешая на него убийство его собственного приятеля  (работа
мафии), и в игру включается криминальная  милиция.  Бывшей  жене  героя,
которую он до сих пор любит, устраивают автокатастрофу, о  чем  сообщает
глубокий  телефонный  голос,  периодически   появляющийся   за   кадром.
Единственный    защитник    -    специально    прибывший    из    Штатов
адвокат-душеприказчик, которому по  завещанию  надлежит  охранять  права
наследополучателя. Затравленный герой уже не верит и ему. Заключительная
сцена  на   Садово-Кудринской.   Промозглым   утром   герой   стоит   на
противоположной стороне перед американским  посольством  и  держит,  как
вымпел, номер "Ньюсуик", где опубликована статья о нем  и  помещено  его
фото семилетней давности с комсомольского билета. С одной стороны к нему
приближается  "Линкольн"  со  звездно-полосатым  флажком,  с  другой   -
несколько черных "Волг", из  переулка,  визжа  покрышками,  выворачивают
бандитские  иномарки,  и  все  это  наблюдают  из  окна  посольства  два
джентльмена, изредка перебрасываясь  отдельными  выражениями  с  тягучим
техасским выговором, остающимися без перевода.
   И все! И никого он не брал за фигуры для описания,  никаких  знакомых
людей. Себя  он  воображал  главным  героем,  себя.  Только  описаний  в
сценарии не требуется, это вам не  художественная  проза  с  лирическими
отступлениями.  Тут  все  жестче,  активнее.  Пришел,   ушел,   прыгнул,
выстрелил, побежал. Бывшую жену, которую убили, полностью выдумал. Ни  с
одной из своих бывших ни столечко не взял. И уж тем более не с Жени.
   Все  выдумал.  Междугородный  автобус  из  Сергиева  Посада,  шальной
бензовоз, тридцать пассажиров с  тридцать  первым  шофером,  Ярославское
шоссе, восьмидесятый километр, телефонный голос. Все  только  выдумал  и
написал. Он. Ситуацию, антураж для  триллера.  Если  б  еще  работал  на
заказ, а то же так, попробовать. Для себя. Вот именно. Для себя.)
   Под дождем он бросил в могилу горсть глины. Руки были как деревянные.
Про "Бриллиантового беглеца" он думал раньше, не сейчас. Когда  идут  за
гробом, мало о чем думают. Он повторял про себя одну-единственную фразу:
"Не сказал".
   Свои лежащие по ту сторону понимания Тогда и еще о зеленой тетрадке -
вот что он от Жени скрыл. Не сказал ей. Не сказал. Не сказал.
   "Кому  не  сказал?  Что?"  -  спросил  находившийся  рядом  неотлучно
Вениамин.
   ...А потом его начали уговаривать. Он на все отвечал: "Нет". Вениамин
предложил на время поселиться у него.  "Нет".  Сергей  Иваныч  предложил
поехать на любой курорт, отвлечься. Любая точка на территории  страны  и
почти  любая  -  планеты.  "Нет".  Анатолий  осторожно  поинтересовался,
намерен ли он... "Нет. Совсем нет. Никогда".
   "Хорошо, конечно, мы поговорим об этом позже". -  "Мы  не  поговорим.
Нет". Последнее у него  хватило  ума  не  произносить  вслух.  Он  также
заверил, что понятные опасения, будто он намерен что-то сделать с собой,
напрасны. "Нет". Думал он,  как  ему  теперь  следует  поступить,  всего
несколько минут, ровно столько, сколько потребовалось, чтобы  содержимое
бутылок из бара вылилось  в  мойку.  Правда,  он  не  спешил,  ходил  за
бутылками в  комнату  по  одной.  Удачно,  что  многое  после  недавнего
переезда осталось нераспакованным. Книги, например. Больше-то его  ничто
и не занимало.
   А все-таки один раз заехать на Балакиревский его уговорили. Зачем  он
согласился? Это ничего не меняло. В те  дни  он  многое  делал,  сам  не
понимая зачем. Они, верно, не ожидали такой его уступчивости. И  приехал
он сам, своим ходом. В его сознании отложился только момент собственного
решения: да, заеду, - и вот он уже входит, привычно предъявляя  пропуск,
который у него не удосужились отобрать. А сколько времени  прошло  между
решением и приездом, он не понимал. Могли быть  часы,  а  могли  быть  и
сутки, несколько. Его, конечно, "вели", но в самом здании, в  рабочей  и
"чайной" их комнатах на третьем этаже, произошла  накладка.  Он  услышал
что-то, относившееся к нему, но для его ушей не  предназначавшееся.  Два
голоса спорили, один предлагал консервацию, другой -  более  радикальные
меры. Какие? И что такое "консервация"?
   Он вошел, ему обрадовались, непонятный разговор тут же оборвался.  Но
кто с кем говорил? В рабочей комнате, отчего-то  перегороженной  тяжелой
портьерой, были только двое - Сергей Иваныч и Анатолий, но  их  голосов,
подходя, он не  слышал.  Портьера  колебалась,  как  от  несильного,  но
постоянного сквозняка. Кажется, он спросил, для чего его так  настойчиво
просили приехать. В ответ услышал какие-то невнятные  объяснения,  снова
просьбы и уговоры. "Тогда я пойду. Совсем.  Я  не  приду  сюда  больше".
Портьера колебалась от несуществующего ветра. За  ней  кто-то  был.  Или
что-то. Из-за тяжелой  ткани  лились  невидимые  волны.  Обволакивающие.
Завораживающие. Как паутина, слой за слоем, и он  был  мухой  в  клейких
нитях. Зачем, почему он пришел  сюда?  Он  ведь  уже  решил,  и  это  не
изменишь. "Погоди, Игорек, посиди. Посиди, посиди,  посиди.  Вот  чайку.
Чайку, чайку, чайку. Вот сигареты. Сигареты, сигареты, сигареты".  Самая
обыкновенная пачка "Столичных". На  дальнем  краю  стола,  и  она  вдруг
приковала взгляд, да так, что не оторваться. Портьера  колышется.  Волны
из-за нее. Вдруг по комнате запах... трудно определить.  Не  неприятный,
какой-то несовместимый со всем привычным. Он вдохнул его полной  грудью.
Сергей  Иваныч  и  Анатолий  куда-то  исчезли.  Волны.  Портьеры.  Пачка
"Забудь.   Забудь-забудь-забудь...    Ничего.    Ничего-ничего-ничего...
Забудь". А он все сохранил. Только без посторонней помощи  вспомнить  не
мог. Но ведь это и милосердно тоже, правда?
   Алкоголик, у которого он купил  паспорт  и  военный  билет.  Странный
алкоголик, как удачно подвернулся И при переезде туда,  далеко,  в  лес,
так  случалось,  что  ему  помогали.  Кто?  Прохожие.  Первые  встречные
Мужики-калымщики, готовые всегда подшибить деньгу. Он отдал все.
   Вот дом в лесу он нашел сам. Давно  еще.  Дом,  который  Дом.  Еще  в
начале лета слышал о нем от какого-то приятеля. Услыхал, что  продается,
не забыл Пригодилось.
   Годы одиночества Тишины.  Покоя,  который  приходит  через  добывание
трудной пищи.  Звенящая  пустота  внутри,  которую  теперь  нельзя  было
заполнить  работой,  постепенно  начала  наполняться   этими   странными
явлениями. Он не пытался осмыслить. Он  просто  погрузился  в  них  Дом,
ставший Домом, потихоньку прокрадывался в него, и  чувства  протеста  не
возникало.
   Тишина. Покой. Отсутствие воспоминаний.  Радуги  над  малинником.  О,
Эжени. И появился Гордеев.
 
*** 
 
   В темноте я не мог понять, почему лежу на твердом, а голова в  липком
и холодном. И болит. На  суровое  похмелье  похоже  не  было,  я  быстро
сориентировался. Вода текла еще хуже, но кое-как я кровь смыл, хотя  она
продолжала  сочиться.  Простыни  в  Крольчатнике  хорошие,  льняные,  не
разорвать. Об аптечке я вспомнил уже с  навороченными  на  лоб  полосами
материи. Свет тоже еле горел. Впрочем, свет-то... Из кабинета я  потянул
пачку листов. А попробуем. Быстро заправил листок в каретку,  передумал,
стал писать от руки. Грифель обломился, я схватил второй карандаш.  Вот.
Страница кончилась, оборвал посреди фразы. Сойдет и так. Сложил, сунул в
нагрудный  карман.  Да!  Рубашка-то  моя  джинсовая,  которую  Правдивый
разорвал, - новее нового. На полочке лежала,  отстиранная,  свежая,  без
следа штопки. Может, не та, просто такая же?  Да  нет,  та.  На  пуговке
одной царапина заметна, давняя. Я хихикнул, выходя. Что там у алжирского
бея под носом? Шишка?
   Этот костер я не хотел затягивать, бросать листики по  одному.  Ахнул
всю пачку и только шевелил кочергой, прихваченной  от  печки  в  чулане.
Бумага то разгоралась, то гасла, пятно  от  костра  прыгало  по  дощатой
стене.
   Я не увидел их. Как они подошли из темноты. Ксюха, кутающаяся в шаль.
Сема с Наташей Нашей. Кузьмич и сладкая парочка - Ларис Иванна бок о бок
с Бледным. Видимо, шемаханская царица опасалась разгуливать под открытым
небом без своего живого якоря, ведь у нее случаются  рецидивы.  Когда  я
закончил перевязку - все текло, не хотело  останавливаться,  -  они  уже
окружили костер, а Сема, усадив Н.Н., волок  обрубок  соснового  ствола.
Ксюха подкинула сухих веточек. Треща, огонь разгорался.
   - Значит, так. - Наташа Наша сбросила с  плеч  Семину  лапу,  встала,
освещенная костром, засунула ладошки в узенькие карманы спереди джинсов,
посверкивая очками:
   - К сведению не присутствовавших на обеде и не явившихся к  ужину.  В
обед уже не было никакого соответствия между заказанным и оказавшимся на
столах. Всего гораздо меньше, пища  сомнительной  пригодности,  горячего
нет.
   - Так холодным и скушали, - подтвердил сокрушение Кузьмич. - А у меня
почки-соте заказаны были ..
   (Далекая - из леса - часть меня злорадно ухмыльнулась.)
   - Это неважно, - продолжала Наташа, - важно то,  что  на  ужин  двери
столовой не открылись вообще.  По  моему  мнению,  они  не  откроются  и
завтра. Не откроются  совсем.  С  уходом  Правдивого  нас  отключили  от
снабжения, света, воды. Отключили -  фигурально  выражаясь,  разумеется.
Просто ничего этого у нас уже не будет. Без Александра.
   - А сдышим весь воздух... - мечтательно проговорил Сема.
   - А у меня вода совсем  не  течет.  -  Ларис  Иванна  хлопала  своими
чудесными очами. - Почему, вы не знаете? - Она обвела взглядом всех,  но
ей никто не ответил.
   - Самуил, почтеннейший, про воздух - это вы перегибаете.
   - Логика вещей. Солнце уже потухло.
   - Ночь, - бросил Бледный.
   - А!
   - Я продолжу! Случилось то, чего  мы  давно  ожидали:  они  выдернули
Правдивого. И похоже, что на сей раз  его  продержат  сколько  посчитают
нужным сами. Если там действительно все поменялись, то  добра  ждать  не
приходится. Саша не сможет их убедить. Да он и разговаривать с  ними  не
будет. А эти, новые,  захотят  проверить  нас  на  прочность.  Так  ведь
случалось на предыдущей дислокации. Ларисы еще не было с нами.
   Наташа говорила решительно. Вот  кто  у  них  лидер.  Даже  не  такая
страшненькая сделалась, но это, должно быть, от неверного света.
   - Выбраться из Крольчатника... нереально. Нам  нужно  продумать,  как
обеспечивать дальнейшее существование. До зимы, слава Богу, далеко, да и
топлива хватит. Но нет и не будет пищи, и совсем нет воды. Мужчины будут
рыть колодец. Мы  займемся  поисками  съестного.  Какие-нибудь  коренья,
побеги... Кажется, около десятого дома я видела рябину.  Займемся  прямо
завтра, вы слышите? Я не собираюсь снова одна...
   -  Это  у  нее  бзик,  -  доверительно  шепнул  Сема.  -   Снабжение,
обеспечение, рациональное питание, йоготерапия, голодолечение...
   - Наташенька, почтеннейшая, этот вопрос не  самый  животрепещущий  на
данный момент, как вы полагаете?
   - То есть как это? А что же еще? Я  давно  говорила,  нам  надо  было
создавать запасы...
   - Чего вы мельтешите?  (Бледный.)  Подержат-подержат,  да  и  обратно
сунут, все равно девать больше некуда. Что он им объяснять будет, в  чем
убеждать? Когда сам не знает, как это у него получается,  чтобы  все  мы
тут были сыты, одеты, согреты. Получается - и все. И кроме  нас,  никому
эта халява больше не светит, уж об этом там знать должны. Так на кой  он
им, держать-то? Зачем нас испытывать? Мы тихие, никого не трогаем. Живем
пока себе, и ладно. Пользы от нас мало, зато и вреда никакого.
   - Пока мы на Территории, - вставил кто-то.
   - А кто же нас с нее выпустит? Они что, себе враги?
   Наташа Наша как-то незаметно села. От Семы отвернулась. Я  безуспешно
пытался бороться с  то  и  дело  пробивающейся  из-под  повязки  бегучей
каплей. Ксюха смотрела в огонь, не мигая.
   - Почему молчит Игорь? - Я сперва и не понял, что это сказала она.  -
Мы все знаем, что последние неприятности связаны с  его  появлением.  Ни
когда в Крольчатник поместили Сему, ни когда  прибыла  Лариса,  ни  даже
когда не было еще Правдивого, помните, Кузьма Евстафье