ерил. Никому. У меня были основания.
   - На нет и суда нет, и Особого совещания - тоже, -  легко  согласился
мой знакомый Кролик. - Тогда приступаем к  официальной  части.  Да,  вас
нашли, потому что искали, поздно или  рано  -  вам  судить.  Да,  в  вас
заинтересованы, как и прежде, а может быть, гораздо более,  чем  прежде.
Вам предлагают вернуться.
   - Я думаю! - Черт, я давно не пил.
   - Пожалуйста, дайте мне  договорить.  Мне  нелегко.  Главным  образом
потому, что вновь имеется вероятность не найти у вас понимания. Не  хочу
я   сейчас   вдаваться   в   причины   вашего   неприятия    дальнейшего
сотрудничества. И вы, и  я  знаем,  что  они  достаточно  вески  и...  и
печальны, увы, так. И  для  меня  они  уважительны,  поверьте...  А  что
покупали вас прежде, так кого ж не покупали? Все и вся  нынче  продаться
желают, да покупателей нет. Ну ладно, я плохой  психолог,  но  слушайте,
моя нынешняя поездка к вам  вообще  не  санкционирована.  Более  того  -
признана нецелесообразной. Но теперь...
   - А потом? - жестко спросил я, не давая ему разбежаться.  Налил  еще.
Сразу полстакана.
   - Что - потом? - Вновь непонятный мне взгляд, но с искоркой интереса.
   - Потом - это когда вы и ваши шефы станете решать мою судьбу. Вы что,
оставите меня в покое? Сомневаюсь. Тут же не оставили.
   - А чего бы хотели вы? Для себя лично? Неужели вы не понимаете...
   - Я понимаю, что меня опять берут. Безо всякой моей на то доброй воли
и женевских конвенций. Ладно, раньше мне можно было  лапшу  вешать.  "Не
санкциони-ирована", - передразнил я. - Не настолько  уж  порядки  должны
были поменяться, пока я  тут  зарастал.  Сотрудники  вашего  ранга  сами
выбирают формы работы  с  курируемым.  -  Я  пьяноватенько  хихикнул.  -
Погодите, скоро введут  обратно  Российской  империи  расписание  чинов,
станете до действительного тайного дослуживаться. Перспектива  изрядная.
По костям выродков вроде меня...
   Меня настигало, настигало - и настигло. На сей  раз  удар  неведомого
был плавен. Я ощутил его, как поднимающуюся до подбородка и выше  теплую
ласковую воду. Но я слишком хорошо знал коварство этой ласки.
   О, Эжени!
   А Кролик сидел против меня и наблюдал, кажется, даже с  любопытством.
Ничего не предпринял, хотя вполне мог.  Что  меня,  разваливающегося  на
куски, было опасаться?
   Но он только смотрел, не шевелясь, и мне почудилось, должно  быть,  в
глазах его светлых - сострадание.
   Все остается на местах, а Кролик стремительно сжимается,  уменьшается
до размеров пластмассового голышка-куколки. Ах, какой же  ты  маленький,
Кролик. Давай-ка мы тебя еще подсократим.  Во-от,  уже  не  виден  из-за
стола. Отправляйся-ка ты на самую верхнюю полку, дальнюю. Черт, отчего я
начинаю чувствовать к  нему  персонально  необъяснимую  симпатию?  Во-о,
задвинули тебя, там и сиди.
   Я задвигаю корчащуюся фигурку толстым томом словаря  и  зажимаю  уши.
Каким синим голосом он кричит! Чего он хочет? Нет,  это  не  синее,  это
черное. Красное и черное. Классика, уже было, но ведь опять есть, и  что
мне с этим делать? Кролик глядит мне в глаза с верхней полки.  Кротко  и
устало. Он множество раз видел такое.
   Удар! Ярко-белым бьет упавшая шишка в крышу.  Вон  с  той,  за  левым
углом Дома гигантской ели. Это включилось мое  особое  зрение.  В  дупле
копошится  не  добитая  совой  мышь  с  переломанным   хребтиком.   Мышь
кисло-сладкая на  первый  взгляд.  Щелк.  За  два  оврага  отсюда  худой
весенний  заяц  попал  в  петлю,  поставленную  мной   неделей   раньше.
Взвизгивает, сжимается сердце, маленькое темненькое сердечко,  дрожащее,
когда сдергиваешь горячую шкурку. Зайцы правда кричат, как дети, если не
успели удавиться в хромистой проволоке,  из  которой  петля.  Меня  тоже
жрали живьем - и ничего...
   Бац! Я пройду по потолку, он  притягивает  меня,  медленно  перетекая
вместе с силой притяжения.  Заваливаются  стены  с  фальшивыми  книжными
полками, как, в аттракционе "Заколдованная  комната",  а  мы  смеемся  с
Ежичкой и бежим, бежим...
 
*** 
 
   Он тряс меня за плечи, перетащил на топчан и  все  хотел  отвести  от
глаз мои намертво прижатые ладони.
   Очнувшись и остервенело массируя точки на руках, я все боялся, что он
сдуру  вкатит  мне  какое-нибудь  быстродействующее.  У  него  наверняка
имелось.
   - Ничего. У меня бывает. От  свежего  воздуха.  -  Я  сообразил,  что
продолжаю говорить ерунду.
   "Синестезия  -  смешение  в  мозгу  данных,  поступающих  от  внешних
рецепторов.   Характеризуется   невозможностью    пациентом    адекватно
воспринимать, оценивать и реагировать на окружающий мир".
   Я не мог саркастически не посмеяться сквозь боль: что-что,  а  точные
формулировки - это по нашей части. Название-то подобрать я могу...
   Сквозь уходящий звон в  ушах  я  вдруг  услышал,  как  голос  Кролика
произносит размеренно, будто метроном:
   - Вспышка. Цветы. Дорога. Зеленый газон. Вспышка. - Пауза и по новой:
   -  Вспышка.  Цветы.  Дорога.  Зеленый  газон.  Вспышка.  -  Пауза.  -
Вспышка..
   А, ну-ну, подумал я. Гипнотизер хренов. Старайся. Меня даже отпустило
скорей, чем я думал.
   Проклятый Кролик! Проклятое виски!  Как  я  мог  забыть,  как  теперь
действует на меня алкоголь? Даже в детских, "пионерских" дозах.
   Я не знаю, что со мною происходит,  что  стало  происходить  со  мной
здесь, в Доме. Усилилось многократно,  так  вернее  будет  сказать,  ибо
кое-какие  вещи  происходили  и  прежде.   Касались   краем.   Слышались
отголоском. И только тут, в затерянном в  тверских  лесах  доме,  что  с
самого моего первого взгляда сделался для меня Домом  с  большой  буквы,
охватили меня, убежавшего, и сам я не знаю теперь, так уж случаен ли был
мой смятенный выбор тогда, почти четыре года назад.
   Забытый кордон с продающимся домом я нашел в западной части  области,
в заболоченных моховых лесах. Отсюда вытекали крошечные  ручейки,  чтобы
потом стать настоящими реками, расходящимися к трем морям. Сюда не  вели
проходимые дороги. В топь  уходили  деревни  с  одной-двумя  бабками,  и
осинник, такой густой, что не протолкнуться, толщиной с  руку,  пробивал
уходящие вслед за  деревнями  брошенные  узкоколейки.  Впрочем,  уж  для
Тверской-то,  обжитой  и  обустроенной  области,  это,   конечно,   было
редкостью, я понимал. Но именно здесь мне  открылась  за  годы  нехитрая
истина, что вовсе не обязателен необитаемый остров за тысячу  миль.  Что
медвежьи углы, где можно относительно полно забыть о роде  человеческом,
находятся на удивление неподалеку. Что так просто, оказывается, если  не
порвать, то до предела истончить связующие нити.
   Настигшая синестезия расщепляла вкусы на запахи, а звуки на  цвета  Я
уже не говорю о зрении. Вдруг я  делался  способен  считать  волоски  на
крыле мухи  или  заставить  заднюю  стенку  комнаты  в  Доме  уехать  за
горизонт. Слышал собак  в  ближайшей  (без  магазина,  пять  километров)
деревне, потом - "железку" за девять, а там, глядишь,  смог  бы  уловить
тайные беседы в Кремле.  Если  бы  только  сумел  предварительно  отсечь
сумасшедший грохот мышиных пробегов под полом и  вообще  разделить  весь
этот клубок...
   Это  было   исподтишка.   И   всегда   наверняка.   Обостряющееся   в
геометрической пропорции восприятие мгновенно переводило едва  возникшую
прекрасную  картину  в  непереносимую  для  мозга,  и   он   отключался,
благословение природным  предохранителям.  И  горний  ангелов  полет,  и
дольней лозы прозябанье...
   Мне оставалось лишь надеяться, что Кролику с присными его пока что не
известны эти мои новые качества. Ведь он прибыл сюда вовсе не за этим.
   - Возьмите на полке вторую лампу, зажгите.  В  этой  сейчас  кончится
керосин.
   Кролик повиновался. Керосина у меня вообще немного, но  черт  с  ним,
после сегодняшней ночи, думаю, мне тут больше не жить.
   - Когда, говорите, пленочку-то отсняли?
   - На прошлой...
   - Вранье! Я три недели от Дома ни на шаг. А  вот  дней  двадцать  или
чуть более того, снег еще не сошел, приходил ко  мне  мужичок-охотничек,
да. Просил помочь с застрявшим "шестьдесят шестым". Я еще подумал -  что
я ему, трактор? Это ж надо, по  самую  кабину  вездеход  уделать  только
затем, чтоб выманить меня на целый день. И помог же я. По уши в  ледяной
глине притащился, как не простыл только. А откопал.
   - Заплатили они?
   - Ага. На хлеб хватило. Я как раз недели четыре хлеба не ел.
   Закончив возиться с  лампой,  Кролик  обошел  комнату  по  периметру,
позаглядывал во всякие углы. Ободрал отставший кусок обоев возле  печки,
по-хозяйски сунул в общую  кучу  растопки.  Потрогал  ходики  на  стене,
отбрасывающие тень. Я не заводил их с момента вселения: зачем?
   - Представляю, как вы намучились с переездом.
   - Да было-то... Три десятка коробок с книгами,  чемодан.  Да  что  на
себе.
   - Да-да, я знаю, - рассеянно покивал он. - И еще ваш письменный стол.
Двухтумбовый такой, старинный. Кстати, где он?
   - В первую зиму у меня тут был военный коммунизм.
   - В смысле?
   - Ну, тогда тоже топили мебелью. Дров не было.
   - Гм, я полагал, живя в лесу...
   - Лес - это еще не дрова. Тем более - сухие дрова.
   Я невольно вспомнил, как лежал  под  пошедшим  "не  туда"  срубленным
огромным стволом. В сапоге от сорвавшегося  в  последний  момент  топора
хлюпало, а в башке шальная мысль: если не выберусь,  лисы  первым  делом
обгрызут уши и щеки, у живого даже. Три недели потом не мог вздохнуть  с
поломанными ребрами, замерзал в нетопленом Доме, и вокруг -  ни  дровины
сухой, два месяца дождей, "гнилая" осень. Моя первая  осень  тут...  Вон
там это было, в двух десятках шагов позади Дома, да.
   Кролик повел бровью, а я подумал, что  знаю,  как  по-латыни  "заяц".
"Кролик"  не  знаю,  а  "заяц"  -  вспомнил.  "Лепус",  вот  как.  Лепус
асфальтус, нате вам. Мы же обозвать всегда сумеем.
   - Я что-то не заметил на корешках книг  знакомой  фамилии,  -  сказал
Кролик,  стоя  ко  мне  спиной.  -  Или  они  тоже...  жертвы   военного
коммунизма?
   Вот это был еще один настоящий вопрос! И задал-то  он  его  с  этакой
видимой иронией,  чуточку  как  бы  панибратствуя.  Мол,  мы-то  с  вами
понимаем.
   ...Как же, как  же,  читал,  читал!  У  меня  вообще  все  ваше,  что
издавалось, собираю вас, да, хе-хе...  Очень!  Особенно  это...  "Снег".
Нет, "Пурга", ну что-то в этом роде. Это - да! А чего ж сами на  полочке
не держите, как же так? Да я бы на вашем месте...
   Да уж, кто-нибудь на моем месте... но оно  уже  занято.  Мною.  Хотя,
видит Бог, поменялся бы с кем и на что угодно.
   - Там же, - сказал я без всякого выражения. - В  печке.  Первое,  что
сделал,  когда  разобрал  добро.  Сжег  даже   сборники   с   крохотными
рассказиками. И тащил-то сюда только потому,  что  свалено  было  все  в
кучу.
   - Да, - сказал Кролик. - Я вас понимаю. Это не тот случай.
   Разумеется, это был не тот случай, и разумеется,  Кролик  читал  все,
что у меня издавалось, и что не издавалось, и  что  я  сам  не  помню  -
какие-нибудь черновики, которые я выбрасывал на помойку.
   - Я больше не работаю. Не написал  здесь  ни  строчки.  И  не  напишу
больше никогда. Это было мое условие.
   - Да, - снова сказал Кролик. - Я помню. Но вы начнете. Это  несложно.
Вы сами знаете, что это несложно.
   - Ни х... это не несложно! - Я редко ругаюсь вслух. Глупо потому что.
- И я не начну. Вы тоже сами знаете, почему. Должны  знать,  по  крайней
мере.
   И вторая лампа, выплюнув язык копоти, погасла. Там тоже не  оказалось
керосина. Я забыл.
   - Ну, вот...
   - К лучшему. Поспать хоть часика три. Первый автобус проходит в шесть
двадцать, а до бетонки идти два часа. С половиной.
   - Слушайте, Игорь, на кой вам сдалось  покупать  какой-то  ворованный
паспорт? Неужели думали всерьез исчезнуть?
   - Я хотел забыть все. Вам не понять.
   - Вы думаете?
   Я перебрался на кровать, лег, не раздеваясь, он, судя  по  скрипам  и
кряхтению моего расшатанного топчана, улегся там.
   - Хотите, расскажу, с чего с вами начиналось? То, что для вас до  сих
пор оставалось, так сказать, "за кадром"?
   - Попробуйте.
   В окно мне была видна полоска бледной зари. Утренней или вечерней,  я
отчего-то не мог сейчас догадаться. Ну да у меня тут зори сходятся.
   - Когда вы впервые попали в поле зрения, это было в  большой  степени
случайно. Девяностый год, последнее -  Девятое,  что  ли?  -  Всесоюзное
совещание молодых  писателей.  Тогда  это  так  называлось.  Проводилось
силами покойного комсомола. Помните?
   Я помнил.
   -  Помимо  всего   прочего,   на   таких   мероприятиях   проводились
всевозможные   анкетирования.   Социология.   Идеология,   конечно.   Не
вульгарное  выявление  диссидентства,  на  то   стукачей   хватало,   но
необходимо  же  властям  предержащим  знать,  чем  дышит  племя  младое,
незнакомое. В массе. Были  листы  и  от  особой  лаборатории,  тщательно
завуалированные, разумеется. Надо сказать, что ваши  ответы  прошли  для
специалистов совершенно незамечено...
   - По-моему, это все проводилось анонимно. Если я верно помню.
   - Не будьте хоть теперь-то наивным. Слушайте дальше. Даже я, прочитав
их не так давно,  задним  числом,  не  усматриваю,  например,  ничего...
экстраординарного.  Ну,  суждения   в   меру   образованного   человека,
вступающего в пору зрелости. В меру фрондирующего. Не  в  меру  себе  на
уме.  Без  ослепительных  либо,  наоборот,  зияющих  мест  в  биографии.
Ничего... ничего. Если бы не совпадение одно поразительное.  Говорят,  у
сотрудника, обрабатывающего эти, вкупе с остальными,  данные,  на  столе
оказался ваш тогда едва-едва вышедший  "Снег".  Откуда  раздобылась  эта
книжечка, да-да, та, среднеазиатского издательства, самая  ваша  первая,
тощенькая, зато полный вариант,  не  московская  эмгэшная  выжимка?..  В
общем, сотрудник прочитал и сделал выводы. Вы  пошли  в  картотеку  и  в
обработку, и так стали известны феномены, связанные с вашими  "Утро...",
"Самые-самые",  "Полночь   откладывается",   кое-что   еще.   Результаты
ошеломляли. Хотя по-прежнему предполагалось, что имеет место тривиальное
ясновидение. Тривиальное, надо оговориться,  только  для  тех  структур,
которые вами занимались. Широкая публика тогда, не то что в наши лета, к
подобным запретным водам не подпускалась на  выстрел.  Впрочем,  граница
запретных вод имеет свойство отодвигаться. Но это к слову. Тем не  менее
началась глубокая  оперативная  проработка  и,  сопоставив  имеющееся  с
фактами  из  вашей  реальной  биографии...  Выводы  были  сделаны   сами
понимаете какие. Все гораздо сложнее.
   Я подавленно молчал в темноте.
   -  Процент  "угадывания"  -  десять  и  семьдесят  пять!  Какие   там
телепатия, ясновидение, прочее.
   Детские игры на  травке.  В  хрестоматийном  американском  примере  с
"Наутилусом" и лейтенантом Джонсом - его настоящее имя  и  звание  майор
Джеральд Упсом, между прочим, - коэффициент семь и пятнадцать,  то  есть
семьдесят один и пять десятых процента совпадений  между  загаданной  на
берегу и выбранной "Джонсом"  на  борту  подводной  лодки  карточкой  по
Райновской  системе,   было   признано   неопровержимым   подтверждением
существования телепатии. Но с вами-то  все  по-другому!  Более  того,  я
убежден, что у вас - вообще десятка, а погрешность идет только  за  счет
информационных  потерь  того  вашего  периода,  когда  вы  еще  не  были
привлечены и не был налажен строгий контроль за всем,  что  вы  делаете.
Десятка. Идеальное, невозможное, не имеющее право быть десять из десяти.
Или сто из ста...
   - Или тысяча из тысячи, - буркнул я. Эх, если  б  это  было  так!  Но
Кролику я об этом не скажу.
   - Или тысяча из тысячи. Разве эксперименты, в которых вы участвовали,
вас не... кгхм. Извините.
   - Вот именно. - У меня похолодели кончики пальцев, но я справился.  -
Я не экстрасенс.
   - Вы не экстрасенс. Или как еще называют: сенситив.
   - Я никогда не предсказывал  землетрясений,  наводнений,  чернобылей,
челленджеров, и че... черт знает чего еще.
   - Это делали другие, много кто, - согласился он. - По следам  великих
трагедий  вообще  всегда  выясняется,   что   их   только   ленивый   не
предсказывал. Речь не о том, вы ж знаете.
   Я знал.
   - Я предельно откровенен, так как убежден, что на данном  этапе  хотя
бы мы - союзники. То есть я-то убежден, что мы союзники вообще, но,  что
бы я
   Ни говорил сейчас, вы все равно в это не поверите. Не поверите же?
   - Не поверю.
   - Черт с вами, не верьте пока. Так хоть на время примите, что  я  вам
не враг и пришел я к вам тоже не от хорошей жизни. Игорь, вы по-прежнему
не согласны рассмотреть меня как частное лицо? - вдруг спросил он.
   Я повернулся на бок, кровать скрипнула, вздохнула пружинами. Из нее -
я  знал  -  просыпалась  очередная  горсть  мусора.   Когда-нибудь   она
рассыплется вся.
   - Как вас ни рассматривай, а вам всем от меня что-то надо.
   - Да,  надо.  Вы  должны  начать  работать.  Неважно,  находясь  где.
Здесь... или в любом ином месте, как хотите. Условия будут созданы.  Для
издания в том числе. Да вы сами знаете.
   Ну вот и все. Слова сказаны. Вот  зачем  он  приехал.  Кролик.  Любые
условия и великолепные возможности. Только  пиши.  Что  хочешь.  На  что
прежде не хватало времени, денег  для  пропитания,  веры  в  перспективу
издаться. Еще чего-нибудь. Кто из людей моей профессии не  отдал  бы  за
это руку, лишь бы работать другой?
   Однако писать "что хочешь" они мне теперь не дадут, даже  если  бы  я
сам захотел. Со мной  станут  обращаться  как  с  дейтерием,  близким  к
критической массе. Он же соображал, "чем рискует", когда шел  сюда,  мой
храбрый Кролик... Вот черт, он действительно  должен  быть  уверен,  что
рискует смертельно, если не хуже. А держится молодцом.
   - Я, наверное, должен вас поблагодарить, что вы  полагаетесь  на  мою
порядочность. По отношению к вам лично в смысле безопасности.
   - Я надеялся на это.
   - Вы можете не беспокоиться, я  действительно  больше  не  напишу  ни
строчки, ни полслова.
   Молчание, в котором мне что-то чудится. Не пойму что.
   - Обязуюсь также не насылать на род людской чумы, мора, пепси  вместо
воды в водопроводные трубы, космических и иных катаклизмов.
   - Я полагал, что если бы захотели, вы давно сделали бы это. И если бы
могли.
   Не пойму, улыбается он там, что ли?
   - Откуда вам знать границы моих возможностей?
   - Да их никто и не знает, помилуйте, Игорь Николаевич.  В  предыдущих
опытах, по-моему, только-только на них начали выходить...
   Снова неловкое молчание, но Кролик его преодолевает:
   - Вам предлагается точка зрения. Относиться к своему...  скажем  так,
"дару", хотя явление гораздо шире, не как к какому-то кресту,  а  как  к
инструменту, которым стоит научиться пользоваться, только и  всего.  Что
же, сбежали вы сюда, видите, и что? От себя самого-то, а?.. Предлагается
вам наилучший выход. Имеется ведь не только эта точка зрения, которую  я
предлагаю, - имеются разные. В том числе и относительно вас лично...
   Да, несмотря на ставший каким-то казенным  голос,  полная  ясность  и
откровенность. А  может,  окончательные  условия  так  и  надо  ставить,
казенно  и  скучно.  Тут  остаться  мне  не   позволят,   значит,   надо
соглашаться. Пока еще просят добром.  Он  вообще  неоправданно  гуманен,
Кролик. Зато больше  ничего  про  меня  не  знает.  Он  приехал  ко  мне
прежнему, а я уже другой. Не знает про Дом. Не  знает,  отчего  мне  так
бросилась в глаза его красно-черная сумка. Про нее, между нами,  я  тоже
только смутно могу предположить.
   - Боль проходит, - вдруг сказал Кролик очень проникновенно из  своего
угла комнаты. - Боль проходит, Игорь, и это  самое  лучшее,  что  в  ней
есть. Да в ней больше ничего хорошего и нет, поверьте мне, я знаю.  Я  -
знаю.
   Ух, как я его возненавидел за эти слова! Хитрый,  вкрадчивый  Кролик!
Но я ничего не ответил ему, потом