Марина НАУМОВА

                               КОНСТРИКТОРЫ




                                    1

     Дискотека чуть не испортила все. И дело было не в  том,  что  Рудольф
почувствовал себя старым  среди  переполнявшей  его  юнцов,  и  не  в  его
непонимании и неприятии современной музыки - дело было  в  самой  Альбине.
Трудно было поверить,  что  девушка,  совсем  недавно  шептавшая  о  любви
дрожащими от смущения губами, могла теперь  смотреть  сквозь  него,  будто
никогда и не было между ними признаний и объяснений. Взгляд Альбины, тонко
реагирующий на малейший оттенок его поведения  то  прищуром,  то  блеском,
казалось оцепенел. Вся ее личность ушла в движение: ритмичное,  жесткое...
Или - мертвое? Не исключено - иначе бы ее тело не вызывало бы ассоциации с
механической куклой. Изменилось, помертвело и ее лицо, становясь  тупым  и
бездумным.
     "Да она ли это?"  -  поразился  Рудольф,  словно  впервые  видя  свою
подругу; нет - с сегодняшнего дня уже невесту.
     Ей не шла эта бездумность - в самое время Рудольф обратил внимание на
Альбину как раз за ее потаенную серьезность, проглядывающую во взгляде, то
в особом наклоне головы, то в манере морщить высокий открытый лоб. А  эта,
новая Альбина, переиначенная бессмысленной музыкой, вновь  возвращалась  в
категорию обделенных интеллектом заурядов.
     Рудольф остановился, оглянулся,  оценивая  расстояние  до  выхода,  и
неожиданно резко поволок девушку к ступенькам, ведущим к пляжу. Альбина не
сопротивлялась, но шла, как в полусне.
     - Быстрее! - Рудольф заставил сделать ее несколько шагов по  песчаной
дорожке и лишь оказавшись  под  последними  акациями  и  первыми  колесами
солнцезащитных зонтиков, заметил, что рука Альбины напряглась, намереваясь
высвободиться.
     - Руди, что случилось? - ожил в глазах девушки огонек.
     - Это я хотел тебя спросить, - Рудольф подозрительно  разглядывал  ей
лицо. В неловком положении он  окажется,  если  отрешенность  Альбины  ему
только примерещилась!
     - Не понимаю.
     - Ала  ты  прости,  но...  -  он  запнулся,  стараясь  подыскать  для
объяснения наиболее уместные слова. - Понимаешь, тебе это просто не  идет.
- При этих словах брови Альбины сдвинулись, сообщая о проглоченной, но тут
же прощенной обиде. - Я не знаю, как тебе это объяснить, но  эти  танцы...
они не для тебя.
     - Я уже стара для них? Двадцать пять - не пятнадцать, ты  это  хочешь
сказать? - с легко горечью спросила она.
     - Нет. Ты просто... серьезней, что ли. Я ведь тебе  говорил,  что  ты
мне нравишься как раз за то, что не похожа ни на кого.  А  здесь...  -  он
развел руками.
     - Ясно. - Альбина отвернулась.
     Несколько секунд они молчали, только разноцветные отблески дискотеки,
меняясь, тревожили тени на ее лице.
     - Ты прости, если я сказал что-то не то, - тронул  девушку  за  плечо
Рудольф, несколько сбитый с толку ее реакцией.
     - Да нет, все нормально. - На лице Альбины возникла и тут же  пропала
кривоватая усмешка. - Наверное, ты прав. Просто мне  надоедает  все  время
быть белой вороной. Слабость, да? Но я не  претендую  на  то,  чтобы  быть
сильной. И мне тяжело видеть чужую укоризну, не  понимая  -  за  что...  -
Рудольф  явно  хотел  что-то  сказать,  но  Альбина  жестом  попросила  не
перебивать ее. - Яне должна была приводить  тебя  сюда...  Глупая  девочка
Ала! Пожалей меня...
     Рудольф молча притянул ее  к  себе,  не  замечая,  как  довольно  она
улыбнулась. Альбина предчувствовала, что еще немного  -  и  он  произнесет
вслух какую-нибудь  заезженную  банальность  вроде  "Толпа  всегда  травит
лучших". Альбина и сама недопонимала, почему его "умные" фразы вызывают  у
нее такое раздражение. Эта его привычка была далеко не худшей из возможных
- и все равно всякий раз у нее складывалась иллюзия, что и  все  остальные
слова от такого соседства заражаются мерзенькой мелкой  фальшью.  Даже  ее
собственные.
     - Пошли, - предложил Рудольф, приглаживая длинные пепельные волосы.
     - Хорошо. - Альбина вскользь, будто случайно, прикоснулась  губами  к
его шее, и по-детски  хихикнула,  стараясь  окончательно  отвлечь  его  от
предыдущей темы. Ей было приятно находиться в такой близости от него,  под
защитой  мужских  рук;  она  любила  всем  телом  ощущать  реальность  его
присутствия; хочешь, задень коленом, хочешь - задень животом... Но  обычно
Рудольф даже дома старался выдерживать дистанцию: видно,  срабатывали  его
начальственные привычки.
     В обнимку они спустились  к  пляжу;  удлинявшиеся  тени  прыгали  под
ногами  в  такт  оставшейся  за  спиной  музыке.  Навстречу,  по  частично
утопленным в песок бетонным  ступенькам,  поднимался  какой-то  человек  в
футболке  с  рисунком  восходящего  солнца,  и  Рудольфа  словно  кольнуло
изнутри: взгляд случайного встречного был таким же  отрешенным,  как  и  у
Альбины пару минут назад.
     "Вот еще один пришел искать забвенья" - пронеслась в его голове  одна
из нелюбимых Альбиной мыслей.
     И...
     - А теперь - новинка сезона! - зазвенел сзади надрывно-веселый  голос
диск-жокея. - Танцуют все!!! Веселей, ребята!
     Новый ритм, простенький и задорный, как  детская  считалка,  запрыгал
под пластиковым куполом среди разноцветного миганья.

                        Мы упадем в объятья сада.
                        И больше ничего не на-а-да!

     - завопили колонки высоким, не то девичьим, не то детским голосом.
     "Вот именно - и больше ничего не надо, - грустно  повторил  про  себя
Руди, помогая Альбине сойти  с  бетона  на  песок.  -  Ничего...  Куда  же
катиться мир, если в нем думают только о забвении, только его  и  ищут:  в
музыке, в пустых фильмах, - он поймал себя на  том,  что  подбирает  слова
специально для доклада на комиссии, который он  наверняка  когда  ни  будь
сделает. - В том, что молодежь называет иногда "любовью". И, главное, я не
вижу для всего этого объективных причин..."
     Альбина не была телепаткой, но этого и не требовалось,  чтоб  ощутить
внезапно возникшую между ними тень отчуждения. "Ой-ой! - пригляделась она,
- можно подумать, что он на собрании. Ну что я за дура зачем  привела  его
на дискотеку? Теперь ему может прийти в голову добиться ее закрытия..."
     - Ты знаешь, Руди, - заслонила ему дорогу она, - можно я тебе все  же
объясню, почему я хожу танцевать? Ты ведь не  станешь  презирать  меня  за
это?
     - Ты о чем? - вздрогнул он, "возвращаясь" на пляж.
     - Это в самом деле звучит очень глупо, - виновато моргнула она. -  Но
музыка помогает мне забыть о страхе...
     - Прости, не понимаю... Чего ты можешь бояться?
     - Конечно, ты - преуспевающий, сильный... и мужчина к тому же. А  ЭТО
чувствовать, а не  понимать...  Скажи,  ты  не  обращал  внимания,  что  в
последнее время ничего не происходит?  Во-об-ще!  Нигде  и  ничего.  Можно
подумать, что в мире нет событий более значительных, чем чей-то  очередной
юбилей, и трагедий, более масштабных, чем падения кирпича  с  крыши  перед
носом у кошки, как передавали вчера по  радио.  Я  вначале  засмеялась,  а
потом... мне было очень страшно потом, Руди! Ведь люди не стали  лучше,  и
мир не стал - мы просто  не  заслужили  это  затишье.  В  жизни  ведь  все
чередуется: черное - белое, прилив - отлив...  Говорят,  перед  голодом  в
старину бывал рекордный урожай хлеба. Ты слышал про такие приметы?
     - Ала... - он остановился и  принялся  копать  в  песке  ямку  носком
ботинка, соображая, как ему лучше отвечать в подобных  случаях.  -  Похоже
мне действительно тебя не понять...
     - Мне кажется, - дрогнули ресницы девушки, - что это - затишье  перед
очень большой бурей. Перед  такой,  что  нам  и  не  представить  сегодня.
Посмотри на эту луну, на эту реку... Кто-то плавал в этой воде миллион лет
назад, и луна смотрела на него в точности так же... Миру нет до нас  дела.
Руди. Но он оберегает себя, и для этого ему нужно равновесие. Это  нам  не
все равно: одно большое горе или масса мелких неприятностей  -  а  природе
это не важно. Вот чего я боюсь:  сегодня  все  хорошо,  а  завтра?  -  она
зажмурилась и внезапно переменила тон. - Ты зайдешь ко мне на работу?
     - А? -  моргнул  Рудольф.  Только  что  он  думал,  что  несмотря  на
наивность Алиных рассуждений, эти мысли тревожили порой и  его  самого.  В
самом  деле:  в  последние  месяцы  жизнь  стала  слишком  бесконфликтной.
Конечно, по логике вещей,  он  должен  был  только  радоваться  этому,  но
нет-нет, а смутное предчувствие прорывалось порой  вечерами,  когда  из-за
переутомления сон не шел. - Ты что-то спросила?
     - Я спросила не придешь ли ты завтра  ко  мне...  Знаешь,  в  столице
будет какая-то крупная конференция. Тоже  -  событие,  и  почти  вся  наша
профессура разъехалась. Я даже удивилась: как так можно - уже второй день,
как в больнице нет ни одного мало-мальски известного  специалиста,  так  -
одни практиканты и молодежь...
     - Да, долгое спокойствие ослабляет... тьфу  -  расслабляет,  -  из-за
этой тупой оговорки Альбина не почувствовала  обычного  раздражения.  -  А
вообще любопытно: наш мэр,  оба  его  заместителя,  даже  начальник  нашей
комиссии - все тоже  подались  сейчас  в  столицу.  Видно,  развеяться  от
безделья захотелось.
     - Не нравится мне это, - вновь  нахмурилась  девушка.  -  А  дорожная
полиция? Ты не обратил внимание - все постовые исчезли!
     - Тоже бездельничают, - махнул рукой Рудольф. - Да брось  ты!  Нам-то
какое дело? Когда все идет как по расписанию - не грех и  сачкануть...  Ты
ведь тоже не имеешь права в дни дежурства покидать территорию больницы,  а
вспомни - сколько раз мы с тобой бегали в кафе?
     - Но на этаже всегда кто-то оставался,- напомнила она.  -  На  всякий
случай.
     - Но ты ж говоришь - молодые врачи остались? А они, может, и не  хуже
ваших профессоров. И без нашего  мэра  жизнь  города  не  остановиться.  А
дорожная полиция... тоже, наверное, кто-то где-то сидит и смотрит только в
сторонке. Так что, выкинь эту мрачность из головы, и сосредоточься на том,
что скоро мы с тобой распишемся. Договорились?
     Он заглянул девушке в лицо, ожидая, что оно засияет, как обычно,  что
на щеках появятся ямочки, а серые  глаза  станут  узкими  и  лукавыми.  Но
ничего не произошло: наоборот, в уголке глаз  Альбины  заблестели  готовые
выкатиться слезинки.
     - Не надо, - чужим, испуганным голосом проговорила она.
     - Что? Ну дай, я тебя поцелую, - неуверенно-шутливо предложил он.
     - Не  надо  говорить  об  этом...  -  увернулась  Альбина.  -  Они...
слышат...
     И она кивнула головой, показывая в сторону луны и верхушек деревьев.


                        И больше ничего не надо!
                        Да-да да-да, да-да да-да!

     У этой песни было два названия, несколько  вариантов  аранжировки,  и
огромное количество  текстов.  Собственно,  кое-кто  пытался  объявить  ее
особым направлением или  стилем,  настоящим,  полноправным  видом  музыки,
название  которого  звучало  столь  трудно  произносимо,  что  его  как-то
стихийно перекрестили в "ламбадобрейк" - тоже не слишком  благозвучно,  но
зато понятно.
     "Ламбадобрейк" задорно повизгивал во всех колонках, скакал по веткам,
тревожа замороченные мигающим освещением листья, изначально не привыкшие к
такому веселью.
     Много ли мыслей уживается в  голове  одновременно  рядом  со  смехом?
Когда  пляшут  внутри  солнечные  зайчики,   все   серьезные   рассуждения
разлетаются вдребезги, да и зачем думать, когда можно уйти в музыку-смех с
головой, стать ее придатком. Это потом, когда мелодия иссякнет, затеряется
в тишине, наступит пора размышлений - для тех, кому они  вообще  нужны.  А
пока звучит - лучше все выбросить из  головы,  пусть  она  хоть  ненадолго
станет легче. Забудь все - и танцуй, танцуй, оглашай воздух  восторженными
воплями...

                        И больше ничего не надо!

     А в пространстве уже трясутся незлые кулаки, трутся  и  толкают  друг
друга бедра, и вот уже на освобожденный центр  площадки  пятачка  валиться
наземь  парочка,  чтобы  показать  самый  класс  танцевального   дворового
мастерства.  Не  день,  не  два  выкладывались  они  после  рабочего  дня,
тренируясь в подвалах и на чердаках, но позади усталость и  пот  -  сейчас
время их триумфа.
     Тела ритмично змеятся, нахлестываясь друг на друга, и в то  же  время
избегаю касания: струиться огромной шелковой  кистью  обработанная  всякой
химией шевелюра парня, блестит черный "люрексом" на голове партнерши...

                        Мы упадем в объятья сада.
                        Да-дадада, дак-дада-да!

     И вопят, вторя певцу-певичке опьяненные задором голоса...
     Центр площадки, как издавна заведено,  отдается  "профессионалам",  а
край уже заполнили "отфонарщики" - здесь можно упасть на  спину  и  просто
дрыгать в воздухе ногами, можно пройтись на руках - да мало  ли  на  какую
дурь не толкает человека полная свобода движения;  лишь  веселым  безумием
сверкают в мелькании светофильтров глаза.
     Все ли?
     За разноцветицей огней сложно обнаружить пустоту, и  все  же  слишком
резко выделялся из общей массы один тяжелый "отсутствующий"  взгляд-чужак.
Это его запомнил по дороге Рудольф, прежде  чем  пустовзглядый  незнакомец
успел нырнуть под маску изменчивого света.
     А было так... Взгляд этот - не в ритм, не в  темп,  -  заскользил  по
бьющимся в тенетах музыки фигурам, замер на ближайшей тонкой талии, и  она
прекратила на миг извиваться.
     - Привет.  Партнершу  ищешь?  -  вильнули  шелковые  бедра,  и  худая
рученька с десятком тонких браслетов потянулась к  восходящему  солнцу  на
футболке.
     Да, все началось вот так просто...
     Ни говоря ни слова в ответ, пустовзлядый потянул  ей  навстречу  свои
лапищи; пальцы впились в ребра словно нарисованные тенью на  майке,  и  на
какой-то момент обоих скрыло сгустившееся облачко жидкого азота.
     Совсем рядом виза упал на линолеум и завертелся волчком бритый  юнец,
его крик подхватили другие и среди  слитного  ора  затерялся  один  вопль,
вспыхнувший на миг тогда, когда пальцы пустовзглядого вошли вдруг в  чужое
худое тело, прорывая кожу. Тем более  неслышим  тихий  хруст,  а  то,  что
девочка вдруг обмякла в руках партнера, что голова  ее  откинулась  назад,
что замерли, мутнея, вылезшие из орбит глаза,  что  кровь  заструилась  по
талии - кто это заметит?
     Кому это надо?
     Блестящие от темно-красной жидкости пальцы ослабили хватку, тело сухо
свалилось  под  танцующие  ноги,  -  ноги   пружины   огромного   веселого
механизма-организма по имени дискотека.

                        И больше ничего не надо!

     Неужели никто не обратит внимание  хотя  бы  на  неуместно  медленные
движения нового посетителя?
     Никто.
     Для "профессионалов" -  центр  площадки.  Там  -  акробатика,  там  -
мастерство, там -  восторженные  взгляды  зрителей.  Но  началось  все  на
"периферии". Здесь с ума сходили кто как может, кто во что горазд.
     Тело под ногами? Мало ли их валяется... Что - каждому  пульс  щупать?
Где тут разглядишь, как  липкие  от  крови  пальцы  уже  мягко  нашаривают
вихляющие бока новой жертвы... Сжатие, хруст, вопль...
     Визжит веселая толпа!
     А голосок-то у певца  -  звоночек!  Разве  повериться  что,  под  его
светлое звучание могут приближаться к центру  площадки  неторопливые  шаги
убийцы?
     Шелковая кисть волос танцора-солиста скрылась вдруг под  склонившейся
над ним спиной; затянутые в трикотаж глянцевые ноги задергались,  забыв  о
ритме, и замерли вдруг, подогнувшись.
     Некоторое  время  пустовзглядый  еще  мял  мертвое  тело.  Девушка  с
"чулком" на голове с профессиональной резвостью отползла на четвереньках в
сторону и забралась в случайную нишу посреди  замерших  вдруг  ног.  Затем
поясница маньяка начала разгибаться - блеснуло солнце на футболке, повеяло
холодом от открывшегося нечеловеческого взгляда...
     - Что же вы  ребята?  -  продребезжал  издалека  металлический  голос
диск-жокея. - Танцуем все!!!
     И  вновь  дискотеку  заполнило  общее  движение,  больше  похожее  на
конвульсию огромного многоголового и  многоногого  существа,  старающегося
выскочить из своей, ставшей тесной раковины-ограды. С криком  затолпились,
давя друг друга, подростки у входа, по особо медлительным спинам застучали
кулаки... И снова сомкнулись на неудачливой  жертве  грязные  руки,  снова
крик захлебнулся в кровавой пене, хлынувшей изо рта.
     С коротким треском обрушилась на кусты поддерживающая навес  колонна,
волоча за собой потухающий софит, через зашатавшийся борт  ограды  прыгали
люди, окончательно втаптывая в землю сломанные ветки.
     Дискотека пустела. Ее сборный механизм-организм таял,  превращаясь  в
отдельных напуганных людишек.
     Еще одно тело забилось на полу в агонии. Заляпанные до локтей влажные
руки со скрюченными пальцами зависли в воздухе;  шарил  по  азотному  дыму
медленный взгляд: неужто кончена  на  сей  раз  работа?  А  чье  это  лицо
кривляется тогда от страха среди громад аппаратуры?
     Микрофон прыгал в дрожащей руке диск-жокея, и  динамику  еще  удалось
разнести по набережной последний, усиленный металлом вопль.
     - Мы упадем... - заткнулась запись, и все стихло, так что  дальнейший
плеск реки сделался  удивительно  громким,  и  хорошо  стало  слышно,  как
неторопливо и тяжело переступает через похожие в азотной дымке на айсберги
тела медлительный пустовзглядый убийца...



                                    2

     Правильней было бы уйти с той злополучной дискотеки еще раньше - хотя
Альбине  и  посчастливилось  избежать  страшной  участи   оставшихся   там
навсегда, теперь  она  страдала  от  немилосердной  сонливости:  дежурство
начиналось с шести утра.
     - Чего мы такие невеселые? - встретил ее вопросом  вечно  сидящий  на
столе "братишка" - семнадцатилетний паренек, подрабатывающий тут на  учебу
в медицинском.
     - А тебе не все равно? - проверив, правильно ли  застегнуты  пуговицы
халата, нехотя отозвалась Альбина, и опустилась на свой  рабочий  стул.  -
Между прочим, мне вчера предложили руку и сердце...  И  я,  кажется,  дала
согласие.
     - Прискорбно, - хмыкнул "братишка", сползая с журнала.
     Альбина  поморщилась,  подыскивая  в  уме  эпитет,  достойный   этого
хаменыша, взяла освободившийся журнал в руки,  и  в  конце  концов  решила
промолчать.
     Не о пустяках ей следовало сейчас думать - о  своей  жизни  со  всеми
грядущими в ней переменами. Вот если бы еще не так хотелось спать...
     Удостоверившись, что продолжения не  будет,  "братишка"  спрыгнул  со
стола  и  поплелся  за  половой  тряпкой.  Альбина  проводила  его  сонным
взглядом, затем ее глаза закрылись сами по себе и все - журнал,  больница,
все, что ее окружало  -  начало  отдаляться.  То,  что  надо  было  делать
сегодня, то, что тревожило  ее  вчера  -  все  это  теряло  смысл.  Спать,
спать...
     "Стоп, - каким-то чудом она успела  затормозить  это  несвоевременное
сползание в сон, - сперва - журнал..."
     Она  вздохнула,  разлепила  тяжелые  веки,  уставилась  на   неровные
каракули сменщицы и поняла, что хочет кофе. Много. Крепкого...
     Встав так резко, что перед глазами вспыхнула  на  миг  серая  пелена,
Альбина зашагала к сестринской.
     По дороге она лишь чудом не споткнулась об брошенную посреди коридора
швабру: "братишка" уже восседал  на  подоконнике,  плюща  кончик  носа  об
стекло.
     - Скотина... - чуть слышно прошептала девушка.
     - Чего? - отдернулся от стола "братишка".
     - Ничего... разбросал тут! - Альбина с трудом  сдержалась,  чтобы  не
выругаться намного покрепче.
     "Видел бы меня сейчас Руди! Вот она,  вся  моя  "интеллектуальность"!
Цена ей - одна недоспанная ночка да грязная  швабра",  -  от  этих  мыслей
Альбине стало совсем горько, но раздражение развеялось,