охла, мы теперича перед левым  берегом
нагишом стоим, нас без реки всякий обидеть может.
     Свиол только плюнул в сердцах. За Стакном даже и посылать не стал,  и
без того ясно, чью сторону примет осторожный мастер. Однако,  не  утерпел,
сказал:
     - Как к утру наши подойдут, и прямо чужинцам на  завтрак  достанутся,
что вы тогда говорить будете?
     - А вот это правильно рассудил, - похвалил Ромар.  -  Вели  страже  у
ворот кричать время от времени. Тогда наши заранее услышат, что  враг  под
стенами, и в ловушку не попадут.
     - Карлики тоже услышат.
     - Пусть себе слушают. Они все равно нашего языка не понимают. А  кому
и зачем мы кричим,  и  вовсе  не  знают.  Может  это  мы  так  духов  ночи
заклинаем.
     Под заунывные крики сторожей ночь плавно катилась к рассвету. Однако,
в самый темный час случился  еще  один  переполох.  На  этот  раз  тревогу
подняли собаки.
     Рядом с людьми во все времена жили псы. Вместе  с  людьми  ходили  на
охоту, и дело знали,  никогда  не  поднимали  дичь  прежде  времени,  а  в
загонной охоте и вовсе без собак было бы не обойтись. Помогали и пастухам,
а овец и коз берегли, за добычу не считая. Различали псы и  людей:  чужого
человека  могли  и  порвать,  а  своего,  даже  самого  малого   младенца,
оставленного матерью на краю поля, охраняли и  берегли.  За  такую  службу
собакам было позволено безвозбранно  рыться  в  помойках,  а  в  дни  охот
получали они вдоволь требухи, которой люди брезговали. В  голод,  когда  и
люди бедствовали, собаки уходили в леса, жили там сами по  себе,  а  потом
возвращались тоже своей охотой, никем не принуждаемые.
     Когда на селение обрушились диатриты, собачьему племени тоже пришлось
несладко. Часть псов  погибли,  большинство  -  разбежались  по  кустам  и
окрестным рощицам, где громоздким птицам было не так-то просто достать их,
а несколько собак укрылось вместе с людьми  за  городьбой.  Обычно  им  не
дозволялось заходить в селение, псы  жили  за  оградой  возле  помоек,  но
сейчас ни у кого не  поднялась  рука  выгнать  четвероногих  союзников  на
верную смерть. И спасенные собаки заплатили за добро добром.
     Лай и визг, поднятые четвероногими могли разбудить и мертвого.  Народ
выскакивал их домов, кто-то заорал на собак, но большинство понимало,  что
так просто напуганные звери шуметь не станут. Мужчины с  оружием  кинулись
туда, где метались, исходя лаем,  мохнатые  сторожа.  В  темноте  не  было
ничего видно, но когда пастух Мачо размахнувшись кинул вниз горящий факел,
люди успели заметить  темные  фигуры,  что  согнувшись  удирали  в  степь.
Карлики, оставив где-то беспомощных птиц, решили  самостоятельно  пощупать
оборону селения.
     Вслед бегущим полетели стрелы, но то ли лучшие стрелки ушли с Бойшей,
то ли просто не повезло,  но  только  высланный  наружу  отряд  никого  за
частоколом не отыскал.
     Хотя это было потом, а покуда люди  метнулись  на  другой  звук  -  в
Отшибной землянке кричала Уника.
     Стояла  Отшибная  землянка  в  дальнем   от   входа   углу   селения,
притулившись возле городьбы и мало что под нее не подныривая. Построили ту
землянку в незапамятную пору, говорят, первую яму отрыл  чуть  ли  не  сам
великий шаман Сварг, тот, что посрамил  йогинь.  Яму  отрыл  -  да  еще  и
заговорил своим заветным словом,  что,  мол,  быть  здесь  тем,  кого  род
испытывает. Не часто случалось, что сидел в  Отшибной  землянке  какой  ни
есть  бедолага,  бывало  годами  пустовало  недоброе  место...  Иногда  по
приговору старейшин держали в ней ослушников - чтобы поостыли, да подумали
о срамных своих делах. Шаманы тоже порой заключали туда  тех,  кого  обуял
безумный  дух.  Этим  тихая  землянка  тоже  помогала  -   беситься   люди
переставали, входили в разум. Про Отшибную землянку болтали, будто там  по
ночам к нарушившему родовые заповеди является сам Великий Лар  -  и  нужно
перед ним ответ держать, а  ведь  спрашивает  он,  ох,  с  пристрастием!..
Правда, сам Лар - это еще  полбеды.  А  ежели  шаман  разрешит  явиться  к
преступнику кому построже? Наутро весь седой проснешься...
     Дверей на землянке не было, крепче  любых  запоров  держало  пленника
слово шамана. Внутри имелся камелек, чтоб не так  холодно  зимой  было,  и
жесткая постель в углу. Стены увешаны рогами оленей.  Олени  среди  зверей
особенные - по весне с ума сходят и тогда олений вождь приводит свой народ
в разум ударами ветвистых рогов. Для того эти рога и в  Отшибной  землянке
висели. Начнет буйствовать рехнувшийся сородич, а олений рог  его  смирит,
хотя  бывало,  что  буяна  выносили  поутру   из   землянки   избитым   до
неузнаваемости. Сейчас, когда  в  узилище  сидела  Уника,  Матхи  на  рога
заговоров не накладывал: так просто висели, для красоты и порядка.
     Уника переживала заключение спокойно: она свое дело сделала, а там  -
как судьба распорядится. Только за Таши беспокоилась - не натворил бы чего
сгоряча. О том, что  происходит  в  селении,  Уника  имела  самое  смутное
представление; Матхи, навещавший пленницу,  молчал,  испуганно  молчала  и
Лата, приносившая дочери еду, а Ромар  последнее  время  крутился,  словно
овца заболевшая вертячкой, и много времени на Унику выкроить не мог.
     Лай собак поднял Унику среди ночи. Девушка села, засветила лучину  от
углей, догоравших в очаге. Прислушалась.  Какой-то  шум  доносился  сквозь
стену. Никак скребется кто?
     Уника заметалась. Ну так и есть! Должно быть, Таши вернулся из похода
и,  как  обещал  сгоряча,  вздумал   вытаскивать   ее   отсюда!   Вот   уж
действительно, не дали предки ума, так под кустом не сыщешь! Погубит себя,
как есть погубит!
     Возня за стеной доносилась уже совершенно отчетливо.  Потом  плетеная
стена прогнулась, вышибленная снаружи, рухнул пласт земли, открывшийся  за
ней, и  в  отверстии  показалась  голова.  Зеленоватым  блеском  сверкнули
круглые глаза, широкий рот растянулся в недобром оскале.
     Застынь Уника хоть на мгновение, карлик  успел  бы  выбраться  сквозь
прорытый лаз и тогда неизвестно, чем бы все  кончилось.  Но  Уника  прежде
даже чем закричать, метнулась к выходу. Выбежать  наружу  ей  не  удалось,
могучее заклятье отшвырнуло ее обратно.  Карлик,  извиваясь  червем,  полз
внутрь землянки; в руке у него был зажат острый кремневый сколок.  Не  бог
весть какое оружие, но на человека хватит.
     Поняв, что отступать некуда, Уника сорвала со стены один  из  оленьих
рогов и, косо размахнувшись, чтобы не  зацепить  низкий  потолок,  ударила
выползающего чужинца по тонкой шее. Карлик взмякнул, рванулся было  назад,
но Уника ударила его второй раз, и третий... Потом к ней  пришел  голос  и
она закричала. Этот крик и услышали собравшиеся возле городьбы люди.
     Первым в Отшибную  землянку  влетел  Парат.  Размахнуться  топором  в
низкой норе он не мог и потому ударил торчащую из стену голову ногой. Лишь
затем он увидел, что карлик был убит еще до его прихода. Чужинцы,  ползшие
следом, пытались вытащить  попавшего  в  беду  товарища,  но  олений  рог,
которым орудовала Уника, плотно охватил шею и заклинил убитого в дыре.
     Ухватив за волосы, Парат втащил убитого в землянку, пихнул топором  в
лаз, проверяя, не ждет ли там еще кто-то. Подземный ход был  пуст,  в  эту
минуту карлики уже бежали от стен. Парат сунул в отверстие  руку,  изогнув
дугой, вытащил застрявшее в норе копьецо. Воин  полупрезрительно  фыркнул,
прислонил оружие к стене и, повернувшись  к  людям,  застывшим  в  дверях,
сказал:
     - Быстро, десять человек охотников, кто  поздоровей.  Выйдем  наружу,
пока темно, обойдем городьбу. Поглядеть  надо,  много  ли  они  таких  нор
понарыли.
     Оказалось, что в трех местах городьба подрыта весьма  основательно  и
заточенные плахи ждут лишь  решительного  толчка,  чтобы  рухнуть,  открыв
проход хищным птицам. К утру люди едва успели  засыпать  землей  и  забить
камнями слабые места, раскопанные чужинцами. И все это время часовые возле
ворот продолжали то и дело размахивать огнем и, срывая  голос,  кричать  в
недобрую ночь:
     - Засада у стен! Побереги-ись!..


     Бойша сдвинул брови. И воины разом напряглись, схватившись за оружие.
Вот тебе и вернулись с победой! Теперь не знаешь,  как  и  домой  попасть.
Двинешь через открытое место - тут тебе и погибель. Но и  в  кустах  ждать
нельзя. И без того уже светает, а как солнце встанет - тогда точно  побьют
диатримы оставшихся на открытом месте.
     - Поднялись, - одними губами  приказал  Бойша.  -  Копья  освободить!
Нести только раненых, убитых оставляем здесь.
     - Как оставляем?! - шепотом закричал кто-то. - Вон же ворота - успеем
пробежать...
     - Ну, как знаете! - вождь был страшен. - Кто убитых несет - в  первый
ряд! Случится что - тела на землю сбрасывайте, а чтоб копья в дело пустить
мгновенно. Мертвые простят - о живых думать надо! И чтоб  ползти  улитками
не смели! Бегом бежать!
     Рванулись так, словно диатримы уже на плечах висели.
     Так  оно,  впрочем,  и   получилось.   Кончались   последние   минуты
предутренней серости, птичьим глазам стремительно возвращалась зоркость, и
карлики, засевшие в терновнике по ту  сторону  пастбища,  сочли,  что  уже
достаточно светло. Разом,  словно  выплеснуло  на  луговой  простор  толпу
бешеных птиц. Эх, да не будь здесь этого терновника, разве ж спрятались бы
враги в такой близи от частокола?! И ведь  сами,  когда  сводили  кусты  с
пастбища,  оставили  полосу  колючего  кустарника,  чтобы  скотина,  ежели
пастухи зазеваются, не влезла  в  хлеба.  Свиол  сказал  оставить  колючие
заросли. В домах еще посмеивались - не из-за хлеба, мол, радел старейшина,
а оттого, что любит узвар на терновой ягоде...
     И с другой стороны, где кроме репьев и  растения  другого  нет,  тоже
появился противник. Как ночью птиц подвел? -  никто  уж  и  не  скажет,  а
сподобился-таки  подвести,  залегли  в  бурьяне,  как  в  прошлый  раз   и
караулили, не вылезет ли кто из-за неприступной городьбы. А тут  с  другой
стороны целая толпа бежит.
     В бурьяне хоронилось всего пяток птиц,  но  и  этого  было  довольно,
чтобы людям пришлось биться на два фронта. Пять диатрим - не  та  сила,  к
которой спиной поворачиваться можно.
     Как в страшном сне, где является за тобой  Хурак,  видел  Таши  -  из
убитой Дзаром  травы,  из  сплетения  пыльных  изломанных  стеблей  тяжким
порождением страха одна за  другой  вскидываются  чудовищные  шеи.  Желтые
глаза горят, клювы разинуты, из глоток рвется алчный клекот. На  спинах  у
диатрим - карлики со своими  копьецами;  размахивают  оружием,  но  в  бой
срываться не спешат, верно, и впрямь не ждали, что люди со  стороны  степи
пойдут, да еще такой силой.
     - Бего-ом!!! - заорал Бойша так, что слышно было,  наверное,  на  той
стороне Великой. Последняя надежда - сполохом чужинцев взять, уйти, покуда
те не разобрались, что к  чему.  Хотя,  какой  уж  тут  сполох  -  несутся
вражинцы, сотрясая землю дружным топотом, и кажется, что и впрямь  подняли
диатрим на воздух их негодные к полету крылья.
     - Бего-ом!..
     И - откуда только сноровка взялась!  -  бежали  не  просто  кучей,  а
словно в загонной охоте, ощетинившись  копьями,  плечо  соседа  не  теряя,
вперед не вырываясь но  и  не  отставая;  понимали  все  -  только  вместе
отбиться и можно. Сказалась все-таки выучка - не зря над обрывом  шеренгой
стояли, поджидая непрошенных гостей, недаром по  осени  чуть  не  полстепи
перегораживали, прижимая стада травоядных к  крутым  местам.  Люди  всегда
перед всем миром совместной работой славятся, потому и живы по сей день.
     А в селении только этого и ждали. Над  городьбой  появились  плечи  и
головы стрелков. По ближним диатритам хлестнуло  порывом  колючего  ветра.
Молодцы - не в  птиц  метили,  в  наездников,  троих  из  пяти  сшибли,  а
остальные на целое войско кидаться  поостереглись,  завизжали  и  пошли  в
обход туда, где на истоптанном выгоне словно бы в один миг поднялась новая
чудовищная поросль. Там  с  клекотом  мчались  наперерез  людскому  потоку
главные силы птичьего войска.
     Сшиблись в одном поприще перед воротами. Диатримы с налету  врезались
в строй воинов Бойши,  и  не  было  уже  тут  ни  спасительной  каменистой
крутизны, ни еще более спасительного вязкого Истрецова ила; ровное  место,
наилучшее для диатримьих атак.
     И все-же не потеряли охотники сердце, встретили  напасть  как  должно
сыновьям великого зубра. Уперли копья  в  землю;  все,  кто  мог,  пустили
стрелы. Меток глаз степных охотников,  верно  летели  стрелы;  помогали  и
из-за частокола. Карлики падали, но  оставшиеся  без  водительства  птицы,
подхваченные порывом соседей, жадно стремились на добычу и бежали  уже  не
вместе со всеми, а вырывались вперед. Они  и  врезались  первыми  в  строй
Бойшиного войска.
     Кто скажет, встречались или нет диатриты не  просто  с  человеческими
народами, но и с тяжелым загонным копьем, но правильного  строя  они  явно
доселе не видывали. Каждую хищницу принимали на три копья, а это не  шутка
даже для живучего ужаса пустынь. И все же первые людские шеренги проредило
изрядно.
     Следом за осиротелыми смертницами ударило основное войско диатрим. Но
этот отряд только-только переправился через Великую, и не имел  даже  того
малого опыта, что дорогой ценой приобрела  потрепанная  на  Истреце  орда.
Если бы ринулись всадники в бреши, что оказались пробиты первым  натиском,
то верно сумели бы рассечь войско на части, но они  снова  пошли  сплошным
фронтом и их встретила непроходимая стена  загонных  копий.  Птицы  лупили
клювами, но срубленная в  священной  роще  жердь  оказывалась  длиннее,  и
немногим карликам удалось достать людей.
     Только поэтому войску и довелось спастись. Да  еще  то  помогло,  что
свои в селении тоже не спали. В воротах спешно оттаскивали дубовые  плахи,
торопясь открыть проход. Над частоколом густо стояли лучники - похоже,  за
оружие взялись все, от мала до велика, и даже девки с бабами, не  забывшие
еще детские забавы, когда все, и мальчишки  и  девчонки,  бьют  из  слабых
детских луков пролетную птицу.
     И ворота -  вот  они,  совсем  близко...  Бойша,  не  теряя  времени,
взмахнул нефритовой дубинкой  приказывая  своим  -  внутрь!  Сам  вождь  с
немногими лучшими воинами отступал последним. Людская круговерть  швырнула
к его невеликому отряду и Таши с Тейко. Непримиримые враги оказались рядом
- Тейко с копьем, уже  успевшем  сегодня  испробовать  горячей  диатричьей
крови, и Таши со своим знаменитым луком.
     Гарцующая птица с размаху вогнала кремневый наконечник себе в  грудь,
пронзив непробиваемую людской рукой  броню  грудных  перьев.  Почувствовав
рану она отдернулась, почти вырвав копье из  рук  Тейко;  карлик  стараясь
справиться со  взбесившейся  от  боли  диатримой,  на  мгновение  забыл  о
собственной безопасности, неловко открылся - и его тотчас  в  упор  достал
стрелой Таши...
     Но и люди теряли  многих,  слишком  многих.  Падали  раненые,  рвался
строй, еще чуть-чуть - и совсем смели бы диатриты рать  Бойши.  Хорошо,  у
своих стен бились, недалеко бежать...
     Последний, самый страшный удар диатритов принял на  себя  Бойша.  Уже
поняв, что добыча ускользает, карлики и птицы ударили с такой яростью, что
едва не втоптали в пыль оставленный отходящими заслон.
     Таши пустил меткую стрелу, сбив чужинца, закинул руку за спину, чтобы
выхватить следующую стрелу, но пальцы встретили пустоту -  в  висящем  над
плечом колчане больше ничего не было. В то же мгновение остался безоружным
и Тейко - наскочившая боком птица вывернула из его  рук  массивное  копье,
рванулась и помчала прочь оглашая окрестности хриплым криком. Копье так  и
осталось в ране и теперь  волочилось  по  земле  вслед  за  теряющей  силы
диатримой. Кто-то из воинов упал, пробитый кривым клювом, кто-то продолжал
сражаться, просто потому, что не было секунды, чтобы вбежать  в  ворота  и
спасти себя самого.
     И в этот миг вперед шагнул Бойша.  В  левой  руке  он  держал  меч  с
обсидиановыми вкладышами, а в  правой...  в  правой  был  зажат  священный
нефрит.
     Неуловимым движением Бойша  увернулся  от  первого  удара  клювом,  а
второго диатрима нанести уже не успела, потому что Бойша внезапно и  резко
взмахнул нефритом. Таши показалось, что Бойша что-то выкрикнул  при  этом,
но слова в том кличе были странные и непонятные.
     Из-под зеленого камня а разные стороны брызнула кровь. Плоть диатримы
смялась, словно снопик сухой травы: нефрит перебил страшилищу  шею,  и  не
просто  перебил  -  а  снес  напрочь.  Из  раны  выглянул  обломок  кости,
неестественно белый на алом фоне; хлынула кровь из разорванных жил. Дергая
лапами в предсмертии, птица грянулась  оземь,  а  упавшего  карлика  Бойша
ударил пяткой в грудь - да так, что ребра у  того,  верно,  вывернулись  в
обратную сторону, из рта плеснула кровь и он замер.
     Диатриты растерялись. Прежде им не приходилось видывать такого, и они
замешкались на один только миг, но этого  мига  хватило  остаткам  войска,
чтобы  очутиться  за  городьбой.  Последним  не  влетел,  не  вбежал  -  с
достоинством вошел сам вождь.  И  -  десятки  рук  тотчас  одним  дыханием
задвинули дубовые плахи.
     Таши почувствовал, как у него подгибаются ноги. Еле-еле устоял, да  и
то лишь опершись спиной на очень кстати случившуюся здесь стену.



                                    5

     Встреча это не проводы, после битвы молчать  не  обязательно.  Войско
вернулось - крика на весь день было. Женщины, встретившие из похода  мужей
и сыновей, рыдали от счастья, не встретившие - выли от горя. Ромар,  Матхи
и старухи-целительницы, позабыв про былую вражду, трудились,  не  покладая
рук (хотя у Ромара рук-то как раз и не было), пытаясь спасти хоть  кого-то
из раненых, которых не бросили даже попав под внезапный диатричий  натиск.
Конечно, выходить удалось бы больше - не  устрой  Бойша  дневку  в  балке.
Правда, тогда не вернулось бы домой все войско...
     Последняя схватка с диатритами унесла четыре десятка жизней -  больше
половины того, что  потеряли  за  весь  ночной  бой.  Треть  войска  легла
костьми, а враг по-прежнему стоял у самой городьбы...  Вот  почему  мрачен
был Бойша, когда начали, по давнему обычаю, славить вернувшегося с победой
вождя... Да и то, какая это победа, коли  погибших  не  сумели  похоронить
по-человечески, бросили во время бегства. Только Свиоловы сыновья дотащили
до городьбы тело брата. Остальные лежали у самых стен, на виду у людей,  и
лучники не жалели припаса, отгоняя шустрых карликов, жаждущих полакомиться
человечиной.
     Злобные малютки  потеряли  троих  смельчаков  и  еще  одной  диатриме
вышибло стрелой глаз, но все же  несколько  мертвых  тел  было  утащено  в
сторону и теперь изголодавшиеся карлики, собравшись кружком,  пожирали  их
на глазах у стонущей родни погибших.
     Такого  люди  не  прощали  никому.  Черная  ненависть  сгущалась  над
округой, грозя разразиться новыми сражениями.
     Таши в это время у городьбы не было. Очутившись дома, он первым делом
отыскал Ромара. Не терпелось расспросить  -  как  Уника?  Однако  безрукий
старик только досадливо дернул обрубком плеча. Вместе с бабами он  ворожил
над раненым Рутко; парню разворотило бок, крови много  вытекло,  но  ежели
сейчас все порядком справить, то выкарабкается...
     - Ничего с твоей Уникой не сделалось. Как сидела в Отшибной землянке,
так и сидит. Потом поговорим! Видишь, у меня дел невпроворот...
     Таши понурился и отошел. Верно... все  верно,  Ромар  должен  увечных
пользовать, тут не до разговоров... да только все равно обидно. Мнилось  -
вести принесенные важней всего. Право же, глупо, совсем  по-мальчишески  -
не терпится, чтобы похвалили...
     Мало-помалу суета и крики стихали. На поле перед  городьбой  остались
только мертвые -  заплатив  за  угощение  собственными  жизнями,  диатриты
больше за страшным ла