гудели
сигналы пожарной тревоги и срабатывали огнетушители.
 
Глава 4 
 
   И снова я думал, кто я. Кто мы. У нас что гены и хромосомы не  такие,
как у других? Есть ли вообще у всего этого научное объяснение? Может, мы
- потомки пришельцев или отдельная раса? Глупой казалась мысль,  что  мы
не люди - хотя бы потому, что мы были такими типичными, стереотипными  и
средними во всем, но одно было ясно: что-то есть, отделяющее нас от всех
окружающих. Может ли быть, что каждый из нас  по  случайному  совпадению
так  отвечал  общественным  нормам,  был  так  точно  сформирован  своей
биографией и средой, что  мы  все  попали  на  этот  путь  и  теперь  не
замечаемы в культуре, обученной искать необычное и не обращать  внимания
на очевидное? Или мы действительно новая порода, и мы излучаем  какой-то
психический сигнал, принимаемый окружающими и делающий нас незаметными?
   Ответов у меня не было - одни вопросы. Не уверен, что  остальных  это
интересовало так же  сильно,  как  меня.  По-видимому,  нет.  Разве  что
Филиппа. Он был глубже нас всех, талантливее,  честолюбивее,  серьезнее,
философичнее. Все остальные в чем-то были как дети, и мне казалось,  что
пока у них есть Филипп, заменяющий родителей, думающий и планирующий  за
них, они довольны. Филипп же утверждал, что раз мы - Незаметные, раз  мы
выпадаем в щели, мы не должны придерживаться условностей, стандартов или
идей общества о том, как следует себя вести.  Мы  свободны  быть  самими
собой, мы свободны быть личностями. Но другие террористы  личностями  не
были. Просто вместо того, чтобы идентифицировать себя своей работой, они
стали идентифицировать себя как террористы. Одну групповую  идентичность
они сменили на другую.
   Только я не решался сказать этого Филиппу.
   Пусть думает, что мы - те, кем он хочет нас видеть.
   После визита в "Отомейтед интерфейс" мы с Филиппом стали  ближе  друг
другу. У террористов не было официальной иерархии: Филипп был лидером, а
мы  все  -  последователями,  но  если  бы  она  была,  -   я   был   бы
вице-президентом  или  первым  заместителем.  Я  был  тем,  к  кому   он
обращался, если хотел услышать какое-то мнение, кроме своего, я был тем,
чей совет ему  был  чаще  всего  нужен.  Все  прочие  террористы,  кроме
Джуниора, были с  Филиппом  дольше  меня,  но  как-то  оказалось  вполне
приемлемым, что я был более равным среди равных. По этому поводу не было
недовольства, и все шло так же гладко, как всегда.
   В следующие недели мы навестили все бывшие места работы террористов.
   И с удовольствием их разгромили.
   Но, хотя мы и оставляли повсюду наши карты, никто нам эти действия не
приписывал.
   Хотя в нашем альбоме появились новые вырезки, в телевизионные новости
мы пока что не  попали.  Но  Филипп  уверял,  что  это  в  конце  концов
случится, и я не сомневался, что он прав.
   Я начал выходить на прогулки. После трудового  дня,  когда  остальные
террористы уходили или просто подбрасывали меня до дому, я  все  еще  не
чувствовал усталости. И чаще всего мне не хотелось сидеть  дома  одному.
Неблагополучный район, где был мои дом, не был самым лучшим  местом  для
прогулок в мире, и я должен был бы чувствовать  себя  неуютно,  бродя  в
одиночку без защиты. Но я знал, что никто меня не замечает, не видит,  и
мне было вполне спокойно бродить по улицам Бри.
   Прогулки меня успокаивали.
   Однажды вечером я прошел пешком весь путь до дома родителей Джейн  на
другом конце города. Не знаю, чего я  ждал  -  может  быть,  увидеть  ее
автомобиль на подъездной дорожке, увидеть, как она мелькнет  в  открытом
окне. Но подъездная дорожка была пустой, окна темными.
   Я стоял на другой стороне улицы, вспоминая, как я впервые  заехал  за
Джейн, как мы потом провели время в  припаркованном  автомобиле  за  два
дома от ее родителей, чтобы нас не было видно из окна. Одно время,  пока
мы не стали жить вместе, этот дом был почти что  моим  вторым  домом.  Я
проводил здесь не меньше времени, чем у себя.
   Теперь это был незнакомый дом.
   Я стоял, ждал и смотрел, пытаясь собраться с духом, чтобы  подойти  к
двери и постучать.
   Вернулась ли она к своим родителям? Или живет где-то в другом  месте?
Даже если она в другом городе, в другом штате, ее родители должны знать,
где она.
   Но вроде бы ее родителей дома не было.
   А если даже они дома, и я их спрошу, они мне  ответят?  Узнают  меня?
Увидят ли меня вообще?
   Я стоял довольно долго. Стало прохладнее, руки начали ощущать  холод.
Надо было захватить пиджак.
   Наконец я решил уходить. Родители Джейн еще  не  вернулись,  и  я  не
знал, вернутся ли вообще. Может быть, они уехали в отпуск. Или в гости к
Джейн.
   Я повернулся и пошел обратно той же дорогой.  Улицы  были  пусты,  на
тротуарах  -  никого,  но  в  домах  занавески  были  подсвечены  огнями
телевизоров. Как это говорил Маркс? Религия - опиум народа?  Не  правда.
Телевизор - вот опиум народа. Ни одна религия никогда не  могла  собрать
такой большой и преданной аудитории, как этот ящик. Ни одному папе и  не
снилась такая кафедра, как у Джонни Карсона.
   Я вспомнил, что ни разу не смотрел телевизор  с  тех  пор,  как  стал
террористом.
   Значит ли это, что больше никто вообще телевизор не смотрит? Или  это
я перестал быть средним?
   Столько есть такого, чего я не знаю и  вряд  ли  узнаю  когда-нибудь.
Мелькнула мысль, что было бы лучше посвятить наше время  поиску  ответов
на эти вопросы, чем пытаться привлечь к  себе  внимание.  Но  тут  же  я
подумал, что привлечь внимание к нашему делу, дать людям знать  о  нашем
существовании - это заинтересовать внимание и более сильных умов. Людей,
которые смогут изменить нас, спасти нас от нашей судьбы.
   Спасти нас.
   Вот так я до сих пор думаю? Несмотря на уверения Филиппа,  что  мы  -
особые, избранные,  что  мы  счастливее  других,  несмотря  на  алмазную
твердость этой своей веры, я все это  немедленно  готов  отдать  за  то,
чтобы быть, как все, чтобы вписаться в этот мир?
   Да.
   Только после полуночи я добрался до своего  дома.  По  пути  я  много
думал, проигрывал в голове разные сценарии, строил  планы.  Раньше,  чем
успел передумать, пойти на попятный, я  набрал  номер  родителей  Джейн.
Раздались гудки. Один. Другой. Третий.
   Я повесил трубку после тридцатого звонка. Я разделся и  лег.  Впервые
за долгое время я занялся онанизмом.
   Потом я заснул, и мне снилась Джейн.
 
*** 
 
   На следующий вечер после разгрома автомагазина, где работал Джуниор -
мы разливали масло и тормозную жидкость  на  цементный  пол,  высаживали
окна, крушили аппаратуру, лупили кувалдами по машинам, -  Филипп  решил,
что можно взять выходной, слегка  развеяться.  Мы  это  заслужили.  Джон
предложил пойти в кино, и идея была одобрена единогласно.
   На следующий день мы встретились у кинотеатра.
   Там на шести экранах шли четыре фильма, и хотя обычно мы приходили  к
согласию почти обо всем, тут мы  долго  не  могли  решить,  какой  фильм
выбрать. Томми, Джуниор, Бастер, Джеймс и Дон  хотели  посмотреть  новую
комедию. Остальные желали пойти на ужастик.
   Я полагаю, что эти два фильма делили первое место в рейтинге недели.
   Филипп купил билет, и пока контролер в дверях  отрывал  контроль,  мы
все безмолвно просочились мимо него. Ужастик  уже  начался,  до  комедии
было еще десять минут, и мы разделились на две группы, и каждая прошла в
свой зал.
   Кино было ничего себе, но  не  шедевр,  хотя  Биллу  оно  понравилось
неимоверно. Интересно, каков будет его рейтинг в "Энтертеймент тунайт".
   Было у меня такое чувство, что каждый четвертый  признает  его  "выше
среднего или выдающимся".
   Выйдя после кино, мы четверо стали ждать остальных. Билл сказал,  что
хочет есть, и мы посмотрели на расписание над  кассой  -  узнать,  когда
кончится комедия. Выяснив, что у нас есть еще  двадцать  минут,  мы,  не
торопясь, побрели в "Баскин-Роббинс". Мимо нас прошли  две  блондиночки,
чирикая на жаргоне.
   - Вот этой бы я сунул в рот свой рожок с мороженым, - сказал Стив.
   - Которой? - спросил Джон.
   - Любой из них. Обеим.
   Мы засмеялись.
   Филипп остановился.
   - Изнасилование - власть! - сказал он.
   Остальные тоже притормозили и переглянулись, не понимая, шутит он или
всерьез.
   - Изнасилование - оружие!
   Он говорил серьезно. Я посмотрел на него с отвращением.
   - Не гляди ты на меня святошей! Все дело в этом - сила и власть.  Это
то, чего нет у нас. Незаметных. Это то, что мы должны научиться брать.
   - Ага, -  подхватил  Стив.  -  К  тому  же  когда  ты  последний  раз
кого-нибудь имел?
   - Великолепная идея! - саркастически сказал я. - Вот как мы  заставим
женщин нас замечать. Просто изнасилуем.
   Филипп посмотрел на меня спокойным взглядом:
   - Нам уже приходилось.
   Это меня остановило. Я в шоке посмотрел  на  Филиппа,  на  Стива,  на
остальных. Я убивал, я нападал, я громил.  Но  это  все  было  для  меня
вполне оправданным, вполне законным. А это... это не  правильно.  И  то,
что мои друзья, братья, товарищи-террористы  на  самом  деле  насиловали
женщин, заставило меня посмотреть на них в ином свете. Впервые я  понял,
что не знаю этих людей. Впервые я оказался с ними не в фазе.
   Наверное,  Филипп  почувствовал  мое  смятение.   Может   быть,   оно
отразилось у меня на лице. Он мягко улыбнулся и потрепал меня по плечу.
   - Мы - террористы, - сказал он. - Ты это  знаешь.  А  террористы  это
делают.
   - Но мы же - Террористы  Ради  Простого  Человека.  Чем  это  поможет
простому человеку? Чем это продвинет наше дело?
   - Пусть эти сучки знают, кто мы, - ответил Стив.
   - Это дает нам власть, - ответил Филипп.
   - Не нужна нам такая власть!
   - Нужна. - Филипп стиснул мое плечо. - Я думаю,  пришло  время  твоей
инициации.
   Я вырвался.
   - Нет!
   - Да. - Филипп оглянулся. - Давай вот эту.
   Он показал на молодую азиатку, вышедшую из галантерейного магазина  с
небольшой сумкой. Женщина была  великолепна:  высокая,  как  модель,  со
скульптурными чертами лица, темными  миндалевидными  глазами  и  красным
напомаженным ртом, длинные черные волосы висели почти до  талии.  Тонкие
блестящие брюки в обтяжку четко обрисовывали контур трусов.
   Филипп увидел выражение моего лица.
   - Давай, вали ее.
   - Но...
   - Если не будешь, мы это сделаем.
   Остальные с энтузиазмом закивали.
   - Средь бела дня!
   - Тебя никто не увидит.
   Я знал, что он прав. Меня так же не будут замечать за изнасилованием,
как за любым другим занятием.
   Женщина миновала нас и направлялась к переулку в середине квартала.
   - Эту женщину сейчас изнасилуют, - сказал Филипп. - Ты или мы. Решать
тебе.
   На  это  я  поддался,  в  своем   самодовольстве   веря,   что   быть
изнасилованной мной - это лучше, чем Филиппом, Стивом или Джоном.  Я  же
хороший, просто поступаю по-плохому. И будет не  так  ужасно,  если  это
сделаю я, а не другие.
   Джон хихикнул:
   - Лезь на нее. И кинь ей палку за меня тоже.
   Я сделал глубокий вдох и пошел к женщине. Она не видела меня, пока  я
не оказался совсем рядом, пока не  схватил  ее  за  плечо  и  поволок  в
переулок, закрыв рот другой рукой. Она уронила сумку, оттуда  высыпались
черные кружевные трусы и красная шелковая комбинация.
   Ужасное было чувство.  Наверное,  в  неисследованных  глубинах  моего
подсознания  агрессивного  самца  варилась  мысль,  что  ей  это   может
понравиться, что пусть это будет мучительно в смысле чувства,  физически
это может доставить ей удовольствие. Но она была в  слезах,  в  ужасе  и
явно в гневе, и, прижимаясь к ней, я уже знал, что ей будет  противно  и
это, и я сам.
   Я остановился.
   Этого я не мог.
   Я ее выпустил, и она упала на асфальт, всхлипывая  и  судорожно  ловя
ртом воздух. Я чувствовал себя последним дерьмом, уголовником, которым я
и был. Желудок свело судорогой, меня тошнило. Да что со мной такое?  Как
я вообще мог в  это  ввязаться?  Как  я  мог  оказаться  настолько  слаб
морально, настолько жалок, чтобы не  пытаться  отстоять  свои  моральные
убеждения?
   Я был не тем человеком, кем себя считал.
   Перед моим мысленным взором  возник  образ  Джейн,  которую  какой-то
незнакомец затаскивал в переулок и насиловал.
   У этой женщины есть муж? Приятель? Дети? Родители есть?
   - Ты упустил свой  шанс,  -  сказал  Филипп.  Он  бежал  в  переулок,
расстегивая штаны.
   Я бросился к нему,  но  голова  моя  кружилась,  меня  тошнило,  и  я
привалился к стене.
   - Не смей!
   Он посмотрел мне в глаза:
   - Ты знал правила игры.
   Он схватился спереди за ее брюки, рванул и оторвал лоскут.
   Остальные террористы  смеялись.  Женщина  жалобно  хныкала,  отчаянно
пытаясь не дать стянуть с себя брюки, защищая остатки своего поруганного
достоинства, но Филипп встал на колени и  грубо  раздвинул  ей  ноги.  Я
услышал звук рвущейся материи. Она кричала, плакала, по ее покрасневшему
лицу лились слезы, и была она маленькой перепуганной девочкой,  и  никем
другим. И в глазах ее был ужас - голый, презренный ужас.
   - Отпусти ее! - крикнул я.
   - Нет.
   - Я следующий! - крикнул Стив.
   - Нет, я!
   Я вышел из переулка, шатаясь. За спиной я слышал их смех и ее крики.
   Я не мог с ними драться. Я ничего не мог сделать.
   Я вышел и сел на узкий выступ  под  окном  "Баскин-Роббинса".  Стекло
витрины холодило спину. Я заметил, что руки у меня трясутся. Я  все  еще
слышал ее крики, хотя они были заглушены  шумом  города,  людей,  машин.
Открылась дверь, и из  нее  вышел  Билл  с  большим  рожком  шоколадного
мороженого в руках.
   - Сделал? - спросил он.
   Я покачал головой. Он нахмурился:
   - Нет?
   - Не смог, - ответил я, борясь с тошнотой.
   - А где все?
   - Там.
   - А! - Он лизнул мороженое и направился к переулку.
   Я закрыл глаза, пытаясь слышать только шум машин. Филипп -  зло?  Все
мы - зло? Я не знал. Всю мою жизнь меня учили, что зло  банально.  Такая
теория возникла из-за нацистов и их институционализированного  ужаса,  и
за всю мою жизнь я до тошноты слышал, что  зло  не  бывает  талантливым,
зрелищным или величественным - только маленьким, обыденным, ординарным.
   Мы были маленькие, обыденные, ординарные.
   Были ли мы злом?
   Филипп считал, что мы - добро, верил, что мы можем  делать  все,  что
захотим, и это будет правильно. Нет морального авторитета, перед которым
мы в ответе, нет этической системы, которой мы  обязаны  придерживаться.
Мы над всем. Мы сами решаем, что добро, а что зло.
   И я решил, что это не добро.
   Почему мы не все с этим согласились? Почему у нас  разные  убеждения?
Почти во всем остальном мы думали и чувствовали заодно. Но в этот момент
я был так же чужд моим собратьям Незаметным, как и нормальным людям.
   Филипп говорил, что  я  вор  еще  цепляюсь  за  мораль  и  условности
общества, которое оставил позади.
   Может, он и был прав.
   Через  несколько  минут  они  вышли  из  переулка.  Я  хотел   зайти,
посмотреть, что с женщиной, как она, но  остался  сидеть,  прислонившись
спиной к витрине "Баскин-Роббинса".
   - А кино, наверное, уже кончилось, - сказал Филипп, поправляя ремень.
- Давайте вернемся к кинотеатру.
   Я кивнул, поднялся, и мы  пошли  обратно.  Я  по  дороге  заглянул  в
переулок, но ничего не увидел. Наверное, она убежала в другую сторону.
   - Ты один из нас, - сказал Филипп. - Ты тоже в этом участвовал.
   - Разве я что-нибудь сказал?
   - Нет, но подумал. - Он посмотрел на меня. - Мне нужно, чтобы ты  был
с нами. Я не ответил.
   - Ты убиваешь, но не насилуешь?
   - Там было другое. Личная вражда.
   - Все личное! Мы сражаемся не с отдельными людьми, а  с  системой.  И
должны нападать, когда и где можем.
   - Я это понимаю не так, - сказал я.
   Он остановился.
   - Значит, ты против нас.
   Я замотал головой:
   - Я не против вас!
   - Тогда ты с нами. Я не ответил.
   - Ты с нами, - повторил он.
   Я кивнул. Медленно. Да, наверное. У меня не было выбора.
   - Да, - ответил я.
   Он улыбнулся и обнял меня за плечи.
   - Один за всех и все за одного! Как три мушкетера.
   Я заставил себя улыбнуться, хотя  улыбка  вышла  кривая  и  немощная.
Чувство было такое, что я измазался в липкой грязи, и противна была  его
рука у меня на плечах, но я ничего не сказал.
   Я был с ними. Был одним из них.
   Что еще у меня было?
   Кем еще мог я быть?
   И мы пошли в сторону кинотеатра.
 
Глава 5 
 
   Мы жили в собственном  мире  -  подпольном  мире,  занимающем  то  же
пространство, что и обычный, только отстающем от него на  пару  так-тов.
Это напомнило мне эпизод из "Внешних границ", когда время остановилось и
все в мире застыли, кроме мужчины и женщины, которые  остались  этим  не
затронуты и жили вне времени, между секундами.
   Только те люди, с которыми мы сталкивались,  не  были  застывшими  во
времени.
   Они просто нас не замечали.
   Странное это чувство - когда  тебя  не  видят  люди,  с  которыми  ты
соприкасаешься. Я уже привык к тому, что я -  Незаметный,  но  это  было
другое. Будто я был  по-настоящему  невидимкой,  призраком.  До  того  я
ощущал себя частью мира. Меня не  замечали,  но  я  существовал.  Теперь
же... я будто не существовал, или существовал на  другом  уровне.  Будто
обычная жизнь  -  это  кино,  а  я  -  зритель:  могу  смотреть,  но  не
участвовать.
   И  лишь  тогда  я  чувствовал  себя  живым,  когда  был   с   другими
террористами. Мы были оправданием  существования  друг  друга.  Мы  были
островком реальности в нереальном мире, и по мере того как во мне  росло
чувство отчуждения от мира людей, я все больше и больше времени проводил
с террористами и все  меньше  и  меньше  -  один.  Приятно  было,  когда
остальные были рядом как доказательство,  что  я  не  одинок.  Шли  дни,
недели, мы все чаще ночевали друг у друга, не  расставаясь  на  ночь,  а
держась вместе круглые сутки.
   И не то, чтобы мы, все одиннадцать, сбились  в  кучку  в  холодном  и
враждебном  мире.  Нам  было  весело  вместе.  Были  плюсики,  небольшие
преимущества  жизни.  Мы  заходили  в  рестораны,  заказывали  что  душа
пожелает, сидели сколько хотели, и ни разу нам не пришлось  платить.  Мы
заходили в магазины и брали любые  вещи,  которые  нам  были  нужны.  Мы
бесплатно ходили в кино и на концерты.
   Но во всем этом было что-то неспокойное;  чего-то  не  хватало  -  по
крайней мере мне.  И  несмотря  на  все  наши  попытки  убедить  себя  в
обратном, несмотря на все наши усилия уверить себя, что мы довольны, что
мы счастливее кого угодно, я  не  думаю,  что  хоть  кто-нибудь  из  нас
искренне в это верил.
   Конечно, мы никогда не скучали, никогда  не  томились  бездельем.  Мы
были средними представителями нации, и Америка была создана для нас.  Мы
любили ходить по магазинам.  Мы  любили  есть  в  ресторанах.  В  парках
развлечений  мы  развлекались,  приманки  для   туристов   нас   манили,
популярная музыка была у нас популярна, впечатляющие фильмы  впечатляли.
Все это было рассчитано на наш уровень.
   А когда нам надоедала законопослушная жизнь, мы могли всегда грабить,
красть и громить. Мы всегда могли быть террористами. После изнасилования
мы на пару недель  затаились.  О  нем  не  сообщали  в  газетах  или  по
телевизору - вряд  ли  о  нём  вообще  знали;  но  не  опасность  поимки
заставила Филиппа взять тайм-аут.
   Он хотел вновь завоевать мое доверие. Глупо, но  это  было  так.  Ему
было важно мое мнение. Почти все остальные от  этого  события  пришли  в
восторг. Они листали "Плейбой"  и  "Пентхауз",  "Хастлер"  и  "Кавалер",
выбирая тип женщин, которые будут следующими,  но  Филипп  ясно  дал  им
понять, что больше сексуальных нападений не будет. По крайней мере пока.
Тем временем  он  пытался  меня  убедить,  что  изнасилование  -  вполне
законное оружие в нашем арсенале. Он, кажется, сознавал, что мое  мнение
о нем сильно упало, что у меня нет того  уважения  к  нему,  какое  было
раньше, и он