жем!
     -  Каким  же  образом,  милые мои овечки?- спросил,  улыбаясь,  отец
Орибазий, радуясь наивному рвению своей верной паствы.
     В ответ мемноги осторожно, но крепко взяли его под руки и сказали:
     - Таким, отче, какому ты сам нас научил!
       Затем  они сперва содрали ему кожу со спины и намазали  это  место
горячей  смолой,  как сделал в Ирландии палач со святым  Иакинфом,  потом
отрубили  ему левую ногу, как язычники святому Пафнутию, потом  распороли
ему  живот  и  запихнули  туда  охапку соломы,  как  блаженной  Елизавете
Нормандской, после чего посадили его на кол, как святого Гуго, переломали
ему  все  ребра,  как  сиракузяне святому Генриху Падуанскому,  и  сожгли
медленно, на малом огне, как бургундцы Орлеанскую Деву. А потом  перевели
дух,  умылись и начали горько оплакивать своего утраченного  пастыря.  За
этим занятием я их и застал, когда, объезжая звезды епархии, попал в  сей
приход. Когда я услышал о происшедшем, волосы у меня встали дыбом.  Ломая
руки, я вскричал:
     -  Недостойные  лиходеи! Ада для вас мало! Знаете ли вы,  что  навек
загубили свои души?!
     - А как же, - ответили они, рыдая, - знаем!
     Тот же старейший мемног встал и сказал мне:
     - Досточтимый отче, мы хорошо знаем, что обрекли себя на проклятие и
вечные  муки,  и, прежде чем решиться на сие дело, мы выдержали  страшную
душевную борьбу; но отец Орибазий неустанно повторял нам, что нет  ничего
такого,  чего  добрый  христианин ни сделал бы для своего  ближнего,  что
нужно  отдать  ему  все  и  на  все быть для  него  готовым.  Поэтому  мы
отказались от спасения души, хотя и с великим отчаянием, и думали  только
о том, чтобы дражайший отец Орибазий обрел мученический венец и святость.
Не можем выразить, как тяжко нам это далось, ибо до его прибытия никто из
нас  и  мухи  не  обидел. Не однажды мы просили его, умоляли  на  коленях
смилостивиться  и  смягчить строгость наказов веры, но  он  категорически
утверждал,  что  ради любимого ближнего нужно делать все без  исключения.
Тогда мы увидели, что не можем ему отказать, ибо мы существа ничтожные  и
вовсе  не  достойные  этого святого мужа, который заслуживает  полнейшего
самоотречения  с  нашей стороны. И мы горячо верим,  что  наше  дело  нам
удалось  и  отец  Орибазий причислен ныне к праведникам на  небесах.  Вот
тебе,  досточтимый  отче,  мешок  с  деньгами,  которые  мы  собрали   на
канонизацию: так нужно, отец Орибазий, отечая на наши расспросы, подробно
все  объяснил. Должен сказать, что мы применили только самые его  любимые
пытки, о которых он повествовал с наибольшим восторгом. Мы думали угодить
ему, но он всему противился и особенно не хотел пить кипящий свинец.  Мы,
однако, не допускали и мысли, чтобы наш пастырь говорил нам одно, а думал
другое.   Крики,  им  издаваемые,  были  только  выражением  недовольства
низменных,  телесных  частей  его естества,  и  мы  не  обращали  на  них
внимания,  памятуя, что надлежит унижать плоть, дабы  тем  выше  вознесся
дух.  Желая  его ободрить, мы напомнили ему о поучениях, которые  он  нам
читал,  но  отец  Орибазий ответил на это лишь  одним  словом,  вовсе  не
понятным  и не вразумительным; не знаем, что оно означает, ибо  не  нашли
его ни в молитвенниках, которые он нам раздавал, ни в Священном писании.
     Закончив  рассказывать, отец Лацимон отер крупный пот с чела,  и  мы
долго сидели в молчании, пока седовласый доминиканец не заговорил опять:
     -  Ну,  скажите  теперь  сами, каково  быть  пастырем  душ  в  таких
условиях?! Или вот эта история! - Отец Лацимон ударил кулаком по  письму,
лежавшему на столе. - Отец Ипполит сообщает с Арпетузы, маленькой планеты
в созвездии Весов, что ее обитатели совершенно перестали заключать браки,
рожать детей и им грозит полное вымирание!
     - Почему? - в недоумении спросил я.
     -  Потому,  что едва они услышали, что телесная близость- грех,  как
тотчас возжаждали спасения, все как один дали обет целомудрия и соблюдают
его!  Вот уже две тысячи лет Церковь учит, что спасение души важнее  всех
мирских дел, но никто ведь не понимал этого буквально, о. Господи! А  эти
арпетузианцы, все до единого, ощутили в себе призвание и толпами вступают
в  монастыри, образцово соблюдают уставы, молятся, постятся и  умерщвляют
плоть,  а  тем  временем промышленность и земледелие приходят  в  упадок,
надвигается голод, и гибель угрожает планете. Я написал об этом в Рим, но
в ответ, как всегда, молчание...
     - И то сказать: рискованно было идти с проповедью на другие планеты,
- заметил я.
     -  А  что нам оставалось делать? Церковь не спешит, ибо царство  ее,
как  известно, не от мира сего, но пока кардинальская коллегия обдумывала
и совещалась, на планетах, как грибы после дождя, начали вырастать миссии
кальвинистов,  баптистов, редемптористов, мариавитов, адвентистов  и  Бог
весть  какие еще! Приходится спасать, что осталось. Ну, если уж  говорить
об этом... Идите за мной.
     Отец  Лацимон  провел  меня  в  свой кабинет.  Одну  стену  занимала
огромная  синяя карта звездного неба; вся ее правая сторона была заклеена
бумагой.
     - Вот видите! - указал он на закрытую часть.
     - Что это значит?
     -  Погибель,  сын мой. Окончательную погибель! Эти области  населены
народами,   обладающими  необычно  высоким  интеллектом.  Они  исповедуют
материализм, атеизм, прилагают все свои усилия к развитию науки и техники
и  улучшению  условий жизни на планетах. Мы посылали к ним  своих  лучших
миссионеров  -  салезианцев, бенедиктинцев, доминиканцев, даже  иезуитов,
самых  сладкоречивых проповедников слова Божия, и все они -  все!  -  вер
нулись атеистами!
     Отец Лацимон нервно подошел к столу.
     - Был у нас отец Бонифаций, я помню его как одного из самых набожных
слуг  церкви; дни и ночи он проводил в молитве, распростершись  ниц;  все
мирские  дела  были  для  него прахом; он не знал  лучшего  занятия,  чем
перебирать  четки, и большей утехи, нежели литургия, а после трех  недель
пребывания  там, - отец Лацимон указал на заклеенную часть  карты,  -  он
поступил в политехнический институт и написал вот эту книгу!
     Отец  Лацимон поднял и тут же с отвращением бросил на стол увесистый
том.  Я  прочел заглавие: "О способах повышения безопасности  космических
полетов".
     -  Безопасность бренного тела он поставил выше спасения души, это ли
не  чудовищно?! Мы послали тревожный доклад, и на этот раз апостолическая
столица   не   замешкалась.   В  сотрудничестве   со   специалистами   из
американского посольства в Риме Папская академия создала вот эти труды.
     Отец  Лацимон подошел к большому сундуку и открыл его;  внутри  было
полно толстых фолиантов.
     - Здесь около двухсот томов, где во всех подробностях описаны методы
насилия,  террора,  внушения, шантажа, принуждения, гипноза,  отравления,
пыток и условных рефлексов, применяемых ими для удушения веры... Волосы у
меня  встали  дыбом, когда я все это просматривал. Там  есть  фотографии,
показания,    протоколы,   вещественные   доказательства,   свидетельства
очевидцев  и  Бог весть что еще. Ума не приложу, как они все  это  быстро
сделали,   -   что   значит   американская  техника!   Но,   сын   мой...
действительность гораздо страшнее!
     Отец Лацимон подошел ко мне и, горячо дыша прямо в ухо, прошептал:
     - Я здесь, на месте, лучше ориентируюсь. Они не мучают, ни к чему не
вынуждают, не пытают, не вгоняют винты в голову... они попросту учат, что
такое  Вселенная, откуда возникла жизнь, как зарождается сознание  и  как
применять  науку на пользу людям. У них есть способ, при помощи  которого
они  доказывают  как  дважды  два  четыре,  что  весь  мир  исключительно
материален. Из всех моих миссионеров сохранил веру только отец  Серваций,
и  то  лишь потому, что глух как пень и не слышал, что ему говорили.  Да,
сын  мой,  это похуже пыток! Была здесь одна молодая монахиня-кармелитка,
одухотворенное дитя, посвятившая себя одному только Богу; она  все  время
постилась,  умерщвляла  плоть, имела стигматы и  видения,  беседовала  со
святыми, а особенно возлюбила святую Меланию и усердно ей подражала; мало
того,  время  от времени ей являлся сам архангел Гавриил...  Однажды  она
отправилась  туда.  -  Отец Лацимон указал на правую  часть  карты.  -  Я
отпустил  ее  со  спокойным сердцем, ибо она была нищая  духом,  а  таким
обещано Царствие Божие; но лишь только человек начинает задумываться как,
да  что,  да  почему, тотчас разверзается перед ним бездна ереси.  Я  был
уверен,  что  доводы их мудрости перед нею бессильны. Но  едва  она  туда
прибыла,  как после первого же публичного явления ей святых, сопряженного
с  приступом религиозного экстаза, ее признали невротичкой, или  как  там
это у них называется, и лечили купаниями, работами по саду, давали какие-
то  игрушки,  какие-то куклы... Через четыре месяца она вернулась,  но  в
каком состоянии!
      Отец Лацимон содрогнулся.
     - Что с ней случилось? - с жалостью спросил я.
     -  Ее  перестали  посещать видения, она поступила на курсы  ракетных
пилотов  и  полетела с исследовательской экспедицией  к  ядру  Галактики,
бедное  дитя? Недавно я услышал, что ей опять явилась святая  Мелания,  и
сердце  у  меня забилось сильней от радостной надежды, но оказалось,  что
приснилась  ей  всего  лишь родная тетка. Говорю  вам,  провал,  разруха,
упадок! Как наивны эти американские специалисты: присылают мне пять  тонн
литературы с описанием жестокостей, чинимых врагами веры! О, если бы  они
захотели  преследовать  религию, если бы  закрывали  церкви  и  разгоняли
верующих!  Но  нет,  ничего подобного, они разрешают  все:  и  совершение
обрядов,  и  духовное  воспитание - и только  всюду  распространяют  свои
теории и доводы. Недавно мы попробовали вот это, - отец Лацимон указал на
карту, - но безрезультатно.
     - Простите, что вы попробовали?
     -  Ну,  заклеить  правую  часть Космоса бумагой  и  игнорировать  ее
существование.  Но  это  не помогло. В Риме теперь  говорят  о  крестовом
походе в защиту веры.
     - А вы что об этом думаете, отче?
     -  Конечно, оно бы неплохо; если бы можно было взорвать их  планеты,
разрушить города, сжечь книги, а их самих истребить до последнего,  тогда
удалось бы, пожалуй, и отстоять учение о любви к ближнему, но кто в  этот
поход пойдет? Мемноги? Или, может, арпетузианцы? Смех меня разбирает,  но
вместе с ним и тревога!
     Наступило  глухое  молчание.  Охваченный  глубоким  сочувствием,   я
положил руку на плечо изможденному пастырю, чтобы его подбодрить,  и  тут
что-то  выскользнуло у меня из рукава, блеснуло и стукнулось об пол.  Как
описать мою радость и изумление, когда я узнал свой ножик! Оказалось, что
все  это  время  он преспокойно лежал за подкладкой куртки,  провалившись
туда сквозь дыру в кармане!


                               Станислав Лем

                      ЗВЕЗДНЫЕ ДНЕВНИКИ ИЙОНА ТИХОГО

                        ПУТЕШЕСТВИЕ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ


     В  "Космозоологии", известном труде профессора Тарантоги, я прочел  о
планете, обращающейся вокруг двойной звезды Эрпейи; эта планета так  мала,
что  если  бы все жители вышли из своих домов одновременно, то  смогли  бы
разместиться на ее поверхности, только стоя на одной ноге. Хотя  профессор
Тарантога считается крупнейшим авторитетом, это утверждение показалось мне
все же преувеличенным, и я решил лично проверить положение дел.
     Путешествие  было  с  приключениями. Близ  переменной  463  двигатель
испортился,  и  ракета  начала  падать  на  звезду;  я  встревожился,  ибо
температура  этой  цефеиды  достигает 600  тысяч  градусов  Цельсия.  Зной
возрастал с каждой минутой и сделался наконец таким нестерпимым, что я  не
мог  работать  иначе, как втиснувшись в маленький холодильник,  в  котором
обычно держу припасы, - поистине странное стечение обстоятельств, так  как
мне  и  в  голову  не  приходило, что он может  понадобиться  мне  самому.
Благополучно  устранив  поломку, я уже без помех долетел  до  Эрпейи.  Эта
звезда  состоит  из двух солнц: одно большое, красное, как  кирпич,  и  не
очень  горячее, другое же - голубое, источающее нестерпимый жар.  Сама  же
планета  действительно так мала, что я нашел ее с великим трудом,  перерыв
все окружающее пространство. Ее обитатели, бжуты, приняли меня чрезвычайно
радушно.
     Чередующиеся  восходы  и закаты обоих солнц удивительно  красивы;  но
особенно живописные виды возникают при их затмениях. Половину суток светит
красное  солнце,  и  тогда  все предметы кажутся облитыми  кровью;  другую
половину  светит  голубое  солнце, такое яркое, что  приходится  ходить  с
закрытыми  глазами,  и,  несмотря на это, все видно совершенно  отчетливо.
Совсем не зная темноты, бжуты называют голубое время суток днем, а красное
-  ночью.  На планете действительно очень тесно, но бжуты, очень  разумные
существа,  обладающие большими познаниями, особенно  в  физике,  прекрасно
справляются  с  этой  трудностью,  хотя способ,  ими  применяемый,  весьма
необычен.  А именно: в соответствующем учреждении при помощи прецизионного
рентгеновского  аппарата  делают  так называемую  "атомную  персонограмму"
каждого  жителя,  то  есть  подробный план,  где  указаны  все  до  единой
материальные частицы, белковые молекулы, а также химические соединения, из
которых  состоит его тело. Когда наступает время отдыха, бжут втискивается
через  маленькую  дверку в специальный аппарат, распыляющий  его  тело  на
мелкие  атомы. В таком виде, занимающем очень мало места, он проводит  всю
ночь,  а  утром  в  назначенный час будильник включает  аппарат,  который,
сверяясь   с   атомограммой,  снова  соединяет  все   частицы   в   нужной
последовательности,  дверка  открывается,  и  бжут,  возвратившись   таким
образом к жизни, зевает разок-другой и идет на работу.
     Бжуты расхваливали мне этот обычай, подчеркивая, что при нем не может
быть  и  речи  о  бессоннице, дремотных видениях  или  кошмарах,  так  как
аппарат, распыляя тело на атомы, останавливает жизнь и сознание.  Этот  же
способ  они  применяют  и  во многих иных случаях,  например,  в  приемных
врачей, в учреждениях, где вместо стульев стоят покрашенные в голубой  или
розовый  цвет  ящички  аппаратов, на некоторых заседаниях  и  собраниях  -
словом,  там, где человек осужден на скуку и бездеятельность и,  не  делая
ничего полезного, лишь занимает место фактом своего существования. Тем  же
остроумным  способом  бжуты и путешествуют: желающий  поехать  куда-нибудь
пишет на карточке адрес и наклеивает его на коробочку, которую ставит  под
аппаратом;  затем,  войдя в аппарат, распыляется на атомы  и  ссыпается  в
коробочку.  Существует специальное учреждение, что-то вроде  нашей  почты,
рассылающее эти коробочки по адресам. Если же кто-нибудь особенно  спешит,
персонограмму  передают  по  телеграфу  к  месту  назначения,  а  там  его
восстанавливают  в  аппарате.  Тем временем исходного  бжута  распыляют  и
отправляют в архив. Такой телеграфный способ путешествия, очень простой  и
быстрый,  кажется  весьма  привлекательным, но таит  в  себе  и  некоторую
опасность. Как раз в то время, когда я приехал, пресса сообщила  о  только
что  происшедшем  неслыханном  случае. Одному  молодому  бжуту,  по  имени
Термофелес, нужно было отправиться на другое полушарие планеты, чтобы  там
жениться.  С присущим влюбленному нетерпением он, дабы поскорее попасть  к
невесте, побежал на почту и был переслан по телеграфу; едва это произошло,
как телеграфиста вызвали по какому-то срочному делу, а его заместитель, не
зная, что Термофелес уже телеграфирован, отправил персонограмму еще раз. И
вот  перед заждавшейся невестой предстают два Термофелеса, похожие как две
капли воды. Трудно описать замешательство и недоумение бедняжки да и всего
свадебного кортежа. Хотели уговорить одного из Термофелесов, чтобы он  дал
себя  распылить и этим закончить печальный инцидент, но ничего  не  вышло:
каждый  из  них  упорно твердил, что он-то и есть настоящий,  единственный
Термофелес.  Дело попало в суд и стало ходить по инстанциям. Приговор  вер
ховного  суда был вынесен уже после моего отлета, так что не могу сказать,
чем дело кончилось. (Примечание редакции. Как нам удалось узнать, приговор
предписывал  распылить обоих женихов, а восстановить  только  одного,  что
было поистине Соломоновым решением.)
     Бжуты усердно уговаривали меня воспользоваться их способом отдыхать и
путешествовать,  заверяя,  что ошибки, вроде описанной  выше,  чрезвычайно
редки что в самом процессе нет ничего загадочного или сверхъестественного:
как  известно, живые организмы состоят из той же материи, что и все прочие
тела, вплоть до планет и звезд; разница только во взаимном расположении  и
способе  соединения  частиц.  Я прекрасно понимал  все  их  доводы,  но  к
уговорам остался глух.
     Однажды  вечером  со  мной произошло странное  событие.  Я  явился  к
знакомому  бжуту, забыв предупредить его о визите по телефону. В  комнате,
куда я вошел, никого не было. В поисках хозяина я открывал поочередно  все
двери  (в  неслыханной, но обычной для бжутских домов тесноте) и  в  конце
концов,  открыв  меньшую, чем прочие, дверку, увидел  словно  внутренность
небольшого  холодильника,  совершенно пустого, за  исключением  полки,  на
которой стояла коробочка с каким-то сероватым порошком. Машинально я  взял
горсточку  этого  порошка,  но  от  стука  неожиданно  раскрывшейся  двери
вздрогнул и рассыпал порошок на пол.
     -  Что ты делаешь, почтенный чужеземец?! - воскликнул сынишка хозяина
дома, вошедший как раз в эту минуту. - Смотри, ты рассыпал моего папу!
     Услыхав  эти слова, я испугался и несказанно опечалился,  но  мальчик
сказал:
     -  Это  ничего, ничего, не расстраивайся! Он выбежал во двор и  через
некоторое  время  вернулся, неся порядочный кусок  угля,  мешочек  сахару,
щепотку  серы, небольшой гвоздик и пригоршню обыкновенного песку; все  это
он  положил  в коробочку, закрыл дверку и повернул выключатель.  Раздалось
что-то  вроде  глухого  вздоха  или причмокивания,  дверца  раскрылась,  и
появился   хозяин,   здоровый  и  невредимый,  смеясь   при   виде   моего
замешательства.  Позже,  в  разговоре, я  спросил,  не  повредил  ли  ему,
рассыпав часть вещества его тела, и каким образом его сын сумел так быстро
исправить мою неосторожность.
     - Э, глупости, - возразил он, - ты ничуть не повредил мне, какое там!
Ты   ведь  знаешь,  милый  чужеземец,  каковы  результаты  физиологических
исследований;   они   говорят,  что  все  атомы  нашего   тела   неустанно
обновляются;   одни   соединения  возникают,  другие  распадаются;   убыль
пополняется  благодаря пище и питью, а также дыханию,  и  все  это  вместе
называется обменом веществ. Итак, многие атомы из тех, что составляли твое
тело  год  тому  назад,  давно уже покинули его и блуждают  неведомо  где;
неизменной   остается   только   общая   структура   организма,   взаимное
расположение  материальных частиц. В том способе, каким мой  сын  пополнил
запас  материалов для моего воссоздания, нет ничего необычного. Наше  тело
состоит  из кремния, углерода, водорода, серы, кислорода, азота и  щепотки
железа, а в веществах, которые он принес, содержались именно эти элементы.
Изволь войти в аппарат и сам убедишься, какая это невинная процедура...
     Я  ответил любезному хозяину отказом и некоторое время еще колебался,
воспользоваться  ли  его  предложением, но в  конце  концов  после  долгой
внутренней  борьбы согласился. В рентгеновском кабинете  меня  просветили,
сняли мою персонограмму, и я снова пошел к своему знакомому. Втиснуться  в
аппарат оказалось не очень легко, так как я человек довольно упитанный,  и
радушному  хозяину пришлось мне помочь; дверку удалось  закрыть  только  с
помощью всей семьи. Замок щелкнул, и стало темно.
     Что  было  дальше,  не помню. Я почувствовал только,