очему ты не говоришь мне ничего? - прошептала она.
   - Эри?..
   - Почему ты не хочешь рассказать?
   - О звездах? - неожиданно понял я. Она молчала. Я не знал, что сказать.
   - Думаешь, я не пойму?
   Я смотрел на нее сквозь мрак, сквозь шум океана, который то заполнял,  то
покидал комнату, и не знал, как объяснить ей это.
   - Эри...
   Я хотел ее обнять. Она высвободилась и села на кровати.
   - Можешь не рассказывать, если ты хочешь. Но объясни почему?
   - Не знаешь? Ты правда не понимаешь?
   - Теперь уже знаю. Ты хотел меня... пощадить?
   - Нет. Просто я боюсь.
   - Чего?
   - Сам толком не знаю. Не хочу в этом копаться. Я ничего не зачеркиваю. Да
это,  пожалуй,  и  невозможно.  Но  рассказывать  -  значит,  мне   кажется,
замкнуться в этом, уйти от всех, от всего, от того, что есть... сейчас.
   - Понимаю, - сказала  она  тихо.  Бледное  пятно  ее  лица  исчезло,  она
опустила голову. - Думаешь, я считаю это бессмысленным...
   - Нет, нет, - пытался я перебить ее.
   - Погоди. Теперь я. То, что я думаю об астронавтике и что сама я  никогда
не покинула бы Землю, - это одно. Но это не имеет ничего общего с тобой и со
мной. Вернее, имеет: потому что мы вместе. Иначе не  были  бы  никогда.  Для
меня астронавтика - это ты. Поэтому мне так хотелось бы... но ты не  обязан.
Если все так, как ты говоришь. Если ты так чувствуешь.
   - Хорошо, я расскажу.
   - Но не сегодня.
   - Сегодня.
   - Ляг.
   Я опустился на подушку. Она встала, на цыпочках подошла к окну,  белея  в
темноте. Задернула занавеску.  Звезды  исчезли,  остался  только  протяжный,
настойчивый шум океана. Я уже почти ничего не различал в  темноте.  Движение
воздуха выдало ее шаги, постель прогнулась.
   - Ты видела когда-нибудь корабль класса "Прометея"?
   - Нет.
   - Он очень большой. На Земле он весил бы свыше трехсот тысяч тонн.
   - А вас было так мало?
   - Двенадцать. Том Ардер, Олаф, Арне, Томас -  пилоты.  Ну  и  я.  И  семь
человек ученых. Но если ты думаешь, что там было просторно,  ты  ошибаешься.
Девять десятых массы -  горючее.  Фотореакторы.  Склады,  запасы,  резервные
системы - на жилую часть приходилось совсем немного. У каждого из  нас  была
кабина, не считая общих. В центральной части корпуса  -  штурманская.  Малые
ракеты для посадки и ракеты-зонды еще меньшего размера  -  для  взятия  проб
короны...
   - Ты был над Арктуром - в такой?
   - Да. И Ардер тоже.
   - А почему вы не полетели вместе?
   - В одной ракете? Это уменьшает шансы.
   - Почему?
   - Зонд - это  главным  образом  охлаждение,  понимаешь?  Этакий  летающий
холодильник. Места ровно столько, чтобы человек мог сесть. Сидишь в  ледяной
скорлупе. Лед тает со  стороны  панциря  и  снова  скапливается  на  трубах.
Компрессоры могут отказать. Достаточно минуты - и конец, потому что  снаружи
восемь, десять или двенадцать тысяч градусов.  Если  компрессоры  откажут  в
двухместной ракете, погибнут двое. А так - только один. Понимаешь?
   - Понимаю.
   Она держала руку на шраме.
   - Это... случилось там?
   - Нет. Эри... может быть, лучше рассказать о чем-нибудь другом?
   - Хорошо.
   - Только не думай... этого никто не знает.
   - Этого?..
   Шрам под теплом ее пальцев как бы начинал оживать.
   - Да.
   - А Олаф?
   - Олаф тоже. Никто. Я обманул их, Эри. Я должен тебе сказать.  Я  слишком
далеко зашел... Эри... это было на  шестой  год.  Мы  уже  возвращались,  но
внутри облака нельзя идти быстро. Это величественная  картина,  чем  быстрее
идет корабль, тем сильнее люминесцирует облако. За нами тянулся хвост  -  не
такой, как у кометы, скорее как полярное сияние - раскинувшийся по бокам,  в
глубь неба, к альфе Эридана, на тысячи и тысячи миль... Ардера  и  Эннессона
уже не было. Вентури тоже. Я всегда просыпался в шесть утра, когда освещение
переходило  из  голубого  в  белое.  Услышал  Олафа,  он  говорил  из  рубки
управления. Он заметил что-то интересное.  Я  пошел  вниз.  Радар  показывал
пятнышко, немного в стороне от курса. Пришел Томас, и  мы  гадали,  что  это
может быть. Для метеорита оно было  слишком  велико,  к  тому  же  метеориты
никогда не ходят в одиночку.  На  всякий  случай  мы  сбавили  скорость  еще
больше. Это разбудило остальных. Когда они пришли, помню, Томас  шутил,  что
это наверняка корабль. Так не раз говорили.
   В пространстве должны быть корабли других систем,  но  легче  встретиться
двум комарам, выпущенным на противоположных полушариях Земли. Мы уже были на
выходе из этого холодного пылевого  облака,  пыль  настолько  поредела,  что
невооруженным глазом  уже  можно  было  различить  звезды  шестой  величины.
Пятнышко  оказалось  планетоидом.  Что-то  вроде  Весты.  Примерно  четверть
биллиона тонн - может, чуть побольше. Исключительно правильный,  почти  шар.
Редкость. Он был у нас по курсу в  двух  миллипарсеках.  Шел  с  космической
скоростью, а мы за ним. Турбер спросил, можем ли мы подойти ближе? Я сказал,
что можем, на четверть микропарсека.
   Мы приблизились. В телескопе он напоминал дикобраза - шар,  ощетинившийся
иглами. Диковинка - хоть прямо  в  музей.  Турбер  начал  спорить  с  Белем,
тектонического ли он происхождения. Томас вставил, что это можно  проверить.
Никакой затраты энергии, мы все равно еще не начали разгона. Он-де  полетит,
возьмет несколько осколков  и  вернется.  Гимма  колебался.  Времени  у  нас
хватало, даже имелся резерв. В конце концов  согласился.  Наверное,  потому,
что там был я. Хотя  я  молчал.  Может  быть,  именно  поэтому.  Между  нами
сложились такие отношения, но об этом как-нибудь потом. Мы  заспорили;  этот
маневр  требует  некоторого  времени;  пока   мы   маневрировали,   планетка
удалилась, мы держали ее на радарах. Я немного нервничал, потому что с  того
момента, как мы повернули к Земле, нас преследовали неудачи. Аварии  глупые,
но трудно устранимые и возникавшие как бы без всякого видимого повода. Я  не
считаю себя суеверным, хотя и верю, что,  как  говорится,  беда  никогда  не
приходит одна.  Однако  у  меня  не  хватало  доказательств.  Это  выглядело
по-детски, и все же я сам проверил двигатель Томаса и сказал ему,  чтобы  он
был осторожен. Пыль.
   - Что?
   - Пыль. В пределах холодного  облака  планетоид  действует  как  пылесос,
понимаешь? Собирает пыль из пространства,  в  котором  кружит.  Времени  для
этого у него достаточно. Пыль оседает слоями, так что  может  увеличить  его
объем раза в два. Но достаточно дунуть дюзами или даже топнуть  покрепче,  и
пыль взлетает и остается висеть. Казалось бы, мелочь, но сквозь  нее  ничего
не видно. Ну, я ему об этом и сказал. Впрочем, Томас  и  сам  знал  не  хуже
меня. Олаф выпустил его из бортовой катапульты, я пошел наверх в штурманскую
и повел его. Видел, как он подходил, как  маневрировал,  повернул  ракету  и
ровненько, словно по ниточке,  стал  опускаться  на  поверхность.  Тогда  я,
конечно, потерял его из вида, хотя до него было не больше трех миль.
   - Ты видел его в радаре?
   - Нет. В телескоп. Инфракрасный. Но мы разговаривали с ним все время.  По
радио. И только я подумал, что давно не видел,  чтобы  Томас  так  осторожно
садился - мы все стали чертовски осторожными с  тех  пор,  как  повернули  к
Земле, - как вдруг я  заметил  небольшую  вспышку,  и  темное  пятно  начало
расползаться по поверхности  планетоида.  Гимма,  стоявший  рядом  со  мной,
крикнул. Он думал, что Томас в последний момент, чтобы притормозить падение,
ударил огнем, понимаешь. Дают один моментальный удар, только, конечно, не  в
таких условиях. Я-то знал, что Томас никогда бы этого не  сделал.  Это  была
молния.
   - Молния? Там?
   - Да. Видишь ли, каждое тело, движущееся с большой  скоростью  в  облаке,
заряжается от трения статическим электричеством. Между  "Прометеем"  и  этой
планетой имелась разница потенциалов в  несколько  миллиардов  вольт.  Когда
Томас садился, проскочила искра.  Это  и  была  та  вспышка,  а  от  резкого
повышения температуры пыль взметнулась вверх, и спустя минуту весь диск  был
уже затянут тучей. Мы не слышали Томаса - его радио только  потрескивало.  Я
был  в  ярости,  больше  на  себя,  что  не  учел  этого.  Ракета   снабжена
специальными кольцевыми токоотводами, и заряд должен был спокойно  уйти.  Но
не ушел. Конечно, случаются разряды, но не такие.  Этот  был  исключительной
мощности. Гимма спросил меня, когда, по моему мнению, туча осядет. Турбер не
спрашивал ни о чем. Было ясно, что нужно время. Много суток.
   - Суток?
   - Да. Тяготение там  чрезвычайно  слабое.  Камень,  выпущенный  из  руки,
падает иногда несколько часов. А что уж  говорить  о  пыли,  выброшенной  на
сотни метров вверх?! Я сказал Гимме, чтобы он занялся своими делами,  потому
что придется ждать.
   - И ничего нельзя было сделать?
   - Ничего. То есть если бы я был уверен, что Томас сидит в ракете,  я  мог
бы рискнуть. Повернул бы "Прометей", подошел  и  дунул  в  дюзы  с  близкого
расстояния полной тягой, чтобы эта пакость разлетелась на всю Галактику,  но
у меня не было такой уверенности. А искать его?.. Поверхность планетоида  по
величине равнялась, наверно, Корсике. Кроме того, в пылевой туче  я  мог  бы
пройти мимо него на расстоянии вытянутой руки и не заметить. Был один выход.
Он был у Томаса в руках. Он мог стартовать и вернуться.
   - И не сделал этого?
   - Нет.
   - Не знаешь почему?
   - Догадываюсь. Пришлось бы стартовать вслепую.  Я-то  видел,  что  облако
поднимается всего на полмили от поверхности, но он этого не знал. Он  боялся
столкновения с каким-нибудь гребнем, скалой. Ведь он мог опуститься  на  дне
какой-нибудь глубокой расселины. Ну и висели мы так день, другой - кислорода
и запасов продовольствия у него было на шесть суток. Конечно,  никто  ничего
не мог сделать. Ходили  и  придумывали,  как  бы  вытащить  Томаса  из  этой
ловушки. Излучатели. Волны различной длины. Мы даже осветители туда  кидали.
Ни черта, туча была черной, как могила. Третий день - третья ночь. Измерения
говорили, что пыль спадает, но я не был уверен, спадет ли она  полностью  за
те 70 часов, что остались Томасу. Без пищи он, конечно, мог просидеть там  и
дольше, но не без воздуха. Вдруг мне в голову пришла идея. Я рассуждал  так:
ракета Томаса в основном состоит из стали. Если на этом проклятом планетоиде
нет  месторождений  железных  руд,  то,  может,   его   удастся   обнаружить
ферроискателем. Таким аппаратом для обнаружения железных предметов,  знаешь.
У нас был очень чувствительный, он реагировал на гвоздь на  расстоянии  трех
четвертей километра. Ракету обнаружил бы за несколько миль. Мы с Олафом  еще
кое-что проверили в аппарате. Потом я сказал Гимме, что и как, и полетел.
   - Один?
   - Да.
   - Почему один?
   - Потому что без Томаса нас,  пилотов,  оставалось  уже  только  двое,  а
"Прометей" не мог рисковать.
   - И они согласились? Я улыбнулся в темноте.
   - Я был первым пилотом. Гимма не  мог  мне  приказывать,  он  мог  только
советовать, а я взвешивал все "за" и "против" и говорил "да" или  "нет".  То
есть говорил, конечно, "да". Но в  аварийных  случаях  решение  зависело  от
меня.
   - А Олаф?
   - Ну, Олафа ты уже немного знаешь и, конечно, понимаешь, что я полетел не
сразу. Но в конце концов ведь это я, в сущности, послал Томаса.  Он  не  мог
возражать. В общем полетел я. Конечно, без ракеты.
   - Без ракеты?
   - Да. В скафандре, с газовым пистолетом. Это было немного дольше,  но  не
так уж долго, как кажется. Пришлось повозиться  с  ферроискателем.  Это  был
здоровый сундучище, ужасно неудобный. Разумеется, там он  ничего  не  весил,
но, когда я вошел в тучу, мне приходилось все время быть начеку,  чтобы  обо
что-нибудь не стукнуться. В тучу я вошел  незаметно,  только  звезды  начали
исчезать, сначала по краям, потом черным стало  уже  полнеба.  Я  оглянулся.
"Прометей"  весь  светился  издалека,  у  него   было   приспособление   для
люминезирования панциря. Он выглядел, как белый, длинный карандаш с  грибком
на конце, - это был фотонный отражатель.  Вдруг  все  исчезло.  Переход  был
резким. Секунда черного тумана, а потом ничего. Радио у меня было выключено,
вместо него в наушниках пел ферроискатель. До края тучи я  летел  не  больше
пяти минут, а падал на поверхность планетки около двух часов  -  приходилось
соблюдать осторожность. Электрический фонарь оказался  бесполезным,  как  я,
впрочем, и ожидал. Я начал поиски. Знаешь, как выглядят большие сталактиты в
пещерах?..
   - Знаю.
   - Там было что-то в этом роде, только еще более необычно. Я говорю о том,
что было позже, когда туча уже спала, потому что во время  поисков  не  было
видно ничего, словно кто-то залил смолой стекло скафандра. Ящик был  у  меня
на ремнях. Приходилось двигать антенкой, прислушиваться,  идя  с  вытянутыми
руками, - никогда в жизни я не падал столько раз, сколько там. Это  неопасно
только из-за слабого притяжения, и, конечно, если б хоть немного было видно,
можно было бы сто раз успеть выпрямиться. Человеку, который этого не  знает,
трудно   рассказать...   Планетка   была   сплошным   нагромождением    игл,
балансирующих скал - я  ставил  ногу  и  начинал  с  пьяной  медлительностью
куда-то падать. Оттолкнуться не смел, потому что потом четверть  часа  летел
бы вверх. Приходилось просто ждать: как только я пытался идти дальше,  осыпи
смещались под ногами. Все эти валуны, столбы, каменные  обломки  -  все  это
было едва  сцеплено,  потому  что  связывала  их  сила  чрезвычайно  слабая.
Впрочем, не думай, что, падая на человека, большой  валун  не  мог  его  там
убить... Тут действует уже не  вес,  а  масса;  правда,  всегда  есть  время
отскочить, если, конечно, видишь или хотя бы слышишь этот обвал. Но ведь там
и воздуха не было, только по дрожанию скалы под ногами я  догадывался,  что,
должно быть, снова вывел из равновесия какую-нибудь каменную глыбу  и  потом
оставалось только ждать, не вынырнет ли из этой тьмы обломок, который начнет
тебя придавливать... Одним словом, так я блуждал  несколько  часов  и  давно
перестал считать гениальной свою идею с ферроискателем. Вдобавок приходилось
остерегаться каждого шага еще и потому,  что  по  неосмотрительности  я  уже
несколько раз оказывался в воздухе, попросту повисал...  как  в  диком  сне.
Наконец я поймал сигнал. Я терял его, наверное, раз восемь, не помню  точно,
во всяком случае, когда я отыскал, наконец,  ракету  Томаса,  на  "Прометее"
была уже ночь.
   Ракета стояла наклонно, наполовину зарывшись в ту чертову пыль. Эта  пыль
-  ну,  нечто  самое  мягкое,  самое  тонкое  на  свете,  понимаешь?   Почти
нематериальное... Самый легкий пух на Земле оказывает большее сопротивление.
Пылинки так невероятно малы... Я заглянул внутрь - Томаса в ракете не  было.
Я сказал, что она стояла наклонно, но совсем  не  был  в  этом  уверен;  без
специальных аппаратов там трудно было определить вертикаль. И для  измерений
потребовался бы добрый час, а обычный отвес - ведь он там  почти  ничего  не
весил - порхал бы на конце шнурка, как муха, вместо того  чтобы  висеть  как
полагается... Поэтому я не удивился, что Томас  не  пробовал  стартовать.  Я
влез внутрь. Сразу обнаружил, что он пытался  установить  точную  вертикаль,
воспользовавшись тем, что было под рукой, но у него ничего не вышло. Пищи  у
него оставалось довольно много, зато кислорода не было. Видимо, он перекачал
все, что имел, в баллон скафандра и вышел.
   - Зачем?
   - Я тоже спрашивал себя зачем. Он пробыл там три дня. В такой ракете есть
только кресло, экран, рычаги и люк за спиной. Я сидел там  несколько  минут.
Уже было ясно, что я его не найду. Сначала я думал, что, может, он вышел как
раз тогда, когда я прилетел, что  он  использовал  газовый  пистолет,  чтобы
вернуться на "Прометей", и уже сидит там, а я  тут  ползаю  по  этим  пьяным
камням... Я выскочил из ракеты так энергично, что меня вынесло наверх,  и  я
полетел. Никакого ощущения направления, ничего. Знаешь, как бывает, когда  в
абсолютной темноте увидишь искорку? Чего только не  выдумаешь  тогда!  Какие
лучи, картины! Так вот, чувство равновесия... с ним  тоже  что-то  подобное.
Там, где притяжения нет вообще, еще полбеды, если человек привык.  Когда  же
притяжение есть, только очень слабое, как на этой  скорлупе...  то  лабиринт
нашего уха реагирует весьма сумбурно, чтобы не сказать  по-сумасшедшему.  То
тебе кажется, что ты свечой взмываешь вверх, то будто летишь в пропасть -  и
так все время. А то еще совершенно неожиданно появляется ощущение вращения и
взаимного перемещения рук, ног, туловища, словно все поменялось местами, как
будто и голова уже находится не там, где ей положено...
   Так я летел, пока не треснулся о какую-то глыбу,  оттолкнулся,  зацепился
за что-то, меня перевернуло, но я успел схватиться за  выступ  глыбы...  Там
кто-то лежал. Томас.
   Эри затаила дыхание. Во тьме шумел Тихий океан.
   - Нет. Не то, что ты думаешь. Он был жив. Сразу сел. Я включил радио.  На
таком небольшом расстоянии мы хорошо слышали друг друга.
   "Это ты?" - спросил он.
   "Да, это я", - ответил я.
   Сцена - как из скверной комедии, с сумасшедшинкой. Но так  было.  Мы  оба
встали.
   "Как ты себя чувствуешь?" - спросил я.
   "Прекрасно. А ты?"
   Это меня немного смутило, но я сказал:
   "Спасибо, очень хорошо. Дома тоже все здоровы".
   Это был идиотизм, но я думал, что он нарочно так -  чтобы  показать,  что
еще держится, понимаешь?
   - Понимаю.
   - Когда он стоял совсем рядом, я видел его  в  свете  наплечного  фонаря,
будто сгусток темноты. Проверил его скафандр - он был цел.
   "Кислород у тебя есть?" - спросил я. Это было самое важное.
   "А, пустяки", - сказал он.
   Я раздумывал, что делать. Взлететь его  ракетой?  Пожалуй,  нет.  Слишком
рискованно. Правду говоря, я даже не очень  обрадовался.  Боялся  -  вернее,
чувствовал неуверенность - это трудно объяснить. Ситуация была нереальной, я
ощущал в ней что-то странное, хотя не знал что. Я даже не обрадовался  нашей
чудесной встрече. Я все раздумывал, как спасти ракету. Наконец решил, что не
это самое главное. Сначала надо было разобраться, что с ним.  Мы  продолжали
стоять в этой черной беззвездной ночи.
   "Что ты делал все это время?" -  спросил  я.  Это  было  важно.  Если  он
пытался что-нибудь сделать, хотя бы отбивать минералы, - это был бы  хороший
признак.
   "Разное, - сказал он. - А что ты делал, Том?" "Том?" - переспросил  я,  и
холодок пробежал у меня по спине, потому что Ардер погиб год назад, и  Томас
прекрасно знал об этом.
   "Ты же Том. Нет?  Я  узнаю  твой  голос".  Я  промолчал,  а  он  коснулся
перчаткой моего скафандра и сказал:
   "Чертов мир, правда? Ничего не видно, и ничего нет.  Я  представлял  себе
это совсем иначе. А ты?"
   Я подумал, что насчет Ардера ему  просто  почудилось...  в  конце  концов
такое со многими случалось...
   "Да, - сказал я. - Тут неинтересно. Пошли, а, Томас?
   "Пошли? - удивился он. - Как это... Том?"
   Я перестал обращать внимание на этого "Тома".
   "Ты разве собираешься тут оставаться?" - сказал я.
   "А ты пет?"
   Разыгрывает, подумал я, но уже пора, пожалуй,  кончать  с  этими  глупыми
шуточками.
   "Нет, - сказал я. - Надо возвращаться. Где твой пистолет?"
   "Потерял, когда умер".
   "Что?!"
   "Но я не расстраиваюсь, - сказал он. - Мертвому пистолет ни к чему".
   *Ну, ну, - сказал я. - Давай-ка я тебя пристегну, и поедем".
   "Ты спятил, Том? Куда?"
   "На "Прометей".
   "Но его же тут нет..."
   "Он там, дальше. Ну, давай я тебя пристегну".
   "Подожди".
   Он оттолкнул меня.
   "Ты как-то странно говоришь. Ты не Том?!"
   "В том-то и дело, что нет. Я Эл".
   "И ты умер? Когда?"
   Я уже начал понимать, что к чему, и стал подлаживаться под него.
   "Ну, - сказал я,  -  несколько  дней  назад.  Давай-ка  я  тебя  все-таки
пристегну".
   Но он не разрешил. Мы начали бороться, сначала будто в шутку, потом более
серьезно, я пытался его схватить,