ичего,  эти  фонтаны
были без воды. Потом мне почудился запах цветов. Я поднял руку - она  пахла,
как тысяча кусков туалетного мыла сразу. Я  невольно  начал  вытирать  ее  о
брюки. Это было как раз перед залом, где  находились  женщины,  одни  только
женщины. На коридор перед туалетом  это  не  походило.  Впрочем,  разве  тут
разберешься? Спрашивать не хотелось. Я  повернул  обратно.  Какой-то  юноша,
одетый так, словно на нем застыла растекшаяся  по  телу  ртуть,  раздувшаяся
буфами - или вспенившаяся? - на плечах и в обтяжку на  бедрах,  разговаривал
со светловолосой девушкой, прислонившейся к чаше фонтана. Девушка в  светлом
платье, совершенно обычном, - что приободрило меня - держала в  руках  букет
бледно-розовых цветов и, пряча в них  лицо,  глазами  улыбалась  юноше.  Но,
остановившись возле них и уже открыв рот, я увидел вдруг, что  она  ест  эти
цветы - и на миг у меня перехватило  дыхание.  Она  спокойно  жевала  нежные
лепестки. Ее взгляд скользнул по мне. Застыл. Но к этому  я  уже  привык.  Я
спросил, где находится Внешний Круг.
   Мне показалось, что юношу  неприятно  удивило  или  даже  разозлило,  что
кто-то осмелился прервать их беседу.  Видно,  я  совершил  бестактность.  Он
посмотрел вверх, потом опустил глаза, словно думая, что разгадка моего роста
в каких-то ходулях. И даже не ответил.
   - О, вон там, - воскликнула девушка, - раст на вук, ваш раст, быстрее, вы
еще успеете!
   Я  пустился  бегом  в  указанную  сторону,  сам  не  зная  куда,  ведь  я
по-прежнему понятия не имел, как  выглядит  этот  проклятый  раст.  Пробежав
шагов десять, я увидел серебристую воронку, спускающуюся  сверху,  основание
одной из тех огромных колонн, которые так поразили меня, - неужели это  были
летающие колонны?  -  люди  спешили  туда  со  всех  сторон,  и  внезапно  я
столкнулся с кем-то на бегу. Я даже  не  покачнулся,  лишь  остановился  как
вкопанный, но тот, приземистый толстяк в оранжевом костюме, упал,  и  с  ним
произошло нечто невероятное: его  костюм  завял  на  глазах,  съежился,  как
проколотый воздушный шарик. Я стоял над ним, совершенно ошеломленный,  не  в
силах  даже  пробормотать  извинения.  Он  поднялся,   посмотрел   на   меня
исподлобья,  но  ничего  не  сказал,  отвернулся  и  отошел  широким  шагом,
манипулируя руками перед грудью, - костюм его снова как бы наполнился и стал
красивым.
   На том месте, которое указывала девушка, уже никого не было. После  этого
приключения я махнул рукой  на  поиски  всех  этих  растов,  дуков,  стыков,
Внешнего Круга и решил выбраться из порта. Приобретенный опыт не  располагал
к разговорам с прохожими, поэтому я поехал наугад - вверх, вслед за голубой,
наискось проведенной стрелой, без особых волнений пронизав собственным телом
одну за другой две пламенеющие в воздухе надписи: ВНУТРЕННИЕ ЛИНИИ. Я  попал
на  эскалатор,  довольно  многолюдный.  Следующий  этаж   был   выдержан   в
приглушенных бронзовых тонах с прожилками  в  виде  золотых  восклицательных
знаков. Плавные  переходы  потолков  и  вогнутых  стен.  Коридоры,  лишенные
сводов, словно тонущие наверху в светящемся пухе. Стало казаться, что близко
жилые помещения, все окружающее чем-то напоминало систему  гигантских  залов
какой-нибудь гостиницы: оконца, никелированные трубы вдоль стен,  ниши,  где
сидели какие-то чиновники, - не то обменные пункты, не то почта, не знаю,  я
шел дальше. Теперь я был почти уверен, что эта  дорога  не  выведет  меня  к
выходу и что, судя по длительности подъема, я нахожусь уже в надземной части
порта. Несмотря на это, я продолжал идти в том же  направлении.  Неожиданное
безлюдье,  малиновые  плиты  с  искрящимися  звездочками,  шеренги   дверей.
Ближайшая  дверь  была  приоткрыта.  Я  заглянул.  Одновременно  со  мной  с
противоположной стороны заглянул какой-то огромный плечистый человек - я сам
в зеркале во всю стену.  Я  распахнул  дверь.  Фарфор,  серебристые  трубки,
никелировка. Туалет.
   Хотелось смеяться, но в общем я чувствовал себя довольно глупо. Я  быстро
повернул обратно - другой коридор,  молочно-белые  дорожки,  плывущие  вниз.
Поручни эскалатора  мягкие,  теплые,  я  не  считал  уходящие  этажи,  людей
становилось все больше, они останавливались возле  покрытых  эмалью  ящиков,
выраставших из стен на каждом шагу - прикосновение пальца, что-то  падало  в
руку, они прятали это в карман и шли дальше. Не знаю зачем - я сделал  точно
то же, что шедший впереди человек в  просторном  фиолетовом  одеянии:  нажал
кончиком пальца на едва заметную вогнутость клавиша, прямо  в  подставленную
РУКУ упала цветная, теплая полупрозрачная трубка.  Я  потряс  ее,  поднес  к
глазам - какие-то пилюли? Нет. Пробка? Нет, никакой пробки  не  было.  Зачем
это? Что с этим делали другие? Просто прятали в карман. На автомате надпись:
ЛАРГАН. Я стоял, меня толкали. Внезапно  я  показался  сам  себе  обезьяной,
которой протянули авторучку или зажигалку; на мгновение мною овладело слепое
бешенство; я сжал зубы, сощурил  глаза  и,  чуть  сгорбившись,  включился  в
текущий мимо поток. Коридор расширялся, это уже  был  зал.  Огненные  буквы:
РЕАЛ AMMO РЕАЛ AMMO.
   Сквозь суетящуюся толпу, поверх голов, я увидел издали окно. Первое окно.
Огромное, панорамное.
   Словно вся глубина ночи раскинулась на одной  плоскости.  Из  светящегося
тумана по  самый  горизонт  -  разноцветные  галактики  площадей,  скопления
спиральных огней, дрожащее зарево над  небоскребами;  на  улицах  копошение,
извилистое  ползание  светящихся  бусинок,  и  над  всем  по  вертикалям   -
хаотическая пляска неонов, огненные плюмажи и  молнии,  кольца,  самолеты  и
бутыли,  багровые  одуванчики  сигнальных  огней   на   причальных   мачтах,
вспыхивающие на миг солнца и выпрыгивающие с  механической  стремительностью
огненные жилы реклам.
   Я застыл и смотрел, слыша за собой мерное шарканье  сотен  ног.  Внезапно
город исчез и появилось огромное трехметровое лицо.
   - Мы передавали монтаж хроники семидесятых годов из  цикла  "Виды  старых
столиц". Сейчас Транстель начинает передачу из школы космолитов...
   Я почти бежал. Это было не окно, а какой-то огромный телевизор. Я ускорял
шаги. Немного вспотел. Вниз! Скорее вниз! Золотые квадраты света.  Внутри  -
толпы людей, пена в стаканах, почти черная  жидкость,  нет,  нет,  не  пиво,
поблескивает ядовито-зеленым,  и  молодежь,  парни  и  девушки,  в  обнимку,
вшестером,  по  восемь  сразу,  перегораживая  коридор,  шли  на  меня,   им
приходилось  разнимать  руки,  чтобы   меня   пропустить.   Меня   тряхнуло.
Оказывается, сам того не заметив, я вступил на  движущуюся  дорожку.  Совсем
близко мелькнули удивленные глаза - красивая темноволосая девушка  в  чем-то
блестевшем, как фосфоресцирующий металл. Ткань  облегала  ее,  она  казалась
нагой. Лица - белые, желтые, несколько высоченных черных парней,  но  я  был
по-прежнему выше  всех.  Передо  мной  расступались.  Вверху,  за  выпуклыми
стеклами,  мелькали  неясные  тени,  играли  невидимые  оркестры,  а   здесь
продолжался этот странный променад. В темных  коридорах  -  безликие  фигуры
женщин, светились только припорошенные блестками волосы да пух, прикрывавший
их  плечи,  -  только  шеп  белели  в  нем,  как  странные   белые   стебли.
Фосфоресцирующая пудра?..
   Узкий  проход  вел  в  галерею  каких-то  гротескных  -  подвижных,  даже
вертлявых - статуй; коридор широкий, как улица, с приподнятыми краями, гудел
от смеха. Что их так веселило? Эти статуи?
   Огромные фигуры в лучах протекторов источали густое, как сироп,  медовое,
рубиновое, насыщенное цветом сияние. Я шел, сощурив  глаза.  Крутой  зеленый
коридор, павильончики, пагоды с переброшенными к ним мостиками, полным-полно
ресторанчиков,  острый,  назойливый  запах   жареного,   бренчание   стекла,
повторяющиеся металлические звуки. Толпа, втянувшая меня сюда,  смешалась  с
другой толпой, потом стало  просторней,  все  садились  в  открытый  настежь
вагон, нет, он просто был прозрачный, словно отлитый из стекла, даже сиденья
стеклянные и все-таки мягкие. Незаметно для себя я очутился внутри него:  мы
уже мчались. Вагон летел, люди перекрикивали громкоговоритель,  повторявший:
"Меридионал, Меридионал, стыки на Спиро, Атэйл, Блэкк, Фросом".  Весь  вагон
словно таял, пронизанный светом; за  стенами  проносились  огненные  цветные
полосы, параболические арки, белые перроны. "Фортеран, Фортеран, стыки Гале,
стыки внешних растов, Макра", - бормотал микрофон.  Вагон  останавливался  и
мчался дальше. Удивительное дело: ни торможение, ни ускорение не  ощущались,
словно инерция была уничтожена. Как же так? Я проверил это на трех очередных
остановках, чуть подгибая ноги в коленях. На  поворотах  тоже  ничего.  Люди
выходили, входили, на передней площадке появилась  женщина  с  собакой  -  в
жизни такого пса не видел. Он был огромный, с  шарообразной  головой,  очень
некрасивый, в его светло-карих спокойных глазах отражались уносящиеся  назад
микроскопические гирлянды огней. РАМБРЕНТ, РАМБРЕНТ. Замелькали синеватые  и
белесые светящиеся трубки,  лестницы,  отливающие  кристаллическим  блеском,
черные фонтаны, постепенно блеск застывал,  каменея,  вагон  остановился.  Я
вышел и растерялся. Над амфитеатром перрона вздымалось многоэтажное знакомое
сооружение - все тот же космопорт, другое место того же  самого  гигантского
зала, разделенного крыльями белых плоскостей. Я подошел к краю геометрически
правильной чаши перрона - вагон уже отошел - и испытал очередное потрясение:
я находился не внизу, как полагал,  а,  наоборот,  очень  высоко,  этажах  в
сорока над проносившимися в бездне лентами дорожек, над серебряными палубами
мерно двигающихся перронов. В их расщелины вползали продолговатые молчаливые
громады, и шеренги люков выбрасывали наружу людей, как будто  эти  чудовища,
эти хромированные рыбины откладывали на перрон на равных  расстояниях  кучки
золотой и черной икры. И над всем этим, далеко, как сквозь дымку, я различал
ползущие по невидимой строчке сверкающие буквы:
   ГЛЕНИАНА РУН, ВОЗВРАЩАЮЩАЯСЯ СЕГОДНЯ СО СЪЕМОЗАПИСИ МИМОРФИЧЕСКОГО РЕАЛА,
ВОЗДАСТ В ОРАТОРИИ ЧЕСТЬ ПАМЯТИ РАППЕРА КЕРКСА  ПОЛИТРЫ.  ГАЗЕТА  "ТЕРМИНАЛ"
СООБЩАЕТ: СЕГОДНЯ В АММОНЛИ ПЕТИФАРГ ДОБИЛСЯ  СИСТОЛИЗАЦИИ  ПЕРВОГО  ЭНЗОМА.
ГОЛОС ЗНАМЕНИТОГО ГРАВИСТА МЫ БУДЕМ ПЕРЕДАВАТЬ В ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЧАСОВ. РЕКОРД
АРРАКЕРА.  АРРАКЕР  ПОДТВЕРДИЛ  СВОЕ  ЗВАНИЕ  ПЕРВОГО  ОБЛИТИСТА  СЕЗОНА  НА
ТРАНСВААЛЬСКОМ СТАДИОНЕ.
   Я отошел. Значит,  даже  счет  времени  изменился.  Огромные  буквы,  как
шеренги пылающих канатоходцев, плыли над морем голов,  в  их  свете  женские
одежды внезапно вспыхивали холодным металлическим блеском. Я шел, ничего  не
замечая, а во мне все звучали слова: "Значит, даже счет времени  изменился".
Это добило меня. Хотелось только одного: выйти отсюда,  выбраться  из  этого
дьявольского космопорта, очутиться под  открытым  небом,  на  воле,  увидеть
звезды, ощутить ветер.
   Меня  привлекла  аллея  продолговатых  огней;  замкнутый   в   прозрачном
алебастре потолка острый язычок пламени выписывал какие-то слова:  ТЕЛЕТРАНС
ТЕЛЕПОРТ ТЕЛЕТОН; стрельчатая арка входа - неимоверная, лишенная опор  арка,
словно перевернутый нос ракеты, - вела в  зал,  крытый  окаменевшим  золотым
пламенем. В нишах стен  -  сотни  кабинок,  люди  вбегали  в  них,  поспешно
выбегали, швыряли на пол обрывки лент, нет, не телеграфных, каких-то иных, с
выдавленными на них бугорками, другие ступали по этим обрывкам. Я попробовал
выйти,  по  ошибке  забрел  в  темную  нишу,  не  успел  отступить,   что-то
забренчало, вспышка, будто фотолампа, и из щели, окаймленной  металлом,  как
из почтового ящика, выпал сложенный вдвое листок блестящей  бумаги.  Я  взял
его, развернул, из него  выскочила  человеческая  голова  с  полураскрытыми,
слегка искривленными тонкими губами, уставилась на меня, сощурив глаза:  это
был я сам. Я снова сложил листок, и объемное видение  исчезло.  Я  осторожно
начал раскрывать его - ничего; шире - изображение появилось опять, как будто
выпрыгнуло из ниоткуда, - отдельно от тела, висящая  над  листком  голова  с
глуповатым выражением лица. Я всматривался в нее - что это  такое,  объемная
фотография? Потом сунул листок в карман и вышел.
   Золотой ад, огненная  лава  потолка,  иллюзорная,  по  пышущая  настоящим
пожаром, казалось, низвергались на головы толпы, но никто не смотрел  вверх,
все хлопотливо бежали из одних кабинок в другие, в глубине  прыгали  зеленые
буквы, колонки цифр сползали по узким экранам;  еще  кабины,  вместо  дверей
жалюзи, стремительно свертывающиеся при чьем-либо приближении, -  наконец-то
я нашел выход.
   Изогнутый  коридор;  наклонный,  как  в  театре,   пол,   па   стенах   -
стилизованные букеты раковин, вверху стремительно проносились  слова:  ИНФОР
ИНФОР ИНФОР, бесконечно.
   Впервые я увидел ИНФОР на Луне и принял его за искусственный цветок.
   Я приблизил лицо к салатовой чаше, она мгновенно, еще ничего от  меня  не
услышав, застыла в ожидании.
   - Как мне выйти? - не очень-то вразумительно спросил я.
   - Куда? - тотчас откликнулся теплый альт.
   - В город.
   - В какой район?
   - Безразлично.
   - На какой уровень?
   - Все равно, я хочу выйти из порта!
   - Меридионал, расты: сто шесть, сто семнадцать, ноль  восемь,  ноль  два.
Тридукт,  уровень  АФ,  АЖ,  АН,  уровень  окружных  митов,   двенадцать   и
шестнадцать, уровень надир в любом южном направлении. Центральный уровень  -
глидеры, красный - местный, белый - дальний  А,  Б  и  В.  Уровень  ульдеров
прямого сообщения, все шкалы  с  третьей  и  выше...  -мелодично  перечислял
женский голос.
   Мне хотелось вырвать из стены этот микрофон, так  заботливо  склонившийся
ко мне. Я отошел. "Идиот! Идиот!" - отзывался во мне каждый шаг. ЭКС ЭКС ЭКС
ЭКС,  твердила  проползавшая  вверху,  обрамленная  лимонно-желтым   туманом
надпись. Может быть, "Эксит"? "Выход"?
   Огромная надпись: ЭКСОТАЛ. Стремительно налетел  поток  теплого  воздуха,
даже штанины захлопали. Я оказался под открытым небом. Но мрак ночи сразу же
отпрянул, оттесненный бесчисленными огнями.  Огромный  ресторан  -  столики,
сверкавшие  всеми  цветами  радуги;  над  ними  -  освещенные  снизу,   чуть
жутковато, лица в глубоких тенях. Низкие кресла, черная жидкость  с  зеленой
пеной, лампионы, сыплющие  мелкие  искры,  нет,  вроде  светлячков  -  волны
пылающей мошкары.
   Хаос огней затмевал звезды. Подняв голову, я увидел лишь  черную  пустоту
над собой. И все-таки  удивительно,  в  эту  минуту  ее  слепое  присутствие
приободрило меня. Я остановился, почувствовав запах духов, резкий и в то  же
время нежный. Мимо скользнула пара. Плечи и грудь девушки тонули в  пушистом
облаке, она укрылась в объятиях мужчины:  они  танцевали.  "Еще  танцуют,  -
подумал я. - И то хорошо".  Пара  сделала  лишь  несколько  шагов,  тусклый,
отливающий  ртутью  круг  поднял  танцующих,  их  темно-красные  тени  мерно
шевелились под его огромной, медленно вращавшейся плитой, она была без опор,
даже без оси, просто кружилась в воздухе под звуки музыки.  Я  побрел  среди
столиков. Мягкий пластик под ногами оборвался, упираясь  в  шершавую  скалу.
Сквозь световой занавес я вошел внутрь и оказался в скалистом гроте.  Словно
множество готических нефов,  сооруженных  из  сталактитов,  жилистые  натеки
сверкающих камней охватывали выходы из пещеры. Там, свесив  ноги  с  обрыва,
сидели люди. Возле их колен покачивались слабые огоньки. Внизу  простиралось
невозмутимое  черное  зеркало  озера,   отражая   нагромождения   скал.   На
сколоченных кое-как плотиках тоже сидели люди, все лица были обращены в одну
сторону. Я спустился к  самой  воде  и  увидел  на  песке,  по  ту  сторону,
танцовщицу. Она казалась нагой, но  белизна  ее  тела  была  неестественной.
Мелкими неуверенными шажками она подошла к воде, отразилась в ней,  внезапно
развела руки, поклонилась - это был конец,  но  никто  не  аплодировал,  она
стояла мгновение неподвижно, потом медленно пошла  вдоль  воды  по  неровной
линии берега. Она была шагах в тридцати от меня,  как  вдруг  с  ней  что-то
произошло. Мгновение назад я еще видел ее усталое, улыбающееся лицо, и вдруг
как будто что-то заслонило ее, силуэт задрожал и исчез.
   - Не угодно ли плаву? - раздался сзади предупредительный голос.
   Я  обернулся  -  никого,  только  круглый  столик,  смешно   перебиравший
согнутыми ножками; он переминался, бокалы с шипучкой,  стоявшие  на  боковых
подносиках, дрожали - одна лапка услужливо подсовывала мне бокал, другая уже
тянулась за тарелкой, похожей на маленькую, вогнутую палитру с дырочкой  для
пальца сбоку. Автоматический столик, за стеклом центрального оконца я  видел
тлеющий огонек его транзисторного сердца.
   Я увернулся от этих услужливо  протянутых  ко  мне  членистых  ручек,  от
лакомств и быстро вышел из искусственного грота, стиснув  зубы,  словно  мне
нанесли непонятное оскорбление. Прошел через  всю  террасу  мимо  причудливо
расставленных столиков, сквозь аллеи лампионов, обсыпаемый  невесомой  пылью
распадающихся, догорающих в воздухе черных и золотых  светлячков.  У  самого
края, выложенного замшелыми камнями,  я  почувствовал,  наконец,  настоящий,
холодный, чистый ветер. Рядом стоял свободный столик. Я уселся за  него,  не
очень  удобно,  спиной  к  людям,  глядя  в  ночь.  Внизу,   неожиданная   и
бесформенная, простиралась темнота, и только далеко, очень далеко, на  самом
горизонте тлели слабые, зыбкие огоньки, какие-то неуверенные, словно  это  и
не электричество было, а еще дальше в небо вонзались холодные  тонкие  шпаги
света, не знаю, то ли дома, то ли какие-то колонны, их можно было принять за
лучи прожекторов, если б они не были подернуты мелкой сеткой - так  выглядел
бы вбитый основанием в землю и уходящий в облака стеклянный цилиндр, слой за
слоем заполненный выпуклыми  и  вогнутыми  линзами.  По-видимому,  они  были
невероятной высоты, вокруг них роились какие-то огоньки,  то  вспыхивая,  то
угасая, так что по временам их охватывал слабый оранжевый,  а  иногда  почти
белый ореол. И это все, и это был город; я пытался отыскать  улицы,  угадать
их, но мрачная и,  казалось,  мертвая  пустыня  внизу  простиралась  во  все
стороны, не освещенная ни единым проблеском света.
   - Коль? - услышал я слово, произнесенное, видно, уже не в первый раз,  но
лишь теперь понял, что обращались ко мне.
   Кресло  повернулось  раньше,  чем  я.  Передо  мной  стояла  девушка  лет
двадцати, в голубом, плотно облегавшем ее наряде, плечи  и  грудь  тонули  в
темно-синем меху, который книзу становился все прозрачнее, красивое,  гибкое
тело напоминало статуэтку из  дышащей  бронзы.  Что-то  светящееся,  большое
закрывало мочки ушей; маленький, растерянно улыбающийся рот, крашеные  губы,
ноздри тоже красные изнутри - я уже успел заметить, что именно так  красится
большинство женщин. Схватившись обеими руками за спинку  стоявшего  напротив
кресла, она воскликнула:
   - Что с тобой, коль?
   Присела.
   Мне показалось, что она немного пьяна.
   - Здесь скучно, -  заговорила  она,  помолчав.  -  Правда?  Давай  махнем
куда-нибудь, коль?
   - Я не коль... - начал было я.
   Поставив локти на столик, она бесцельно проводила рукой  над  налитым  до
половины бокалом, так что кончик золотой цепочки, навернутой на  ее  пальцы,
погрузился в жидкость. Она качалась и наклонялась все ниже.  Я  почувствовал
ее дыхание. Если она и была пьяна, то вряд ли от вина.
   - Как же так? - сказала она. - Ты коль. Должен быть.  Каждый  ведь  коль.
Махнем, а? Хоть бы знать, что это означает?
   - Хорошо, - ответил я.
   Она встала. Встал и я с этого чертовски низенького кресла.
   - Как это у тебя получается? - спросила она.
   - Что?
   Она посмотрела на мои ноги.
   - Я думала, ты стоишь на цыпочках... Я молча усмехнулся. Она  подошла  ко
мне, взяла под руку и снова удивилась.
   - Что у тебя там такое?
   - Где? Здесь? Ничего.
   - По„шь, - сказала о