му.  Шум был ужасный и становился все страшнее, по мере того как солдаты
снимали шапки одну за другой.  Пассажиры не сопротивлялись,  но походили
на животных, которых пытают.

Офицер подошел к нам.

- Вас  отведут  в комнату для допросов.  - Голос у него был холодный.  -
Подчиняйтесь приказам.

Папа сказал: "Мы повредили наши шапки, они не действуют. Мы не под влия-
нием триподов".

Резкий голос не изменился.

- Подчиняйтесь приказам.





Нас допрашивали порознь и подолгу. Потом дали поесть и отвели в гостини-
цу на ночлег.  Папа попросил разрешения позвонить по телефону Ильзе,  но
ему отказали.  В спальне,  которую делили мы с Энди, был телефон, но его
отсоединили.

На следующее утро папу и Марту опять допрашивали,  после чего нас принял
сдержанный маленький человек с черной бородой,  который сказал,  что нам
дано разрешение остаться в стране на семь дней.  Мы можем отправиться  в
Фермор, но, прибыв туда, должны немедленно сообщить в полицию. Он протя-
нул нам лист бумаги - разрешение.

Папа спросил: "А после семи дней?"

- Вопрос будет снова рассматриваться.  Вы иностранцы и проникли  в  нашу
страну незаконно.  Вас вернут в Англию,  как только возобновятся полеты.
Должен предупредить вас,  что любое неповиновение приказам полиции вызо-
вет немедленную депортацию в любую страну, которая вас примет.

- Можно нам сохранить шапки - те, что не действуют?

- Зачем?

- Они могут нам еще пригодиться.

- В Швейцарии нет триподов, шапки вам не понадобятся.- Он пожал плечами.
- Установлено, что они безвредны. Можете их взять, если хотите.





Марта продала еще золота, чтобы получить швейцарские деньги, и мы сели в
поезд до Интерлейкена.  Дорога проходила вдоль озера,  которое тянулось,
насколько хватал глаз.  С утра было облачно, но теперь небо и озеро были
ясными и голубыми,  и вдалеке над горами виднелось лишь несколько облач-
ков.  У папы был успокоенный вид.  Было от чего  успокаиваться  -  угон,
страх катастрофы и затем это происшествие в аэропорту.  В реальной жизни
все не так,  как в телевизоре,  - выстрелы громче,  кровь ярче и  льется
страшнее.

Пока я думал, что он, кроме всего прочего, предвкушает встречу с Ильзой,
он сказал Анжеле:  "Через несколько часов увидим маму. Узнает ли она нас
после всего?"

- Конечно,  узнает,  - ответила Анжела.  Она ела яблоко.  - Не так много
времени прошло.

Марта смотрела в окно.  Между озером и нами были дома,  возле них играли
дети, смешно скакала собака, дым поднимался из труб.

Она сказала:  "Как хорошо и безопасно здесь. Как ты думаешь, нам продлят
разрешение?"

Папа потянулся.  "Я уверен.  В порту бюрократы. Местная полиция - другое
дело".

Поезд остановился в Лозанне,  по расписанию здесь тридцатиминутная оста-
новка.

Я спросил у папы: "Можно нам с Энди выйти? У нас много времени".

- На всякий случай лучше не выходить.

Я быстро думал.  "Хотелось бы купить подарок для Ильзы. На следующей не-
деле у нее день рождения". Анжела не единственная, кто может проделывать
такие штуки.

Он поколебался, потом сказал: "Ну, ладно. Но только на четверть часа".

Марта сказала: "Вряд ли купите что-нибудь с английскими деньгами".

- Я как раз думал, не поменяешь ли ты мне немного.

- И долго я смогу менять? - Она улыбнулась и порылась в кошельке. - Но я
сама  напросилась.  Двадцать  франков - придется покупать что-нибудь ма-
ленькое. Ты тоже потрать немного денег, Энди.

Анжела сказала: "И я".

Я ответил: "Нет. Ты останешься здесь".

- Если вы идете,  я с вами.  - Глаза у нее стали стальными.  - Нечестно,
если у вас будет подарок, а у меня нет. Она моя мама!

Я поспорил, но не надеялся выиграть. Марта и ей дала двадцать франков, и
Анжела тащилась за нами, пока мы осматривали станцию. Мы нашли небольшой
магазин,  и  пока я думал,  что лучше купить Ильзе - шоколад или куклу в
крестьянской одежде, Анжела купила куклу. Пришлось мне покупать шоколад.
Он был двух видов - по девять франков и по девятнадцать.  Вначале я поп-
росил маленький, потом передумал и взял другой.

Я чувствовал,  что вокруг нас собираются люди Голос рядом заставил  меня
вздрогнуть.  "Sales  anglais!"  Я  знал,  что  по-французски это значит:
"Грязные англичане", но если бы даже не знал, можно было понять по тону.

Парень, около шестнадцати,  высокий, смуглый, в красном джерси с большим
белым  крестом  - национальная эмблема Швейцарии.  Другие тоже в джерси,
толпа человек в двенадцать,  большинство такого же возраста или чуть мо-
ложе, и человек с седой бородой, примерно пятидесяти лет. Те, кто был не
в джерси, на руке носили повязку с белым крестом.

Энди спокойно сказал:  "Пошли отсюда". Он направился к платформе, но вы-
сокий парень преградил ему дорогу.

Другой, ниже  ростом и светловолосый,  сказал:  "Что вы делаете на нашей
земле, грязные англичане?"

Энди ответил: "Ничего. Идем на поезд".

Кто-то еще сказал:  "Грязные англичане в чистом швейцарском поезде - это
нехорошо".

- Послушайте,  - сказал Энди, - меня уже дважды назвали грязным англича-
нином. - Он повысил голос. - В следующий раз ударю.

Наступило молчание. Я решил, что мы сможем уйти, Энди - тоже. Он двинул-
ся на высокого парня,  заставляя его отодвинуться.  В их рядах открылась
щель,  но всего на секунду. Один из них схватил Энди за руку и повернул,
другой в то же время пнул по ногам и повалил.

Когда Энди упал, Анжела закричала. Я схватил ее за руку и потянул в про-
ивоположном направлении.  Они сосредоточились на Энди, и, может, я сумел
бы увести Анжелу,  но она снова закричала, и я увидел, что с другой сто-
роны ее схватил человек с бородой.

После этого все смешалось,  я пинался, лягался, бил окружающих и получал
ответные удары.  Удар по шее чуть не уронил меня на землю, я мельком за-
метил лежащего Энди, стоявшие вокруг пинали его ногами.

Я закрыл лицо руками, пытаясь защититься. Слышались крики, смешивавшиеся
с  объявленем  станционного громкоговорителя.  Потом я понял,  что удары
прекратились, но сморщился, когда кто-то грубо схватил меня. Открыв гла-
за,  я увидел полицейского в сером мундире; два других поднимали Энди, а
красные джерси рассеялись в толпе.

Анжела казалась невредимой. Изо рта Энди шла кровь, под глазом была сса-
дина,  другая - на щеке.  Когда я спросил его, как он себя чувствует, он
ответил :"Ничего страшного. Думаю - выживу".

Полицейские отвели нас в поезд.  Я рассказывал папе,  что случилось пока
Марта занималась ранами Энди. Полицейский проверил наши документы.

Пока он их рассматривал, папа спросил: "Что вы с ними будете делать?"

- Дети в вашей ответственности, - сказал старший полицейский. У него бы-
ло круглое лицо,  маленькие глазки, говорил он по-английски медленно, но
правильно.  - У вас есть разрешение ехать в Фернор.  По прибытии должите
местной полиции.

- Я говорю не об этих детях.  - Папа опять жевал губу.  - О тех,  кто на
них напал, - что вы будете делать с ними?

- Мы не знаем их личности.

- Но вы пытались установить?

- Мы не уверены, что тут не было провокации.

- Провокации! Дети покупали подарки матери - кстати, она швейцарка, - их
назвали грязными англичанами и набросились на них.  Я думал, это цивили-
зованная страна.

Полисмен наклонил голову, глаза его были холодны.

- Послушайте, англичанин. Это на самом деле цивилизованная страна. И это
страна швейцарцев. Нам здесь не нужны иностранцы. Вы хотите подать жало-
бу?

Марта сказала: "Оставь, Мартин".

Полисмен покачивался на каблуках.  "Если хотите подать жалобу, вы должны
немедленно сойти с поезда и отправиться со мной в отделение.  Там вы ос-
танетесь, пока начальник отделения не освободится и не примет вас, чтобы
обсудить жалобу. Не знаю, сколько вам придется ждать, но начальник очень
занятой человек. Ну, англичанин?"

Папа сквозь зубы сказал: "Жалоб нет".

- Хорошо. Проследите, чтобы никто из вас больше не причинял беспокойств.
Желаю вам благополучного и быстрого путешествия - назад в Англию.

Когда поезд тронулся, папа сказал: "Я этого не понимаю".

Марта ответила:  "Швейцарцы мне никогда не нравились.  - И  добавила:  -
Кроме Ильзы, конечно".

Энди объяснял:  "Я сказал, что ударю, если кто-нибудь назовет меня снова
грязным англичанином. После этого они напали. Мне жаль, что я вызвал та-
кие неприятности, но разве я мог слушать и молчать?"

- Да,  не мог,  - ответил папа.  - Я понимаю тебя. Но в будущем придется
поступать именно так - слушать и молчать. Это другой тип ксенофобии, чем
на Гернси, но все же это ксенофобия.

Анжела спросила: "А что такое к-сену-фоб-и-я?"

- Боязнь чужеземцев.  Страх и ненависть.  Это ценная защита для племени,
но для посторонних очень плохо.  Забавно.  Внешне то,  что мы  видели  в
Гернси, кажется лучше - люди просто хотят, чтобы их оставили одних, жить
сами по себе,  а здесь ксенофобия агрессивна:  явное стремление нападать
на чужаков.  Но она более здоровая.  Швейцарцы укрепились в том, что они
швейцарцы,  и ненавидят всех,  кто не швейцарец.  Нам трудно, но для них
это хорошая защита от триподов.

Он продолжал обсуждать это с Мартой,  а поезд набирал скорость. Мы снова
увидели озеро,  спокойное и мирное, две-три лодки и старомодный колесный
пароход двигались в направлении Женевы. Я думал о своем участии в проис-
шествии.  Я пытался увести Анжелу, потому что она девочка (и моя сводная
сестра)  и  нуждается в защите.  Но это означало оставить Энди во власти
толпы. Надеюсь, он понимал, почему я так поступил. Один глаз у него поч-
ти закрылся,  все вокруг распухло.  Он увидел,  что я смотрю на него,  и
подмигнул здоровым глазом.





Папа звонил Ильзе из Женевы,  и, когда поезд остановился в Интерлейкене,
она ждала на платформе.  Она поцеловала Марту,  обняла Анжелу,  но через
плечо Анжелы не отрывала взгляда от папы.  Потом они медленно  двинулись
навстречу друг другу.  Она протянула руки,  и он взял ее в свои. Так они
стояли, улыбаясь, прежде чем он поцеловал ее.

Наконец Ильза оторвалась.  Она улыбалась и плакала в одно и то же время.
Отвернувшись от отца, она посмотрела на меня.

- Лаври, - сказала она. - О, Лаври, как приятно снова увидеть тебя

Она подошла ко мне, и я протянул ей руку.

- И я рад.

Странно. Я протянул руку,  чтобы она не поцеловала меня;  и сказал,  что
рад ее видеть, просто так; но оказывается, я на самом деле рад.













Фернор - маленькая горная деревушка,  куда ведет единственная дорога. По
одну сторону вздымается лестистый склон горы, по другую открывается зах-
ватывающий вид на долину глубоко внизу.  Дорога  из  Интерлейкена  здесь
практически кончается, или почти кончается; она продолжается как немоще-
ная тропа и ведет еще к полудюжине домиков и наконец к гостинице Руцке.

Первый дом Руцке был построен дедом Ильзы как дача для

семьи, но между мировыми войнами ее отец перестроил дачу,  расширил ее и
превратил в гостиницу.  В ней восемь номеров, несколько комнат для посе-
тителей и терраса впереди; на ней телескоп и на шесте швейцарский флаг.

Швейцба перестала принимать посетителей,  когда Швейцдед заболел.  Кроме
членов семьи, теперь здесь жил только работник по имени Йон, он был даже
стрше Швейцдеда.  Он присматривал за животными -  несколькими  курами  и
двумя коровами,  которым позволялось бродить по окрестным горным лугам с
колокольчиками вокруг шею,  - и еще он стрелял дичь.  У него был  старый
дробовик, за которым он любовно ухаживал.

Швейцба была седовласой и полной. Она плохо говорила по-английски и, ка-
залось, боится папы и еще больше Марты, которая разговаривала с ней мяг-
ко, но скорее так, как говорят с домработницей.

На второй день выпал снег,  но почти немедленно растаял;  Ильза сказала,
что для этого времени года тепло.  Я с жадностью смотрел на стойку с лы-
жами в одном из сараев,  которую мы обнаружили с Энди.  Мы с ним изучали
окружающее. Местность над деревней довольно скучная - объеденная корова-
ми трава и булыжники, но ниже - более интересная, там росли сосновые ле-
са и было несколько отличных склонов.  Внизу, в долине, виднелось озеро,
и в телескоп мы могли следить за лодками. Телескоп работал, когда в него
опускали монетку, но ящик для денег был открыт, поэтому можно было снова
и снова опускать одну и ту же двадцатицентовую монету.

Мы также помогали Йону смотреть за курами и коровами. Куры иногда прята-
лись, и нам приходилось отыскивать яйца,а коров нужно было вечером отыс-
кивать и приводить. Я попытался уговорить Йона доверить мне ружье, но не
смог. Жизнь не очень интересная, но приятная. К тому же Швейцба готовила
гораздо лучше Марты.

Ее муж,  Швейцдед, целые дни проводил в большой двуспальной кровати в их
спальне.  Только в очень хорошую погоду Швейцба и Йон перемещали его  на
террасу.  Иногда я сидел с ним, но никогда не знал, о чем говорить, а он
тоже не разговаривал. Но он всегда улыбался, когда в комнату входила Ан-
жела.  Не знаю,  понимал ли он, что привело нас сюда, и знал ли вообще о
триподах.

Швейцарское радио и телевидение вели передачи на французском и немецком;
Ильза пересказывала нам,  что сообщается о событиях во внешнем мире. Ка-
залось,  повсюду у власти люди в шапках,  но швейцарцы не  беспокоились.
Сотни лет их окружали диктатуры,  империи и тому подобное,  и они научи-
лись игнорировать их.  Их защищали горы и армия, куда входили все взрос-
лые мужчины.  Триподы,  конечно,  помеха, но Наполеон и Гитлер тоже были
помехой.  Они чувствовали,  что им следует только держаться своих гор  и
продолжать быть швейцарцами.

Разумеется, они  предпринимали  меры  предосторожности.  С самого начала
своих триппи изолировали и поместили под вооруженной охраной  в  лагеря.
Те,  что  избежали  облавы и пытались распространять шапки,  были быстро
пойманы и изолированы.  Ильза, видевшая вещи только со швейцарской точки
зрения, была уверена, что сумасшествие по поводу триподов быстро кончит-
ся.  Папа был настроен не столь оптимистично, но надеялся, что швейцарцы
сумеют отрезать себя от остального мира, оставшись оазисом свободы.

В деревне мы сначала встретились с таким же враждебным отношением, как в
Женеве и Лозанне.  Жители деревни игнорировали нас, а хозяева магазина -
тут был маленький универсам, объединенный с булочной, - оставались угрю-
мыми и неприветливыми.  Когда пришло время возобновлять наше разрешение,
деревенский полицейский, человек по имени Грац, долго колебался. В конце
концов он сказал,  что возобновит разрешение только потому, что мы родс-
твенники Руцке: Швейцдеда здесь хорошо знали и уважали.

Местные мальчишки пошли дальше и преследовали нас,  выкрикивая оскорбле-
ния.  Главой у них был Руди Грац,  сын полицейского. Ему было тринадцать
лет, но он крепкий парень и особенно изощрялся в отношении Энди.

Когда это  случилось в третий раз - мы как раз возвращались из деревни в
дом Руцке,  - Энди остановился и повернулся.  Швейцарские мальчишки тоже
остановились; Руди сказал что-то на местном диалекте, и остальные засме-
ялись. Энди подошел к ним и произнес одно из немногих немецких слов, ко-
торые знал: "Dummkopf", что значит "дурак".

Драка продолжалась  минут пять.  Энди был хладнокровней и лучше боксиро-
вал,  а у Руди оказался хороший удар,  и он несколько раз сильно  ударил
Энди.  Ссадина  у  Энди под глазом снова открылась,  и он потерял немало
крови.  Однако именно Руди первым прекратил драку.  Некоторое время  они
смотрели друг на друга,  потом Энди протянул руку.  Швейцарец не обратил
на это внимания и отвернулся,  товарищи последовали за ним.  После этого
дружелюбнее они не стали, но преследовать нас прекратили.

Иногда Анжела требовала,  чтобы мы брали ее с собой,  и изредка получала
улыбки:  вероятно, потому что она маленькая девочка, к тому же хорошень-
кая.

Она подружилась со старой лошадью,  отставницей швейцарской армии, кото-
рая паслась в поле недалеко от пекарни. Однажды, поласкав лошадь и пого-
ворив с ней,  она сказала:  "Немного похожа на Принца.  Тебе не кажется,
Лаури?"

Я осторожно ответил: "Немного".

- А что будет с Принцем?

- Ничего. В конюшне за ним будут смотреть, пока мы не вернемся.

Она презрительно посмотрела на меня. "Но мы ведь не вернемся. Так только
говорят".

Я не знал,  чего ожидать дальше, - может быть, слез, и поэтому пробормо-
тал что-то насчет того, что не уверен, но что все образуется.

Когда я замолк, она сказала: "Иногда мне снится, что я по-прежнему трип-
пи. Нет, даже хуже - я знаю, что случилось, и ненавижу это, но ничего не
могу с собой сделать. Проснувшись окончательно, я сначала пугаюсь, а по-
том ...  Не могу объяснить, как это. Но быть триппи - хорошо. Чувствуешь
себя в безопасности".

Она сорвала пучок травы, и лошадь съела ее из рук.

Анжела сказала: "Надеюсь, Принцу хорошо".

- Я в этом уверен.

Она снова посмотрела на меня.  "Не нужно притворяться. Я не хочу возвра-
щаться - даже к Принцу".

Раньше мы никогда так серьезно не разговаривали, как в этот раз. И я по-
нял,  что она храбрая девочка и к тому же гораздо более взрослая,  чем я
считал.  Я хотел,  чтобы она поняла это.  В нашей семье не принято обни-
маться, но я обнял ее, хотя с нами был Энди.

Я сказал: "Пошли. Швейцба ждет нас с хлебом".





Все неожиданно изменилось, когда французская и немецкая армии без всяко-
го  предупреждения вторглись в Швейцарию.  Все в деревне возбужденно об-
суждали новость,  на следующий деньона опустела,  все мужчины  ввозрасте
между восемнадцатью и шестьюдесятью были призваны.

Изменилось и отношение тех, что остался, может быть потому, что их нена-
висть теперь сконцентрировалась на вторгшихся армиях.  Нам  улыбались  и
даже готовы были поболтать. И все были полны уверенности.

Фрау Штайзенбар,  жена пекаря,  два сына которой ушли в армию,  сказала:
"Это ужасно,  но, думаю, ненадолго. Французы и немцы всегда воюют. Швей-
царцы не хотят воевать,  но они храбрые и любят свою родину.  Они быстро
прогонят французов и немцев".

Мы с Энди пошли назад в гостиницу.  Стоял серый хлолодный полдень.  Хотя
снега здесь еще не было, окружающие вершины белели свежими снегопадами.

Я сказал:  "Хорошо,  что папа не швейцарец, его бы тоже призвали. Что же
будет?"

Тропа проходила над пропастью.  Энди бросил камень,  и я видел,  как  он
упал на осыпь в сотнях метров внизу.

Энди сказал:  "Швейцарцы считают,  что раз они патриоты, то потягаются с
кем угодно. Они не понимают, что значит противостоять триппи".

- Пассажиры в аэропорту перестали сопротивляться,  когда солдаты  начали
стрелять.

- Это другое дело. К чему триподам беспокоиться из-за какой-то кучки лю-
дей?  Не имеет значения, что с ними случится. Но теперь они шлют армии -
армии людей, которые не боятся быть убитыми.

Я подумал об этом - воевать и не бояться быть убитым.  Надо быть триппи,
чтобы понять это. "Не думаю, чтобы война дошла до Фернора".

И она не дошла.  И фрау Штайзенбар оказалась  права  -  война  кончилась
быстро,  но не так, как она думала.На следующий день сообщили об отступ-
лении на севере и на западе, а на утро все было кончено. Ильза переводи-
ла новости по радио: вечный мир пришел в Швейцарию, как и во все осталь-
ные страны. А следующую фразу даже я смог понять.

- Heil dem Dreibeiner!

Два дня спустя,  глядя в телескоп,  я увидел знакомый колесный  пароход,
прокладывавший путь по серым водам озера к Интерлейкену.  И еще кое-что,
неуклюже шагавшее по берегу. Я позвал папу и Энди.

Когда папа смотрел, я сказал: "Теперь нам некуда бежать?"

Папа выглядел усталым,  подбородок его зарос,  в черной щетине виднелись
белые пятна. В прошлом он всегда брился, как только вставал. Не отвечая,
он покачал головой.

Мы смотрели вниз,  в далекую далину.  Можно было видеть и  невооруженным
глазом,  хотя и не так ясно, как он шагает по полям, не обращая внимания
на то,  куда ступает. Лицо у папы стало отчаянным и жалким. Я не понимал
раньше, что чем старше человек, тем горше е