с Тетрадью.
Хотя, по трезвом размышлении, никакой связи быть не могло...

При таком размышлении вообще ничего быть не могло. С точки зрения здравого
смысла и реальности я сейчас должен был проглотить кучу разноцветных
таблеток, подставить известное место под шприц медсестры Зои, а потом
лежать у зашторенного окна, покорный властному режиму послеобеденного
тихого часа. И слушать, как сыто похрапывает сосед по палате Альфред
Афанасьевич, работник исполкома... И как по левой ноге, а потом вдоль
позвоночника крадется пока еще тихая, щекочущая боль...

Сейчас боли не было. И, мельком отметив это, я снова стал размышлять о
Горе. Ощущение близкой тайны прошло по мне мурашками, как в детстве. Словно
я был мальчик Андрис и тянулся к старому сундучку...

Неужели и правда есть что-то такое в толщах Горы?

Костя ведь говорил, обещал проводить. Хотя как-то странно говорил,
скучно... Впрочем, поглядим.

3. Желтое небо

Костя, как и обещал, явился через полчаса.

- Ты так и полезешь в Гору? - удивился я.

Он был в отглаженных кремовых брюках, в белой рубашке.

- Видите ли, - отозвался он, - после нашей прогулки я собираюсь зайти в
школу, там у нас собрание по поводу окончания учебного года.

"Прогулка"! Это в Гору-то? Я туда собрался, как в экспедицию, надел вместо
костюма тренировочные штаны, клетчатую рубаху, фляжку нацепил на пояс. Мне
даже неловко стало. Но спорить и расспрашивать я не решился.

Мы прошли всю Пустырную, спустились в овраг, на дне которого журчал мутный
ручей, протопали через мостик. У оврага было ответвление, оно-то вскоре и
привело нас на луг со многими тропинками. Уже зацветал розовый иван-чай,
чиркал меня по локтям и штанинам. И по Косте. Но тот ухитрялся оставаться
аккуратным и отглаженным, как в городском саду. Он шел впереди и время от
времени вежливо предупреждал меня:

- Осторожно, здесь ямка... Не зацепитесь за колючки...

С полчаса мы шли через луг, и наконец бурые обрывы нависли над нами.
Сделались такими высокими, что клочковатое облако казалось зацепившимся за
изломанный край.

Костя ввел меня в проход между неровными стенами из темно-рыжей, с
торчащими корнями глины. "Вот здесь-то ты, голубчик, и перемажешься", -
подумал я с легким злорадством, хотя это было и нехорошо. Но Костя легко
перешагивал через корни, ловко уклонялся от сыпучих струек глиняной пыли и
оставался по-прежнему без пятнышка. И я зауважал его.

Костино хладнокровие и его уверенность, что под Горой нет ничего
особенного, дали себя знать, я уже не ощущал волнения. Шел как на экскурсию
и радовался лишь тому, что не болит нога и нет обычного послеполуденного
головокружения ...

Но когда отвесные стены сошлись над нами и образовали сумрачный свод,
ожидание тайны опять щекотнуло меня.

- Слушай, а мы ведь не взяли фонарик...

- Это ни к чему, там довольно светло.

"Значит, в самом деле? Не так уж там все обыкновенно?"

Скоро проход раздвинулся, замаячил впереди свет. Еще несколько шагов, и...
Я остановился. Потому что открылось мягко освещенное пространство. Лежащая
в скалах долина была словно озарена прошедшими сквозь неплотные облака
вечерними лучами. Казалось, что в воздухе рассеяна бронзовая пыль. Я глянул
вверх: каменных сводов не было видно за желтоватым туманом, будто и правда
над нами полупасмурное предзакатное небо. Может, через толщу плоскогорья
пробивался в какую-то щель настоящий солнечный свет?

Перед нами лежало каменистое поле с жесткой и высокой, но редкой травой. Из
травы поднимались похожие на идолов камни (а может, и правда древние
идолы?). Слева и справа пространство терялось в таком же тумане, что и
каменная "крыша". А впереди стояла ребристая скальная стена, гребень ее
тоже не был виден за невысокой облачностью.

До стены оказалось недалеко - шагов сто. Когда мы подошли к ней совсем
близко, путь нам перегородила речка с темной спокойной водой, через которую
просвечивал песок. Ширина была метров семь. К ближнему берегу приткнулось
тяжелое бревно, мокрое и скользкое на вид. Костя поднял из травы кривую
палку, сказал "я сейчас", встал на бревно, оттолкнулся палкой от дна и,
чуть балансируя, - весь такой красивый, хладнокровный - поплыл через речку.
Видимо, он слегка пижонил, но что ни говори, а был он смелый и ловкий
парнишка.

У того берега темнел связанный из нескольких бревен плотик. Костя прыгнул
на него. Приплыл на плотике ко мне.

- Вставайте, он выдержит...

Мы переправились. И оказалось, что дальше идти некуда. Всюду -
соединившиеся в стену уходящие в высоту утесы.

- Вот и все, - сказал Костя. - Ничего особо интересного здесь, как видите,
нет. Конечно, если бы горсовет нашел спонсоров, образовал здесь филиал
краеведческого музея или турбазу... А пока - вот...

Конечно, зря он так. Любопытного здесь было много. И сам небывало громадный
грот, и таинственное свечение тумана, и гранитные камни-идолы... Но я
стеснялся показывать интерес при этом аккуратном и правильно мыслящем
мальчике. Словно взрослым был он, а мальчишкой - я... Впрочем, и самому мне
стало ясно, что не нашел я того, что искал. Конечно, удивительное место, но
все же не было здесь той сказочности, того обещания тайн, которыми я
томился в детстве... Да и быть, конечно, не могло.

Мы вернулись. Когда поднялись из лога, Костя вежливо попрощался, я так же
вежливо поблагодарил его. И он ушел в своей очень белой рубашке и
отглаженных, ни единой пылинкой не испачканных брюках. Я с уважением и
невольной робостью посмотрел ему вслед. Ни в детстве, ни во взрослой жизни
не хватало мне такой прочности сознания, такой уверенности...

4. У костра

Я пошел наугад по тихим улицам, зная, что так или иначе попаду на
Пустырную, если буду двигаться к обрыву. Прохожих почти не было, только на
пологом травянистом спуске меня обогнали двое мальчишек с дребезжащей
детской коляской. Мальчишки были в жилетках, сделанных из потрепанных
школьных курточек, и таких же штанах, обрезанных и разлохмаченных у колен.
В коляске они везли макулатуру.

Скоро я вышел на широкую лужайку, за которой начиналась Пустырная. На
лужайке горел оранжево-дымный костер, а точнее - брошенная в траву и
подожженная автомобильная шина со щепками в центре. У костра никого не
было, зато неподалеку - шум и гвалт. С десяток ребят (многие в таких же
нарядах, как хозяева тележки) кого-то прижали к стене сарайчика. Я
торопливо захромал и подошел. Там руками и ногами отбивался от всех
светлоголовый мальчишка. Мне показалось - тот, которого я видел в вагоне.
Но точно не скажешь, лица его я тогда не рассмотрел. Зато сейчас разглядел
хорошо. Волосы песочного цвета были растрепаны, желто-серые глаза блестели
гневными искрами. Пухлые, в трещинках губы раздвинуты, а зубы стиснуты,
словно мальчик сжал в них горячий уголек.

Его старались ухватить за руки, за плечи, за одежду, но он отмахивался
яростно. Потом крикнул:

- Ну, чего надо?! Я вас трогал?!

- За ноги, за ноги его! - зазвенела чья-то команда.

- Вовка, сделай аркан из ремня! На лапу ему!..

- Эй, молодежь! - громко окликнул я. - Не слишком ли много на одного?
Что-то не по-рыцарски.

Они разом остановились. Заоборачивались. Разгоряченные, веселые. Совсем не
такие, как их пленник. Самый старший - славный такой, ясноглазый парнишка,
совсем не похожий на хулигана - сказал, словно загораживая остальных:

- А что такого? Мы же играем!

- Ничего себе игра! Вон как налетели на беднягу, отбивается из последних
сил...

Мальчик-командир пожал плечами:

- Все сперва отбиваются. Такое правило... Чтобы веселее.

Смуглый мальчишка с черными глазами-шариками (один из тех, что везли
тележку) слегка испуганно объяснил:

- Он же сам пришел...

- Я не пришел, а просто шел! По делу! - крикнул от бревенчатой стены
пленник. - А вы как пираты!.. Рукава отрывать!

- У всех отрывают. Раз праздник... - пискнул кто-то позади остальных.

- Ничего себе праздник, - сказал я.

- А что! - улыбнулся старший. - Каждый год так. Когда каникулы начинаются,
мы тут дневники жжем и школьные рукава и штаны обрываем, потому что лето.

- Потому что форма во как надоела, - сиплым баском разъяснил стриженный
"под огурчик" лопоухий толстячок. Одна штанина была у него обрезана выше
колена, вторая над щиколоткой. Старший мальчик опять сказал:

- Это обычай такой. А вы, наверно, не здешний...

- Я тоже не здешний, - ощетиненно откликнулся взъерошенный пленник. - А вы
как коршуны...

- Ну и ты не цыпленочек, - примирительно улыбнулся старший. - Вон сколько
времени отбивался героически. За такое дело орден полагается... Эй, у кого
ордена?

Ему дали звезду из фольги и канцелярскую скрепку. Расступились. Пленник
подозрительно следил, как предводитель мальчишек прицепляет ему звезду к
оттопыренному клапану нагрудного кармана. Все почему-то смущенно замолчали.

- Ну вот... а теперь иди, если хочешь, - вздохнул командир.

Среди мальчишек была девочка. Длинноногая, в цветастом платье и черном
школьном переднике, из которого был дерзко вырезан кривой треугольник. Она
сказала чуть нараспев:

- Мы ведь не знали, что ты здесь случайно. Извини нас, пожалуйста.

Мальчишка оттолкнулся спиной от бревен, однако не ушел. Потоптался, оглядел
ребят - исподлобья, но уже не сердито.

- А обычай этот... он только для здешних или кто хочет?

Ребята радостно завопили, что праздник - для всякого. Потому что в школе
мучились все одинаково! И замолчали опять. Бывший пленник коротко посопел,
заулыбался, рывком расстегнул и скинул куртку.

- ишкин свет! Ладно, рвите!

Тут же опять случилась веселая свалка. Под вопли "ура" и треск материи вмиг
отлетели оба рукава. Лопоухий толстячок и смуглый мальчик торжественно
отнесли их к костру и бросили в огонь. Новичок, весело дыша, натянул опять
куртку, ставшую жилеткой. Старательно прицепил к карману оторвавшуюся
звезду.

Девочка выжидательно защелкала сверкающими портновскими ножницами.

- А штаны тоже?

- Валяйте! Все равно они старые, вон даже клок вырван.

Я вспомнил сундучок и мальчика в вагоне.

Девочка села на корточки и в два счета отхватила обе штанины пониже колен.
Потом спросила благожелательно:

- Может, зубчики сделать? По-американски...

- Ага, сделай...

Ножницы опять защелкали, синие матерчатые треугольнички посыпались мальчику
на кроссовки.

- А дома тебе не влетит? - озабоченно спросил толстячок.

- ишкин свет! Раньше надо было спрашивать!.. Ладно, скажу: зато орден
получил.

Все засмеялись, а старший поинтересовался:

- Тебя как зовут?

- Сашка...

Про меня забыли. Я отошел, сел на валявшийся в траве пластиковый ящик.
Сашка в обстриженных зубчиками штанах весело крутанулся на пятке. Теперь
он, в расстегнутой жилетке и клетчатой рубашке, с разлохмаченной
светло-желтой головой, был похож то ли на маленького юнгу со старой
норвежской шхуны, то ли на фермерского мальчика из Оклахомы.

- Давайте через костер скакать! - закричал кто-то из ребят. - Кто дальше
прыгнет, тому тоже звезда!

- Да огонь-то низкий! Чего тут прыгать!

- А мы привезли горючее! - Смуглый мальчик с приятелем лихо подкатили
тележку и вывалили макулатуру в двух метрах от костра. Большую кучу. Среди
вороха конторских бумаг, папок и газетных пачек мелькнули черные корешки с
позолотой.

5. Старые книги

Я быстро встал. Подошел.

- Ребята, можно взглянуть?

- Пожалуйста! - щедро сказал старший мальчик.

Первое, что я выудил, был толстенный том "Семейного университета"
Комаровского, лекции историко-филологического цикла. Издание Вольфа, конца
прошлого века. Затем - четыре книжки в бумажных обложках - собрание
сочинений Куприна, 1912 год. Обалдеть... А еще пятый том сочинений
Головкина с очерками о деятельности Русско-Американской компании и,
наконец, увесистое издание "Апокрифы христиан" с примечаниями и
комментариями, напечатанное в 1913 году почему-то в провинциальной Калуге.
Сроду не слыхал о таком.

А в довершение всего - несколько подшивок старинного "Военно-исторического
вестника" и "Отечественных записок".

- Люди, вы варвары, - жалобно сказал я. - Но вы - варвары по незнанию. А
кто дал вам все это для сожжения?

- Наша библиотекарша в школе, - заявил смуглый хозяин коляски. - А чего?
Говорит, они давно списаны, никому не нужны, место занимают...

- Скажите вашему директору, пусть переведет ее из библиотекарей в
уборщицы... Хотя нет, уборщице тоже необходим какой-то интеллект.

- Значит, вам их надо, эти книжки? - догадался старший мальчик. И даже
обрадовался: - Тогда забирайте! А то и правда жалко, они же книги
все-таки...

- Да уж заберу с вашего позволения. На костер вам и без того хватит...

Я уложил свои находки в стопу. Получилось - ого сколько!

Мальчишки оставили меня. Подбросили бумагу в огонь и один за другим с
хохотом и воплями - марш, марш через костер. Потанцуют на траве, потрут
ужаленные искрами ноги и снова... Новичок Саша тоже ловко скаканул
туда-сюда. Но потом остановился, стал смотреть, как я вожусь со своим
грузом.

- А вам далеко это нести?

- Порядочно. В тот конец Пустырной.

- Да?! - почему-то обрадовался он. - Мне туда же. Давайте помогу!

- Буду весьма благодарен. А то и не знал, как быть... Давай мне под мышки
эти журналы, а книги бери себе...

- Уже уходишь? - сказала Сашке девочка.

- Пора...

- Приходи еще, мы тут всегда играем, - предложил юркий, похожий на мышонка
мальчишка.

- Ага...

И мы пошли. Сашка шагал чуть сбоку и впереди. Тащил пачку книг перед собой,
как охапку дров. Походка у него была с чуть заметным пританцовыванием. На
незагорелой ноге темнела подсохшая царапина.

- Мне тебя сама судьба послала, - сказал я. - Мы с тобой даже в одном
вагоне ехали сюда.

Он оглянулся:

- В пилигримском?

- Да...

- Ну, тогда это не судьба, а контора "Пилигрима". Это они меня сюда
направили. На дежурство... - Разговорчивый оказался мальчонка.

- Что за дежурство? - спросил я, чтобы поддержать беседу. Да и в самом деле
любопытно: какие дела у такого пацаненка с кооперативом? Было моему
спутнику лет одиннадцать. Та пора, когда мальчик делает первый шажок к
состоянию, которое называется неуклюжим и казенным словом "подросток".

- Это работа такая, - отозвался Сашка. - Школа ее за летнюю практику
считает... И деньги платят.

- Ишь ты!.. Наверно, что-то купить задумал?

- Ага. Велосипед "Стриж". С аккумулятором и моторчиком. Сперва крутишь,
накапливаешь энергию, а потом на электричестве едешь... У него спицы так
здорово блестят, и он стрекочет, будто стрекоза крыльями...

Мне понравилось такое сравнение. И вообще нравился Сашка. И как он храбро
отбивался, и как потом без всякой обиды по-приятельски сошелся с ребячьей
компанией. И как мы сейчас дружно, в одном ритме шагали с увесистыми
книгами.

- Не тяжело?

- Не-е...

- Выручил ты меня...

Он не оглянулся, но я почувствовал - улыбается.

- Вы ведь меня тоже выручили. А то чуть до драки не дошло... Я сам виноват,
перепугался...

- Оно и понятно, раз не здешний... А что ты делаешь на своем дежурстве?

- Вызова жду. Я проводник.

- Какой проводник? В поезде?

- Да нет, - засмеялся он. - Ну, с туристами. Вроде гида.

- И получается?

- Ага. Я уже прошлым летом водил студентов. И зимой...

У меня хрустнуло в ноге, отдалось в затылке. Сразу затуманило голову. Ох
как не вовремя! Неужели начинается?..

- Эй, проводничок! Давай-ка посидим...

Мы сели на лавочку у приземистых ворот. Я затылком сильно надавил на забор.
Чтобы боль от твердого дерева прогнала ту, внутреннюю. Сашка сбоку
беспокойно глянул на меня.

- У вас голова кружится, да?

- Пустяки. Это бывает... Не страшно...

"Ох, если бы "не страшно"..."

Сашка смотрел очень внимательно. В глазах - смесь пепельного цвета с
лимонным соком. И дрожащая капелька испуга. Светлые брови сошлись над
коротенькой прямой переносицей. Мягкая, в дольках, как у мандарина, нижняя
губа жалобно оттопырилась и шевелилась.

- Ничего, - выдохнул я и улыбнулся. - Сейчас пройдет...

И правда прошло. Боль угасла, тяжесть в темени растаяла, тошнота пропала. И
я снова понял, какая хорошая улица Пустырная, какой славный город Овражки.
Фиг вам, Артур Яковлевич, неделю я как-нибудь продержусь.

- Просто устал немного. Посидим еще минуты две...

- Ладно, - согласился Сашка. Провел пальцем по книжному корешку и спросил:
- А что такое "Апокрифы"?

- Это... Видишь ли, в древности написано довольно много книг о жизни Иисуса
Христа. Называются "Евангелия". Но церковь признает лишь четыре из них...

- Знаю! От Луки, от Иоанна... От этого... от Марка! И еще от Матвея...

- От Матфея...

- Ну да! У бабушки были... Я к ней ездил, когда она жива была, и читал...
Правда, не все... Мне еще девять лет было... А кое-что она мне своими
словами рассказывала. А вот эти... "Апокрифы", они, что ли, незаконные
считаются?

- Ученые богословы говорят, что в них очень много фантазии и мало реальных
фактов... Ну и в самом деле! Скажем, Евангелие от Фомы о детстве Иисуса...
В нем вроде бы и детали интересные, игры описаны, всякие житейские случаи,
но непонятно делается: разве мог такой жестокий мальчишка, о котором там
рассказывается, стать Учителем всеобщего добра?

- А почему он жестокий... там?

- Такие случаи приводятся... Толкнул его соседский мальчик - и умер.
Пожаловались на него люди родителям - и ослепли. Ну и многое другое... Не
вяжется это с тем, что было дальше...

- А кто этот Фома?

- Трудно сказать. Некоторые считают, что один из учеников Иисуса. Помнишь,
был такой Фома Неверующий...

Сашка шевельнул бровями. Подумал.

- Выходит, он тоже предатель? Как Иуда? Раз написал такое... - И глянул
требовательно, не по-детски даже.

- Нет, что ты! Во-первых, скорее всего, автор - не он. Просто приписали ему
это сочинение. А во-вторых... у автора своя задача стояла: показать, что
Иисус с детства был грозным и всемогущим божеством... Конечно, здесь ничего
общего с христианством. Но тем не менее "Фому" этого верующие читали.
Потому что в официальных Евангелиях о детстве Иисуса очень мало. Из
мальчишеских лет - один только эпизод: как в Иерусалиме отстал от
родителей, увлекся беседой с мудрецами в храме...

- Ага, я помню.

- Ну вот... А людям-то все интересно было знать про Христа. И про то, как
он маленький был, тоже...

Сашка опять быстро глянул на меня.

- А вам... тоже интересно, да?

Мне хорошо было с Сашкой. Спокойно так, ласково и - никакой неловкости. И
не казалось в тот момент странным, что говорю со случайно встреченным
мальчишкой о таком вопросе.

- Признаться, да, - сказал я. - Интересно. Очень... Как у мальчика в
захолустном, выжженном солнцем городке просыпается мысль о необходимости
Великого Служения людям. Желание спасти всех. И понимание, что сделать это
можно ценой своей жизни... Знал ли он уже тогда, что его ждет?.. Была у
меня даже нахальная мысль написать повесть "Мальчик из Назарета".

Сашка выпрямился, вытянул шею, глянул на меня так, будто я в марсианина
превратился.

- А вы умеете?!

- Что?

- Ну, это... писать повести...

- Приходилось, - признался я. Не хотелось выкручиваться, раз уж дернуло за
язык.

- ишкин свет, вот это да... - сказал он шепотом. - А вас... как зовут?

- Игорь Петрович.

- Ну... на книжках ведь так не пишут.

- На книжках, - вздохнул я, - пишут "И. Решилов"...

Сашка округлил пухлые губы, выпустил сквозь них воздух и даже малость
обмяк. Спросил недоверчиво:

- Это, значит, "Стеклянные паруса", да?

- "Значит". Куда деваться...

- ишкин свет! И "Клипер "Колдун"?

- Читал, что ли?

- А что ли, нет!.. А это правда вы?

- Чтоб мне провалиться!

Я клятвенно прижал к груди ладонь. И в этот миг хлипкая подгнившая лавочка
крякнула и осела в траву. Книги посыпались, мы с Сашкой вскочили. Я
почему-то перепугался, как дитя. Завопил жалобно и всерьез:

- Но это правда я! Честное слово!

Сашка от смеха взялся за живот, сел в подорожники. Потом свалился набок,
перекатился на спину и хохотал, взляг