скал реплику-другую по поводу  нравов,
царящих в актерской среде.  Но  мне  почему-то  совершенно  не  хотелось
развивать эту тему.
   Вначале меня беспокоило то, что бессмысленная работа по переписыванию
чужих рукописей, которые он должен был выдавать за свои, будет  угнетать
Шекспира. Я опасался, что он  потеряет  веру  в  себя,  превратившись  в
мрачного меланхолика, видящего мир только через узкие прорези  в  маске,
которую ему приходилось носить. Но, как выяснилось, я ошибался. Проходил
год  за  годом,  а  Шекспир  при  встречах  со  мной  был  все  так   же
жизнерадостен. И с каждым разом, как мне  казалось,  он  становился  все
более уверенным в себе.
   Быть может, это проистекало из того, что Шекспир,  хотя  и  занимался
тем, что переписывал пьесы, которые я ему приносил,  тем  не  менее  все
равно считал их своими? Наверное, так оно и было.  Ведь  он  мог  и  сам
написать все эти пьесы. Или хотя бы часть из них. Я просто облегчил  ему
жизнь, освободив от долгих ночных бдений над чистым листом бумаги, когда
слова упорно не желают складываться в строки, способные  передать  смысл
того,  что  пока  существует  лишь  в  форме  предчувствия  и   неясных,
безымянных образов.
   Во время одной из наших встреч Шекспир с восторгом сообщил  мне,  что
премьера пьесы "Тит Андроник", состоявшаяся в театре  "Роза"  22  января
1593 года, принесла  владельцу  театра  Филиппу  Хенслоу  фантастическую
выручку в 3 фунта и 6 шиллингов. Сказано это было таким тоном, как будто
небывалым успехом пьесы  все  были  обязаны  лишь  ему  одному,  Уильяму
Шекспиру.
   Сейчас, когда я рассказываю об этом, мне кажется, что  тогда  во  мне
говорило чувство ревности. А может быть, и зависти к успеху Шекспира. Он
ни разу не удосужился сказать мне даже "спасибо", хотя, не будь меня...
   А в самом деле, что было бы, если бы в свое время я так и не  решился
подойти к начинающему драматургу, сидевшему за столиком в таверне "Белый
Огонь" с пером в руке? Рухнули бы все устои современной драматургии? Или
ничего ужасного не случилось бы, и  все  текло  своим  обычным  чередом,
повторяя  известную  всем   нам   историю   о   сыне   перчаточника   из
провинциального городка, приехавшем однажды в  Лондон  и,  ко  всеобщему
удивлению,  добившемся  небывалого  успеха,  всемирной   известности   и
бессмертной славы, которой не было, да, наверное, уже никогда и не будет
ни у одного из его собратьев по перу?
   А видели бы вы, как негодовал Шекспир, узнав о выпаде, который сделал
против него  Роберт  Грин  в  своей  статье  "Крупица  здравого  смысла,
купленная миллионами раскаяний"!
   - "Ворон, только что добившийся успеха, обрядившись в наши перья"!  -
восклицал, потрясая текстом  статьи,  Шекспир.  -  "Настоящий  пройдоха,
представляющий себя единственным потрясателем сцены"!..  И  это  написал
человек, которым я некогда восхищался!.. Да ни одна из его  паршивеньких
пьесок и в сравнение не идет с "Генрихом  Шестым",  которого  он  посмел
критиковать!.. Мерзкий писака, неспособный создать  ничего  стоящего,  а
потому со злостью, словно бешеный  пес,  набрасывающийся  на  того,  кто
представляется ему подходящим объектом для травли!..
   В его гневных и по большей части совершенно бессвязных репликах,  как
ни странно, совершенно  искренне  звучала  уязвленная  гордость  автора,
выстрадавшего свои произведения  и  вместо  понимания  наткнувшегося  на
глухую стену тупого неприятия.
   В  том  году  в  Лондоне  свирепствовала   эпидемия   чумы,   унесшая
одиннадцать  тысяч  душ.  На  воротах  домов,  пораженных  чумой,   были
нарисованы красные кресты и  вывешены  деревянные  таблички  с  надписью
"Господи, помилуй нас!". Королева укрылась  от  эпидемии  в  Виндзорском
дворце, куда не пускали посторонних. Театры, как места скопления  людей,
а следовательно, возможные рассадники заразы, по  приказу  властей  были
закрыты, и Шекспиру почти год пришлось провести в своем  родном  доме  в
Стратфорде.
   Похоже,  он  не  испытывал  большой  радости  от  общения  со  своими
родителями и женой. Во всяком случае, когда мы вновь встретились  с  ним
год спустя, зимой  1593-го,  он  рассказывал  не  о  своей  семье,  а  о
знакомстве с графом Саутгемптоном.  Он  даже  мечтал  написать  поэму  и
посвятить ее своему новому другу и покровителю. Мне об этом, конечно же,
было известно заранее,  и  вместе  с  пьесой  "Укрощение  строптивой"  я
передал  Шекспиру  две  поэмы:  "Венера  и  Адонис"   и   "Изнасилование
Лукреции".
   В том же году поэма "Венера и  Адонис"  была  напечатана  "ин-кварто"
Ричардом Филдом, земляком и другом детства Шекспира. Радости Шекспира не
было границ, - это была его первая опубликованная работа! Видели  бы  вы
улыбку, сиявшую на его лице, когда он вручал мне эту тоненькую книжечку,
на обложке которой он сделал надпись: "Вальдемару  Хвостову  от  Уильяма
Шекспира. Надеюсь, вы по  достоинству  оцените  сей  труд".  Можно  было
подумать, что он был уверен, будто я никогда прежде не читал  "Венеру  и
Адониса".
   Зимой с 1593 на 1594-й, выдавшейся на редкость  теплой  и  слякотной,
труппа "Комедианты Пембрука" оказалась на грани разорения из-за закрытия
театров во время продолжающейся эпидемии чумы  и,  чтобы  как-то  свести
концы с концами, отправилась в турне по провинции. Но Шекспир не  поехал
вместе со всеми. Получив выгодное предложение, он остался  в  Лондоне  и
присоединился к "Комедиантам лорда-камергера".
   Расчет оказался верным. К концу 1594  года  эпидемия  чумы  пошла  на
убыль,  и  "Комедианты  лорда-камергера"  буквально   за   одну   неделю
превратились в ведущую лондонскую труппу, предоставив вниманию столичной
публики уже давно готовую новую пьесу Шекспира "Комедия ошибок".
   Именно с этого момента у Шекспира  начала  все  заметнее  проявляться
коммерческая жилка. В конце 1594 года он покупает  десятипроцентный  пай
"Театра". Три года спустя покупает второе по величине кирпичное здание в
Стратфорде, уплатив за него 60 фунтов. В том же, 1597 году  он  начинает
операцию по спекуляции ячменем. Закупив десять четвертей ячменя на сумму
25 фунтов, - сельский работник мог заработать такие деньги за три  года!
- он свалил его в подсобных помещениях своего нового дома. В  1599  году
он прикупает дополнительный пай  в  "Глобусе",  только  что  построенном
братьями Бербидж взамен "Театра", который пришлось разрушить по  причине
того, что срок на аренду земли, на которой он стоял,  истек.  Еще  через
пару лет он приобретает за 320 фунтов 107 акров  пахотной  земли  в  Олд
Стратфорде.
   Я так точно называю все суммы и  цифры,  потому  что  сам  Шекспир  с
гордостью перечислял их мне. Своим финансовым успехам  он  радовался  не
меньше, чем литературным достижениям. Быть может, это  было  именно  то,
что психоаналитики называют замещением? Шекспир вполне  серьезно  считал
себя талантливым драматургом, но при этом на подсознательном уровне  все
же понимал, что он лишь переписывает чужие пьесы, которые  затем  выдает
за  свои.  Поэтому  ему  был   необходим   успех   на   каком-то   ином,
нелитературном поприще, который он автоматически переносил бы и на  свою
деятельность в роли драматурга.
   Не составляло труда заметить, что Шекспир тратит гораздо больше,  чем
мог себе позволить артист даже самой преуспевающей  театральной  труппы,
являющийся одновременно еще и талантливым драматургом,  чьи  пьесы  идут
нарасхват. Но я не пытался разобраться в  том,  откуда  у  него  деньги.
Как-то раз, кажется на третий или четвертый год  нашего  знакомства,  во
время  очередной  нашей  встречи,  в  ходе  беседы  у   меня   сложилось
впечатление, что Шекспир пребывает  в  несколько  стесненном  финансовом
положении. Я весьма  деликатно  поинтересовался,  не  согласится  ли  он
принять от меня некую сумму под беспроцентный заем.
   - Ни в коем случае, - почему-то с улыбкой взглянул на  меня  Шекспир.
После чего добавил:
   - Вы и без того сделали для меня слишком много.
   Наверное, стоит отдельно сказать о сонетах. Я передал Шекспиру первые
стихотворения летом 1593 года. Последние - в 1598-м. Ирония  заключается
в том, что я воспроизводил их по изданию Джорджа Элда 1609 года, которое
было посвящено мне. Шекспир отрицал,  что  передавал  сонеты  в  печать.
Хотя, как я полагаю, он лукавил. Когда я поинтересовался у самого  Элда,
кто  именно  передал  ему  сонеты  для  печати,  он  как-то   очень   уж
неопределенно принялся  описывать  мне  темноволосого  мужчину  среднего
роста, весьма представительного и разговаривающего со странным акцентом.
Образ этот мог быть как вымышленным, в том случае, если Шекспир попросил
Элда никому не говорить, что это  он  принес  сонеты,  так  и  реальным,
поскольку Шекспир вполне мог попросить о  небольшой  услуге  кого-то  из
своих друзей.
   Не скрою, мне польстило то, что Уильям наконец хоть как-то оценил мои
заслуги в становлении его как драматурга. И все же мое мнение о нем  все
сильнее изменялось не в лучшую сторону. Помимо того, что Уильям  слишком
много времени уделял финансовым делам, мне не нравились  заносчивость  и
высокомерие, проявляющиеся в нем с некоторых пор. Начало этому  процессу
положил, если не ошибаюсь, родовой герб, который Шекспир получил в  1596
году. Теперь он был знатным господином, требующим к себе уважения. Ну  а
уж когда  после  восшествия  на  престол  короля  Якова  Первого  труппа
"Комедианты лорда-камергера" была преобразована в "Комедиантов короля  в
качестве  лакеев  Его  Величества",  распиравшая   Шекспира   тщеславная
гордость перевалила все мыслимые границы. Порою он казался  мне  похожим
на огромный мыльный пузырь, готовый лопнуть в любую  секунду.  И  пузырь
этот надул я.
   Кажется, в начале лета 1595 года Уильям как бы между прочим  упомянул
в  разговоре  со  мной,  что  собирается  написать  продолжение  комедии
"Бесплодные усилия  любви",  которая  в  прошлом  году  была  с  успехом
показана  "Комедиантами  лорда-камергера".  И   называться   она   будет
"Вознагражденные усилия любви". Мы в тот момент рассматривали новинки  в
книжной лавке Джона Харрсона "Белая борзая", что возле кладбища  Святого
Петра. Шекспир завел меня туда,  чтобы  похвалиться  новеньким  изданием
поэмы "Изнасилование Лукреции", напечатанной все тем же Ричардом Филдом.
Издание и в самом деле было роскошным. Обложка книги формата "ин-кварто"
имела красивую фактуру, была украшена якорем и девизом  "Anchora  Spei",
которые  Филд  унаследовал  от  Томаса  Вотрольера,  одного  из   лучших
печатников Лондона, женившись на его вдове. Когда до  меня  дошел  смысл
слов, пронанесенных Шекспиром, я едва не выронил книгу из рук.
   - Что? - переспросил я.
   Должно быть, взгляд у  меня  был  весьма  выразительный,  потому  что
Шекспир как следует задумался, прежде чем ответить.
   - А в чем, собственно, дело? - недоумевающе пожал он плечами. - Пьеса
"Бесплодные усилия любви" пользуется успехом у зрителей. Так  почему  бы
не сделать продолжение?
   Он еще спрашивал "почему"! Да потому, что такой пьесы не  было  ни  в
одном из его собраний сочинений!
   - Послушайте, Уильям, - я по-дружески положил руку ему на  локоть.  -
По-моему, это не слишком удачная мысль.
   - Почему? - недовольно сдвинул брови Шекспир.
   - Комедия - легковесный жанр. Я думаю,  нам,  -  я  особо  подчеркнул
слово "нам", - стоило бы заняться чем-нибудь более серьезным.
   - Например?
   -  Например,  продолжить  исторические  хроники.  Точнее,   даже   не
продолжить, а написать пьесу,  которая  предваряла  бы  историю  Генриха
Шестого.
   - "Король Джон"! - радостно воскликнул Шекспир.
   Поистине, он буквально на лету ловил мои мысли!
   - Именно, "Король Джон", - подтвердил я его догадку.
   Шекспир провел ладонью по своей короткой бородке.
   - Над этим стоит подумать, - изрек он глубокомысленно.
   Вид у него при этом был такой, словно он сегодня же вечером собирался
взять в руку перо и  набросать  подробный  план  пьесы,  которая,  между
прочим, уже лежала у меня дома на столе, переписанная  набело.  Подобное
двуличие не могло не вызывать у меня неприятия.
   И все же я относился к нему с любовью.  Как-никак  Шекспир  был  моим
подопечным, и меня беспокоила его судьба. И, должно быть, как у  всякого
родителя, наблюдающего за успехами и  неудачами  своего  чада,  чувства,
которые я испытывал к Шекспиру, были весьма неоднозначными. Временами  я
ненавидел  его  за  присущую  ему  тщеславную   гордость,   алчность   и
высокомерие. В эти моменты мне хотелось как следует  хлопнуть  по  столу
очередной рукописью, которую я ему  принес,  чтобы  напомнить,  кто  был
подлинным творцом его успеха. Но, когда мы  расставались,  я  уже  через
несколько дней начинал думать о новой встрече, о том, что скажу Уильяму,
с какой стороны от него сяду, как будет обращено ко мне его лицо...
   Это было похоже на вялотекущую шизофрению.  Я  одновременно  любил  и
ненавидел этого человека. И я никак не мог понять его отношение ко мне.
   Но подлинный кошмар начался для меня с приближением 1616 года.

Глава 24

   Должно быть, ужасно знать точную  дату  своей  кончины.  Каждый  день
смотреть на календарь, на котором все меньше  дней  остается  до  числа,
отмеченного красным карандашом, это все равно что наблюдать за тем,  как
медленно вытекает кровь из  перерезанной  на  запястье  вены.  Не  знаю,
найдется ли хотя бы один человек, находящийся в здравом уме, который мог
бы при этом думать о чем-то ином, кроме того, что он находится у  черты,
переступив которую никто еще не возвращался назад. Но, поверьте мне, еще
мучительнее знать точную дату смерти близкого тебе человека и  не  иметь
при этом возможности что-либо изменить.
   За те двадцать  шесть  лет,  на  протяжении  которых  проходили  наши
встречи с Шекспиром, я действительно привязался к нему. Хотя и  не  могу
понять, почему. Мне были видны все  недостатки  Уильяма,  о  которых  не
знают ревностные почитатели его творчества. Да к тому же и  виделись  мы
не слишком часто. Со временем наши встречи стали более продолжительными,
чем в начале знакомства, но все равно, если сложить все те часы, что  мы
провели вместе, то в сумме не наберется и двух недель.
   Быть может, причина привязанности, которую я испытывал к Шекспиру как
к человеку, а вовсе не как к гению,  заключалась  в  том,  что  за  годы
нашего общения у меня практически не осталось друзей в моем времени. Мир
средневековой  Англии,  мир  Шекспира  сделался  для  меня  куда   более
реальным, чем тот мир, которому я принадлежал по праву рождения. Все мои
мысли были рядом с Шекспиром. Я  жил  лишь  ожиданием  назначенного  дня
нашей очередной встречи. Люди, которых  я  видел  вокруг,  казались  мне
бесплотными призраками. Я общался с ними лишь  в  силу  необходимости  и
никому из них не мог рассказать о том, что со мной происходит, не рискуя
прослыть в лучшем случае чудаком.
   Единственным человеком, который, как мне казалось, понимал меня,  был
Марин. Мне даже не  нужно  было  ничего  ему  объяснять,  он  как  будто
чувствовал  мое  состояние.  Я  думаю,   причина   подобного   отношения
заключалась в том, что Марину и  самому  нередко  приходилось  бывать  в
прошлом, и, в отличие от  остальных,  он  мог  понять,  чем  притягивает
прошлое современного человека.
   Кстати, с Мариным я виделся даже реже, чем  с  Шекспиром.  Случалось,
что он исчезал куда-то на несколько лет. Но  в  этом  случае  непременно
объявлялся кто-либо из его помощников. Посылки с  бумагой,  чернилами  и
перьями  доставлялись  мне  без  задержки.  А  когда   наступал   момент
отправиться в прошлое, кто-то неизменно оказывался рядом со  мной.  Чаще
всего это был тот молчаливый светловолосый  юноша,  который  принес  мне
первую посылку от Марина. За истекшие годы он превратился  во  взрослого
мужчину.
   А вот над Мариным годы были не  властны.  После  двадцати  шести  лет
нашего знакомства он оставался все таким же моложавым и подтянутым,  как
в тот день, когда я впервые  увидел  его  в  баре  "Время  от  времени".
Движения его, как прежде, были неторопливы,  а  взгляд  -  внимателен  и
остр.
   В самом начале 1616  года  по  календарю  Шекспира  Марин  неожиданно
пришел ко мне домой, и у нас с ним состоялся серьезный  разговор.  Речь,
естественно, шла о близящемся дне смерти Уильяма.
   Марин сказал, что превосходно понимает мое нынешнее состояние. Ему  и
самому  не  раз  приходилось  оказываться  в  подобной  ситуации,  когда
кажется, что именно от тебя зависят жизнь и смерть человека.
   - Мне потребовалось время для того,  чтобы  понять,  что  это  только
иллюзия, - Марин как будто с сожалением развел руками.  Но  одновременно
этот его жест напоминал движение фокусника, который хочет показать,  что
в рукавах у него ничего не спрятано. - Мы не властны над судьбами  людей
из прошлого. Временная спираль существует помимо нашей воли, и все,  что
должно случиться в том или ином  времени,  включая  и  наше,  непременно
произойдет. То, что нам  известно  чужое  прошлое,  накладывает  на  нас
особую ответственность.  Пытаясь  изменить  прошлое,  мы  лишь  приносим
страдания тем, ради кого это делаем. Помните об этом, Вальдемар.
   - Последний раз я видел Шекспира в июле 1614-го, -  сказал  я.  -  Он
передал мне рукопись пьесы "Два знатных родича". И, как мне  показалось,
его ничуть не обеспокоило то, что я не принес ему  очередную  пьесу.  Он
был  вполне  доволен  собой  и   жизнью.   Рассказывал,   что   прикупил
дополнительный пай во вновь  отстроенном  после  пожара  "Глобусе".  Что
последняя его пьеса имеет успех у зрителей и приносит  хороший  доход...
Очень переживал по  поводу  начавшейся  в  Олд  Стратфорде  кампании  по
огораживанию пахотных земель, которые собираются переводить в  выгонные.
Боялся, что понесет на этом серьезные убытки...
   Я умолк, так и не сказав самого главного.
   Но Марину это и не требовалось.
   - Вы хотите сказать, что Шекспир вовсе не выглядел старой развалиной,
- тихо произнес он. - Он не жаловался на здоровье и не думал о том,  что
жить ему осталось меньше двух лет. Верно?
   - Шекспир скончался от лихорадки, возникшей после веселой  пирушки  с
Беном Джонсоном, - сказал я. - Если отговорить Уильяма идти на нее...
   - Тогда 23 апреля 1616 года он свалится с  лестницы  и  свернет  себе
шею, - намеренно жестко перебил меня Марин. - Или просто ляжет  спать  и
не проснется.
   Поднявшись на ноги, Марин  обошел  кресло,  в  котором  я  сидел,  и,
положив руки на спинку, склонился над моим плечом.
   - Уильям Шекспир умер 23 апреля 1616 года, Вальдемар, -  произнес  он
полушепотом. - Это произошло почти шесть веков тому назад. Кем  вы  себя
считаете?  Господом  богом,  способным  изменить  то,  что  однажды  уже
случилось?
   Он положил руку мне на плечо, требуя ответа.
   - Нет, - едва слышно произнес я.
   - Как я уже сказал, попытавшись  спасти  Шекспира,  вы  не  добьетесь
желаемого. Однако при этом  вы  внесете  элемент  хаоса  в  исторический
процесс. И к чему это может привести,  вам  не  скажет  лучший  аналитик
Департамента контроля за временем. - Марин слега хлопнул меня по  плечу,
после чего убрал руку. - Я надеюсь, мы поняли друг друга.
   - Я могу в последний раз увидеться с Шекспиром?
   Я почувствовал, как Марин у меня за спиной сделал шаг назад.
   - Конечно, - произнес он уже своим обычным голосом. - Почему же нет?

Глава 25

   Последний раз я видел Уильяма 20 апреля, за три дня до его смерти. Мы
не договаривались о встрече, но я знал, что он сейчас находится в  своем
родном городе.
   Стратфорд - городок небольшой, и найти в нем нужного тебе человека не
составляет  труда.  Пройдя  по  Чепел-стрит  до  того  места,  где   она
пересекалась с Уолкер-стрит, я вышел к  углу  дома,  в  котором  обитало
семейство Шекспира. Напротив, в тени вяза, был кем-то оставлен трехногий
табурет, на который я и присел.
   День был солнечный и теплый. Над головой