семирные: русский, английский... Как-нибудь договоримся.
   Алдона все так же поматывала  головой,  прикусив  губу  и  расширенными
прозрачно-серыми глазами глядя на радиомаяк. Виола поднялась, устав сидеть
на корточках. За  рощей  зонтичных,  как  огромный  трудолюбивый  бегемот,
ворочался  перемазанный  грязью  Усагр,  извергал  пенистую  строймассу  и
укатывал ее в виде гладкого пола. Живо покончив с этой работой,  переменил
программу и выплюнул на пол первую гибкую кровать...
   Отвернувшись от Усагра, Виола увидела подругу,  лежащую  на  спине  под
деревом и, недолго думая, пристроилась рядом. Так  лежали  они,  время  от
времени принимаясь обсуждать нюансы встречи, пока  не  совершились  вокруг
них главные события этого дня. Быстрое солнце Аурентины сползло к местному
западу; возня Усагра стала невидимой, поскольку он возвел  стены  и  крышу
дома вокруг себя и теперь  "доводил"  внутреннюю  отделку;  и  наконец,  в
зеленоватом сумеречном небе, чуть  тронутом  мазками  фиолетовых  облаков,
зажглась пламенная, пляшущая, стреляющая иглами звезда.
   И Виола с Алдоной опять бежали, срываясь в овраги, забитые массой травы
и вьюнков, - им,  непривычным  к  посадке  кораблей  с  горючим  топливом,
казалось, что звезда падает прямо на них. А она, пробившись в плотные слои
атмосферы, подала голос,  такой  же  подавляюще-вещественный,  как  грубая
сталь  радиомаяка,  и  скоро  стала  ослепительным  полыхающим  горном.  И
свирепое   палящее   дыхание   звезды   заставило   зажмуриться   девушек,
спрятавшихся в зеленой и красной, лиственной  и  цветочной  толще  оврага.
Только Усагр, выползший из недр своего плоского одноэтажного детища, чтобы
изготовить последнюю оконную панель, не  обращал  внимания  ни  на  порывы
раскаленного ветра, оголявшие рощу, ни на  тяжкий  спуск  огненной  массы,
держащей на себе круглый обгорелый обелиск...


   ...Веллерсхоф постарался отдать приказ о выключении  планетарных  сопел
как можно более будничным "командирским"  тоном,  но  сделал  это,  против
воли, со слезой в голосе... Оборвалась крупная дрожь, вот уже третьи сутки
днем и  ночью  трясшая  стены  и  перекрытия  светолета.  Резкое  ощущение
невесомости, словно в оборвавшемся лифте, прокатилось от ступней до  горла
и пропало, поскольку включился  имитатор  тяготения.  Веллерсхоф  поднялся
из-за селектора и вдруг, подавив желание заорать во всю глотку, бросился в
объятия первого навигатора. И навигатор, превратившийся за время полета из
хрупкого, с девичьей кожей восемнадцатилетнего паренька в грузного дядю  с
залысинами, отчаянно прижался к щеке  Веллерсхофа,  плохо  выбритой  из-за
тряски торможения.
   В кольцевом коридоре жилого корпуса "Титана" распахивались двери, крики
и смех катились по ожерелью кают. Навигаторы  и  программисты,  наладчики,
энергетики, врачи, связисты, механики, члены научной экспедиции - двадцать
семь мужчин и женщин целовались, плясали, истерически  рыдали  в  постелях
санотсека,  откупоривали  бутылки,   заготовленные   еще   на   Земле,   и
расплескивали  вино,  состарившееся  за  время  полета,  на  гигиенические
псевдопаркеты, на устройства ввода, на  луковые  перья  и  укропные  кисти
осточертевшей оранжереи. Вполне естественно, что  в  эти  минуты  острого,
обморочного счастья никто не вспоминал ни о четверых, мучительно  погибших
в пути, ни о болезнях и ранах, которые, безусловно, не позволят  вернуться
еще нескольким членам экипажа, ни, наконец,  о  неизбежности  четырнадцати
лет обратного полета. Цель была достигнута! Но, увы, годы  возвращения  не
обещали быть менее изнурительными и чудовищно опасными,  чем  четырнадцать
прошедших, - с той лишь разницей, что теперь экипаж составляют не упругие,
веселые, идеально здоровые юноши и девушки, а израненные люди под сорок  и
за сорок...
   Впрочем, опасности хранил не только обратный путь. В черно-синем мареве
голоэкранов,  как  диковинные  океанские  рыбы   в   аквариумах,   плавали
изображения  вожделенного  мира.  Первые  пять  планет  были  мертвыми   и
растрескавшимися, как  глиняные  шары,  обожженные  неистовым  гончаром  -
высокотемпературным бело-фиолетовым солнцем. До шестой планеты,  удаленной
от светила на расстояние вдвое большее, чем  последняя  из  пяти  мертвых,
раскаленный ураган долетал только теплым ветром. Словно  ласковый  круглый
одуванчик, серебрилась перед землянами шестая, и сквозь  толстую  пушистую
атмосферу сияли голубизна и зелень. Приземлившись  и  найдя  жизнь  -  кто
знает, не разумную ли? - члены экспедиции Веллерсхофа полностью  оправдали
бы свой страшный перелет, и даже  дорога  домой  показалась  бы  не  такой
тягостной.  Никто  не  сомневался,   что   начальник   разрешит   сбросить
исследовательскую ракету. Однако природа Шестой, так уютно выглядевшей  на
расстоянии двадцати тысяч километров, могла  приготовить  и  более  жуткие
сюрпризы, чем пустой космос.
   Не  желая  больше  разговаривать  по  селектору,  Веллерсхоф  созвал  в
центральный салон всех, кто  мог  передвигаться.  Кресла  поотвинчивали  и
стащили из кают. По рукам пошли бокалы с  шампанским  -  это  был  подарок
начальника. По причинам  гибели  столовой  посуды,  пили  из  лабораторных
мензурок, фарфоровых стопок и чашек Петри. Веллерсхоф, выпивая  и  активно
участвуя в общей раскрепощенной  болтовне,  одновременно  приглядывался  к
каждому из своих людей.  Женщины,  за  исключением  двух,  катастрофически
постаревших и опустившихся, все еще выглядели очаровательными. Впрочем, ни
одна из них даже в юности не могла  сравниться  с  Юлианой,  его  Юлианой,
расстрелянной в лобовой рубке атомами водорода, легко пробившими броню при
первом  релятивистском   ускорении...   Ожоги   и   шрамы   были   искусно
загримированы, радужные парики уложены самым обольстительным образом. Если
бы  не  стандартные  гранулиновые   комбинезоны   -   чем   не   очередной
"междусобойчик" в одной из квартир Космоцентра? Мужчины, давно отвыкшие от
хмельного, во весь опор несутся по  равнинам  галантного  красноречия.  Ну
вот, Гургена  Вартаняна  уговорили  спеть,  и  жирный,  одышливый  механик
планетарных сопел, у которого отнялись ноги  после  постоянных  перегрузок
восьмого  года,  требует  принести  его  гитару.  В  другом   углу   гудят
неодобрительно: пение  будет  им  мешать.  Там  уже  собрались  болельщики
послушать продолжение  традиционного  четырнадцатилетнего  спора  Окады  с
Малолетковым. Они сцепляются по  любому  поводу,  треплют  с  двух  сторон
всякую тему: но главный  стержень  спора  -  это  равновесие  технического
прогресса  и  нравственности.   Пылкий   картограф   Малолетков   вынужден
сдерживать  свой  темперамент,  чуть  ли  не  по  минуте   ожидая   ответа
собеседника,  -  регулировщик  плазмы  Окада,  дважды   живьем   горевший,
пользуется искусственными голосовыми связками...
   Разумеется, наступил момент,  когда  у  Веллерсхофа  отняли  футляр  от
набора микрофильмов - из этого футляра начальник пил шампанское, - прижали
шефа к спинке кресла и  потребовали  ответить:  кто  первым  высадится  на
Шестой? И шеф ответил, потому что успел увидеть все, что нужно, и  сделать
выводы. Ответил так,  что  любые  возражения  и  недовольства  исключались
сразу:
   - Высажусь я сам, Свидерский и Феррани.
   Да,  Свидерский,  этот  костлявый,  густо  оплетенный  мощными  жилами,
обтянутый какой-то дубленой кожей энергетик оказался  просто  монстром.  У
него  только  жесткий  ежик  волос   чуть   потускнел,   "припылился"   за
четырнадцать лет,  и  кибердиагност  по  сей  день  показывает  абсолютное
здоровье. Второй избранник,  маленький,  яркоглазый  гидробиолог  Феррани,
гурман и женолюб, неоднократно  штопанный  электронным  хирургом,  тем  не
менее держится даже лучше мрачноватого Свидерского, держится только  своей
неистощимой, сверхчеловеческой, утомительной для окружающих бодростью.
   Распустив коллег по каютам (причем без ворчания на  самоуправство  шефа
все-таки не обошлось), Веллерсхоф стал перечислять  в  микрофон  все,  что
кибергрузчики должны были навьючить на спускаемый аппарат.
   - Скафандры высшей защиты с передатчиками радио- и  лазерными  -  шесть
экземпляров. (Все задублируем, на всякий...) Резонансное орудие с  турелью
частот.  Ручные  плазмометы...  э-э...  ну,  тоже  шесть  штук.   Комплект
генераторов силовой ограды. Бинокли для краев спектра. Три  киберкопателя.
Аптечка усиленная, с диагностом. Патроны дымовой завесы...


   - Бедная наша Аурентина, что они с ней сделали, -  сокрушалась  Алдона,
глядя, как во все стороны от приземлившегося обелиска разбегается по степи
жирный черный дым, как стреляет пламя из загоревшихся рощ.
   - Они не умели иначе, - почему-то  шепотом  ответила  Виола.  -  Ты  же
знаешь, у них космодромы были в самых  глухих  пустынях,  потому  что  все
горело при старте.
   - Одно дело видеть это в киноархиве, а другое... Нет, я теперь  никогда
не успокоюсь! Столько цветов!..
   Виола стряхнула насыпавшийся пепел с лица и волос,  решительно  вылезла
из оврага. Только теперь, с высоты  своего  немалого  роста,  увидела  она
гигантский выгоревший круг, черную язву вокруг ракеты. Нежные  причудливые
соцветия, прозванные "барашками"  и  "лиловцами",  туго  сплетенная  плоть
вьюнков и папоротников, ломкие стрелы древесных побегов - немыслимо щедрый
мир, где по спутанным стеблям, как по золотистым шлангам, неслись пузырьки
горячих  соков,  целый  мир  был  испепелен,  приведен  к  тошному  образу
сгоревшей кучи мусора. У Алдоны, уже стоявшей рядом, защипало  в  носу  от
желания плакать, но она не осмелилась сделать это рядом со строгой  Виолой
и лишь спросила, приглушив голос по примеру подруги:
   - Неужели, неужели они не могли сесть где-нибудь на севере, за  Розовым
проливом? Там голый солончак, пески...
   - Смешная ты, Алька, - ответила рассудительная подруга.  -  Они  же  не
знают Аурентину так, как мы с  тобой.  Нащупали  локатором  ровное  место,
сбросили радиомаяк и сели. Да и вообще, это были немножко другие люди, тем
более перенесшие такой полет. Цветы их мало интересуют, поверь мне...
   - Не знаю, - печально ответила Алдона.  -  Мне  кажется,  что  я  после
десятков лет в железной коробке молилась бы каждому цветку, а не то что...
Да, конечно, другие люди. Я читала, что в те времена  стыдились  проявлять
нежность, чуткость... особенно  мужчины!  Мне  бы  никогда  не  понравился
такой... Ой! - Она тревожно схватила Виолу за руку.  -  Слушай,  ведь  они
наверняка составили разведгруппу из одних мужчин, черствых,  жестоких!  Мы
подойдем к ним, а они не разберут издали, кто мы такие, и начнут стрелять.
   - Кажется, ты слишком часто бываешь в киноархиве, Алька.  Не  такие  уж
они были дикие... Тем более  мы  сначала  свяжемся  по  радио.  Все  будет
нормально.
   - Надеюсь, - вздохнула Алдона  и  долго  смотрела,  как  бегают  дымные
огоньки по стволам деревьев,  оказавшихся  на  границе  пала.  С  неземной
быстротой сумерки превратились в ночь, и россыпи тлеющих углей уподобились
огням столичного города, видимым с высоты.
   - Идем-ка лучше в дом, спать,  -  сказала  Виола,  обнимая  подругу  за
плечи. - Они до рассвета не выйдут, Во-первых, ночь, во-вторых, их техника
не позволяет быстро делать анализы. То есть, конечно,  они  сразу  увидят,
что кислорода здесь хватает и радиация не выше нормы, а  вот  с  микробами
провозятся долго.
   - Так, может быть, установим связь прямо сейчас? - оживилась Алдона.  -
Зачем заставлять их делать лишнюю работу?
   - Не надо, - сказала Виола, подумав над предложением. - Спуск на  такой
машине очень утомителен, они должны отдохнуть. И нервы у них напряжены - а
наш голос вдруг, сама понимаешь...
   - Они подумают - это местные жители, гуманоиды! - засмеялась  Алдона  и
неожиданно резюмировала: - Все равно мне почему-то жутко.
   Виола обняла ее более настойчиво, заставила сдвинуться с места,  и  они
побрели, шурша травой и обрывая цепкие вьюнки,  в  сторону  мерцающих  фар
Усагра.


   Межзвездный светолет "Титан", использующий  импульсную  аннигиляционную
тягу,  был  построен  почти  на  исходе   эпохи,   которую   телевизионные
комментаторы успели окрестить  "несостоявшейся  релятивистской".  Название
было хлестким, но, к сожалению, довольно верным.
   К началу XXII  века  первые  международные  объединения  стали  строить
мощные  и  надежные  космические  корабли.  Были  установлены   регулярные
сообщения с Венерой, Марсом и  "рудничным  чудом"  -  Меркурием.  На  этих
рейсах безотказно трудились испытанные за полвека ядерные  планетолеты:  в
экспедициях к внешним планетам  "обкатывались"  термоядерные,  а  затем  и
аннигиляционные модели. Наконец, в конце 2170-х годов общеземными усилиями
были  собраны  в  открытом   космосе   первые   релятивистские   великаны,
предназначенные для посещения ближайших звезд.  Ни  один  сверхтугоплавкий
рефлектор не выдержал бы импульсной аннигиляции на  протяжении  нескольких
лет: поэтому "зеркала" новых кораблей были настолько  огромны,  что  фокус
сгорания  находился  в  десятках  километров  от   их   поверхности.   Для
безопасности экипажа многокилометровые трубы-тоннели соединяли двигатель с
жилым корпусом, одетым в чудовищную броню из металла  и  магнитного  поля.
Носовой квантовый преобразователь,  вынесенный  далеко  вперед,  время  от
времени создавал "псевдомассу" с колоссальной гравитацией -  это  делалось
для улавливания рассеянного  межзвездного  вещества.  Понятно,  что  такой
"корабль"  -  тончайшее  вогнутое  зеркало  размером  с   большой   город,
подвешенное  к  длинной  гирлянде  из  труб,  тросов,  разгонных  сопел  и
бронированных шаров, - такой "корабль" не мог не то что совершать посадку,
но даже приближаться к планетам. Впрочем, от звездолета требовалось только
подойти к  объекту  и  лечь  на  дальнюю  орбиту:  для  исследований  были
приторочены к "гирлянде" обычные атомные ракеты.
   Как  водится,  несколько   видных   ученых   немедленно   выступили   с
восторженными  заявлениями,  из  коих  явствовало,  что   данная   система
звездолета является идеальной потому-то и потому-то (следовали формулы)  и
в ближайшую тысячу лет может претерпеть лишь частные усовершенствования.
   В трех первых, очень близких релятивистских полетах участвовали  только
автоматы. "Сжатие" пространства-времени для летящего корабля,  возрастание
массы  -  все  эти  отвлеченные  физические   категории   были   воплощены
экспериментально. Затем состоялся  полет  одиннадцати  человек  в  сторону
Проксимы Кентавра, достаточно удачный,  но,  увы,  немного  прибавивший  к
сообщениям автоматов. По трассе в четыре  световых  года  было  невозможно
вести корабль с субсветовой  скоростью;  звездолеты  тех  лет  разгонялись
крайне  медленно...  Значит,  не  произошло  главное  испытание,  проверка
реакций человека на максимальные релятивистские эффекты.
   Еще  до  возвращения  экспедиции  с  пустынных  планет  Проксимы   были
закончены расчеты путешествия к белой звезде, от которой  поступали  некие
осмысленные  радиосигналы.  С  предельным   ускорением,   какое   выдержат
космонавты в течение долгого времени, корабль разгонится до  околосветовой
скорости и пройдет путь до звезды за четырнадцать собственных лет.
   Именно для этого рейса, вызвавшего бурную полемику как в ученых  кругах
("безумная авантюра",  "жертвоприношение"),  так  и  среди  широких  слоев
населения ("забрать у Земли столько энергии!"), был построен суперсветолет
"Титан",  стокилометровым  зеркалом  и  добавочными  баками   антивещества
превосходивший своего  "кентаврианского"  собрата,  как  кондор  ласточку.
Добавочное топливо предназначалось также и для регулярных радиопередач,  в
то время как другие светолеты имели возможность  послать  сигналы  дальней
связи только ограниченное число раз за весь полет.
   И  "Титан"  говорил  с  Землей.  На   протяжении   многих   десятилетий
рассказывал обо всем, что творилось на его борту. Полустертые  межзвездным
шумом сигналы складывались в страшные своим лаконизмом рапорты  -  о  том,
как на околосветовой скорости любая пылинка, летящая навстречу, устраивает
мощный взрыв на броне, как растет  поток  заряженных  частиц,  проникающих
сквозь поле, и поднимается радиация в жилом корпусе; как  возросшая  масса
тел заставляет экипаж постоянно лежать  в  ртутных  ваннах;  как  медленно
умирают раненые или облученные космонавты, и никто не в силах сдвинуться с
места, чтобы им помочь... Многие сообщения были бесценными для  науки,  но
страдания экипажа "Титана" лишали спокойствия  всю  Землю.  И  мало-помалу
строители звездолетов сворачивали с привычных инженерных путей...
   На  пятьдесят  восьмом  "земном"  году  полета  передачи   прекратились
навсегда. "Титан", грандиозный,  как  ни  одно  из  сооружений  в  истории
цивилизации, овеянный  более  трагической  славой,  чем  корабли  полярных
первопроходцев или венерианские десанты, окончательно ушел  в  темноту,  в
небытие, может быть, не являвшееся смертью, но равное ей.
   Но Земля, до сих пор старавшаяся подбодрить своих героев  и  мучеников,
все-таки послала пропавшему кораблю еще одно, радостное, сообщение.
   После  ухода  "Титана"   состоялось   еще   несколько   аннигиляционных
перелетов, две или три  катастрофы  -  и  эпоху  релятивизма  окончательно
назвали "несостоявшейся". Попросту никто не  желал  идти  на  десяти-  или
пятидесятилетнюю пытку в бронированной камере, на заведомую  гибель  части
улетевших  -  ради  крошечного   шанса   найти   что-нибудь   необычайное,
несуществующее на Земле. До  сих  пор  все  экспедиции  утыкались  либо  в
беспланетные светила, либо в ледяные мертвые миры...
   Эпоха закончилась, и надгробную плиту  над  ней  положил  международный
коллектив физиков-"абсолютистов". Как веком раньше  усилиями  кибернетиков
была прекращена вивисекция, опыты над живыми  организмами,  так  сейчас  с
помощью  небанального  научного  решения  прекратились  муки  космонавтов,
физика "абсолюта" показала возможность мгновенного "воспроизведения" любой
материальной  системы  на  любом  расстоянии,  вне  обычных   понятий   об
удаленности и  скорости.  Вот  об  этом-то  событии,  возвестившем  начало
космической  зрелости,  говорила  Земля  в  своем  последнем  обращении  к
"Титану"...
   Но Веллерсхоф, Свидерский  и  Феррани,  вышедшие  утром  из  ракеты  на
поверхность загадочной Шестой, не слышали этой передачи.  Связь  с  Землей
прервалась. Этого и следовало ожидать при околосветовой скорости корабля.
   В десантную исследовательскую ракету, сброшенную с  "Титана",  проникла
другая передача: приветствие, произнесенное чистым девичьим голоском...


   Все-таки Феррани не удержался от возгласа, и даже  Свидерский,  человек
без нервов, человек без болезней и слабостей, вдруг обессиленно оперся  на
плечо шефа - никакая радиопередача не может быть столь  убедительной,  как
появление...  гм...  хозяев  передатчика.  За   краем   выжженного   круга
волновалась  роскошная  бирюзовая  степь.  От  ее   края,   каждым   шагом
разбрасывая клубы сизого пепла, шли к ракете две  девушки,  обе  даже  без
легких масок биозащиты, в легких светлых костюмах, в брюках,  заправленных
в  изящные  сапоги,  с  пестрыми  шарфиками   на   шее.   Шедшая   впереди
темноволосая, рослая, большеротая  девица  широко  улыбалась  и  энергично
махала кистью руки. Ее чуть отставшая спутница, гибкая блондинка с круглым
полудетским лицом, держалась более осторожно и чуть ли не испуганно.
   - Ну вот и все, - почему-то сказал своим спутникам Веллерсхоф и  принял
более непринужденную позу, подняв правую руку над головой.
   - Здравствуйте, - сказала Виола, подойдя и платком стирая с лица пепел.
- Я же вам сказала, что маски тоже не нужны. Здесь нет  ни  одной  вредной
бактерии.
   - Ага, - ответил Веллерсхоф и стащил биофильтр.  Остальные  последовали
его  примеру,  на  лицах  остались  красные  следы  упругих  краев  маск