решать, перезаписывать, удваивать.  Так  или
иначе, Сент-Этьен подлежал ведению прокуратуры, ибо нарушил этику  опытов.
Но случай распорядился иначе. Бог наказан потерей тела...
   Ох, как они хотели узнать, о чем думает сейчас Николай  Николаевич!  Но
генеральный не спешил высказываться. Пусть, пусть  сами  придут  к  нужным
выводам...
   Один только викинг. Координатор колонии на далекой и  опасной  планете,
относившийся  к  землянам,  как  пропахший  порохом  фронтовик  к  штабным
чистоплюям, уже определил свою позицию.
   Огладив огненную бороду, он решительно пробасил:
   - Ха, всемогущий! Да он  никто,  помимо  своего  профессионализма!  Как
назвать  человека,  позволившего  загнать  в   подвал   собственное   "я"?
Позволившего  захватчику  даже  отнять  внешность,  заменить  ее  каким-то
шаржем? Абсолютное ничтожество!
   Правда, подумал Николай Николаевич. А вот вам еще один бог - Сальваторе
Войцеховский. Он может построить не только косулю, вымершую четыреста  лет
назад. Когда-то Сальваторе  вылепил  бронтозавра,  ныне  приносящего  урон
пальмовым лесам Флориды. В другой раз - гиппогрифа, доселе жившего  только
в  фантазии  поэтов.  Он  много  лет  собирает  очередное  существо,   как
невообразимую головоломку. Сутки напролет  склеивает  в  микропространстве
атом за атомом какую-нибудь хромосому или нервное волокно. И в то же время
чуть не падает в обморок при виде крови,  рыдает,  его  надо  приводить  в
чувство внушением. Вот сидит, уткнувшись лицом в колени,  у  копыт  чужого
коня...
   Конечно, не для каждого  приемлем  путь  Виолы  Мгеладзе,  нестареющей,
практически  бессмертной  амазонки,  киборга  с  полностью   перестроенным
организмом. Но уж наверняка недостоин почтения другой полюс...
   Вопреки мрачным прогнозам ни изобилие, ни  всеобщая  кибернетизация  не
сделали нас вырождающимися потребителями. Мы - человечество творцов.  Есть
другая опасность...
   - Настоящая опасность, - уже не говорил,  а  трубил  викинг,  -  утрата
мужества. Атрофия выносливости и воли. Пусть даже у малой части.  Когда-то
с изменений в одной клетке начинались злокачественные опухоли!
   - Что вы предлагаете? - спросили с одного конца поляны.
   - Снова воевать? - насмешливо  откликнулись  с  другого.  -  Есть  мясо
убитых животных? Поощрять драчливых детей, вернуть в мир конкуренцию?
   Викинг опустил голову. Его левый  кулак  непроизвольно  сжался.  Лихому
колонисту очень  хотелось  сказать  "да",  но  он  молчал,  боясь  попасть
впросак. Все вокруг слышали, сколько "за" и "против" клубится  в  сознании
викинга. Николай Николаевич поспешил на помощь.
   - Крайности, крайности, - сказал он ворчливым тоном.  -  Когда  мы  уже
избавимся  от  крайних  взглядов?  Не  в  них  истина...  Делать  человека
полностью  зависимым  от  машины  или  возобновлять  жестокую  борьбу   за
существование  одинаково  бессмысленно.  Первое  окончательно  лишит   нас
защитных свойств. Второе обесценит все жертвы предыдущих поколений.
   - И все-таки,  -  мелодично  заговорила  Линда,  -  вы  не  сможете  не
согласиться, если я скажу,  что  появление  этого...  сержанта  не  только
символично, но и в чем-то нам всем полезно!
   - Не смогу, - учтиво и чуть лукаво улыбнулся прокурор.
   Привычным волевым усилием Николай Николаевич нарисовал себе некую вещую
совокупную картину  страстей  Джона  Вэси.  Жаркая,  пыльная  рыже-зеленая
листва; привкус крови; рифленая, скользкая рукоять  в  судорожном  кулаке.
Кичливое упоение собственными  мышцами;  упоение  дразнящей  популярностью
сорвиголовы, славой опасного  парня,  упоение,  заставляющее  встревать  в
любую кабацкую потасовку, топтать или быть затоптанным, но  не  отступать,
лишь бы не утихли страх и восторг  окружающих.  Упоительная  ненависть  ко
всему интеллигентному, рассуждающему; к человеку, который осмелился читать
книгу, сидя рядом в автобусе.  Упоительное  презрение  ко  всем  "телячьим
нежностям", к словам и прикосновениям женщин. Упоение собой, своей мужской
исключительностью. Мускульный  саркофаг,  в  котором  корчится,  не  желая
умирать, ласковый мальчик Джонни, счастливый владелец губной  гармоники  и
голубятни, обожающий засыпать под плеск материнской стирки.
   Хорошо. А кто такой Сент-Этьен?
   Вэси  дал  точную   характеристику:   смурной,   лишенный   способности
сопротивляться  насилию.  Не  помогла  даже  воля,  выкованная  неустанной
тренировкой. Волей управляют сильные  желания.  Первобытный  нахрап  помог
сержанту Васи узурпировать мозг Сент-Этьена.
   Увы, не столь  уж  мало  таких,  как  этот  моделист,  -  изнеженных  и
рафинированных более, чем фарфоровые маркизы, ловившие китайских  рыбок  в
прудах Версаля. В отличие от бездельников - маркизов, вечно  занятых  лишь
птичьим флиртом, наши "смурные" знать не хотят ничего, кроме своей работы,
но работы,  подобной  утонченнейшему  флирту.  Достижение  цели  намеренно
откладывается: гурман, подобно бабочке,  обшаривает  хоботком  любопытства
изгибы цветка впечатлений.
   Восстановитель Событий, дивная проекция Великого  Помощника,  способная
выуживать из небытия и складывать в сплошную мозаику давно умершие  формы,
краски, запахи, слова и  мысли  -  Восстановитель  для  наших  версальских
пастушков все равно что для их исторических прототипов толпа в  деревянных
сабо, орущая "Карманьолу". Им ли, виртуозам философского рукоделья, в тиши
зеленых усадеб и  коралловых  атоллов,  лелеющим  вычурные,  как  орхидеи,
мысли, - им ли нырять в сумрачную, могучую  круговерть?  Зачем  им,  детям
солнечно-прозрачного,  апрельского  мира  Кругов,  кислый  чад   городских
трущоб, голодные болячки на детской коже, анатомические экспонаты пыточных
застенков?
   О,  хрупкие  гидропонные  ростки  Кругов,  чуждые  густо   унавоженному
чернозему эволюции! Теперь одному из них следует возвращать тело  и  лицо,
похищенное прошлым...  Конечно,  "зеленый  берет"  Вэси  -  отвратительная
крайность. Но как знать, менее ли вредны для нашего будущего  оранжерейные
Сент-Этьен и Войцеховский?
   Неожиданно, точно услышав думы  прокурора,  Сальваторе  поднял  мокрое,
измятое лицо. Шмыгнул носом. Пытаясь встать, машинально схватился за  ногу
коня. Конь отпрянул, а его владелец помог биоконструктору.
   - Я сам во многом виноват, - в нос, как наплакавшийся ребенок, дрожащим
голосом произнес Сальваторе. - Надо  было  думать  сразу,  сразу,  еще  до
начала работы... Я воспроизвел не только тело, но и привычки  полудомашней
твари. И хотел скоро выпустить в лес самца... Чтобы спокойно  размножались
в раю без охотников... И без доброхотов с сахаром в кармане,  которые  еще
страшнее охотников... - Он хотел всхлипнуть, но  сдержался.  -  Надо  было
подготовить... Научить искать корм и убегать от хищников... Она все  равно
погибла бы, нынешний лес - не заповедник. А теперь я  сам  кажусь  себе...
косулей, глупой, неприспособленной к настоящей жизни!
   - Не  торопитесь  каяться,  -  как  можно  мягче  прервал  его  Главный
Координатор.  -  Опять-таки   -   бойтесь   крайних   решений!   Они   оба
неприспособлены  к  нашему   времени,   бедные   искусственные   создания,
балованная косуля и злой мальчик Вэси.
   Николай Николаевич постоял, послушал, как за ближними деревьями  громко
и независимо барабанит дятел. Словно в  детстве,  удивился:  обходится  же
птичка без сотрясения мозга! И весело сказал:
   -  Забыли,  забыли,  что  надо  искать  преступника...  Ну  ничего,   к
Сент-Этьену я подамся в одиночку... разве что с паном Гоуской.


   Это было настоящее свадебное фото. Академическая композиция  -  розовая
Фэй в кружевах и газе, белоснежный стетсон Рода  Самнера  над  его  скупой
улыбкой. Горделивые морщины вождя Орлиное Сердце. И, безусловно, наш общий
любимец, юный кассир, показавший себя таким героем.


   -  Вы  знаете,  почему  мы  начали  искать  вашего  двойника   в   теле
Сент-Этьена?
   "Не могу знать, сэр".
   - Потому что он убил косулю.
   "Я так и думал, сэр, что он что-нибудь натворит. Это специально,  чтобы
тот... ну,  основной...  отключился,  и...  тогда  можно  будет  полностью
завладеть его мозгом".
   - А почему вы решили, что Сент-Этьен так восприимчив?
   "Как же! Вы не поверите, сэр, я тут  рассказывал  ему  анекдоты,  очень
смешные, а он, вместо  того  чтобы  смеяться,  все  время  ругал  меня  за
жестокость..."
   Что-то словно  вспыхнуло  перед  Николаем  Николаевичем.  Еще  не  смея
поверить в удачу, он торопливо сказал:
   - Интересно, расскажите-ка что-нибудь мне.
   Кольцевые  радужные  волны   бегут   от   полюсов   прозрачного   шара,
выпячиваются толстым карнизом на экваторе. Исчезают Вэси думает.
   "Он  больше  всего  возмутился  от  такого...  Значит,  один  ковбой...
(Вопросительный взгляд Гоуски, мгновенный жест генерального в  ответ:  "Не
мешать, потом объясню!") Один  ковбой  встречает  ребенка  и  говорит  ему
ласково: "Съешь конфетку, сиротка". - "Я не сиротка, -  отвечает  ребенок,
вот  мои  родители".  Тогда  ковбой  вытаскивает  свой  кольт  и   убивает
родителей. А потом опять говорит: "Съешь конфетку, сиротка!" Видите, и  вы
не смеетесь. Но ведь вам не стало страшно, правда?  А  ваш  товарищ  прямо
кипит, совсем как Сент-Этьен..."
   Николай Николаевич откинулся на спинку стула и  посидел  так  несколько
секунд, блаженно потягиваясь и жмуря глаза. Все оказалось просто, как удар
камнем. А Гоуска воистину кипел, но, порастратив  пыл  на  лесной  поляне,
повел себя кротко.
   - Это даже не парадоксальная логика, -  бормотал  он  с  видом  крайней
растерянности. - В чем смысл  рассказа?  Убить  родителей  специально  для
того, чтобы настоять на своем определении - "сиротка"? Или сделать ребенка
сиротой, чтобы появилась возможность  пожалеть  его  и  вручить  конфетку?
Неужели над этим смеялись?
   - Смеялись, смеялись, - все так же крепко жмурясь,  подтвердил  шеф.  -
Над чем только не смеялись! Вы уже забыли цирк?
   В глубине эпохи земных распрей, в пропасти двадцати пяти веков когда-то
сидели они вдвоем на каменной трибуне. И солнце было просто отчаянное.  Не
солнце, а белая блестящая лампа в пыльном  театре  марионеток,  где  сцена
пахнет зверинцем, а кольцо зрительных рядов - розовым маслом,  мускусом  и
винным перегаром. Босыми ногами меся липкий песок, облитый маслом ретиарий
медленно, на потеху публике, приканчивал  опрокинутого,  опутанного  сетью
мирмиллона [ретиарий, мирмиллон  -  разновидности  гладиаторов  в  Древнем
Риме]. То и дело отнимал он трезубец, проводил пальцами по лезвиям и снова
наносил раны... Кукла в стальной маске взбрыкивала ногами. Трибуны стонали
от  гогота.  Наконец  прибежал  служитель  цирка  в  звериной  шкуре  и  с
привязанной бородой - он был  одет  Хароном,  перевозчиком  через  реку  в
загробном царстве. Харон оттолкнул  кривляку-ретиария  и  добил  лежавшего
деревянным  молотком.  На  плебейских  местах  кто-то   свистнул,   другой
загорланил по-петушиному...
   Человек медленно, но верно учится состраданию. Даже тогда  уже  немного
нашлось бы людей, способных смеяться над мучительным умерщвлением.  Сейчас
на дворе прекрасная эпоха всеобщего братства. Сомкнулись и смешали воды  в
бассейне Кругов Обитания традиционные культуры Востока и Запада. Больше не
сталкивается  ни  в  науке,  ни  в  этике  техницизм   -   с   углубленным
самопознанием, самосовершенствованием.
   Несмотря на тревожные ростки изнеженности, с которыми  мы,  безусловно,
справимся, наше общество вполне здорово, и  ему  нет  нужды  ожесточаться.
Когда ближний падает и ушибается, мы не смеемся. Мы помогаем. И в этом  не
слабость наша, а сила.
   "Съешь конфетку, сиротка", - последний оскал прошедших эпох...
   Пожалуй, Второй Координатор испытал наибольшее изумление за  весь  этот
потрясающий день, когда сухой, как кузнечик, генеральный прокурор  вскочил
и защелкал пальцами, словно кастаньетами. Николай Николаевич был счастлив.
Его интуиция опустила голову на плечо рассудка.
   Через несколько секунд все подчиненные прокурора были загружены спешной
и ответственной работой...


   Внезапно фотограф, накрытый черной попоной, увидел через визир аппарата
страшную тень в сомбреро. Тень медленно поднималась от коновязи за спинами
Фэй и Самнера...


   Он снова позабавился, сделав  из  воздуха  стакан  с  ананасным  соком.
Залпом выпил и почувствовал в темноте, как растворилась тяжесть на ладони.
Стакан исчез так же, как появился.
   Он не был теперь суперменом с подбородком-утюгом. Человек,  сидевший  в
скрипучем жестком, упорно не желавшем обволакивать  тело  и  оттого  таком
родном кресле кинотеатра. (Когда-то, во время своей первой жизни,  близкой
родне  этого  кресла  он   приклеивал   к   исподу   сиденья   разжеванный
"чуинг-фрут".) Курносая, конопатая физиономия, два заячьих передних  зуба,
красно-медный вихор на лбу -  вовремя  вспомнилась  физиономия  лейтенанта
О'Доннела!
   Просидев почти весь фильм в тишине полного  зала,  боясь  повести  себя
иначе, чем публика, он наконец расслабился. Какого черта! Вам это прогулка
по музейным залам, вроде Восстановителя, а мне - детство. Милуоки,  летний
кинотеатрик с зеленым глухим забором. Мы  подтаскивали  снаружи  к  забору
пустые железные бочки, ящики от пивных банок, влезали на  них  и  смотрели
бесплатно, пока сторож  не  подкрадывался  и  не  разваливал  пинком  наши
вавилонские башни. Тогда, много веков  назад,  увидел  я  впервые  Орлиное
Сердце, и Самнера, и крошку Фэй, и смотрел раз восемнадцать, причем дважды
за деньги с мамой, и всякий раз ожидал вот этого, самого смешного места  в
конце!
   Кому бы  здесь  ни  пришло  в  голову  устроить  фестиваль  антикварных
кинолент - спасибо ему! Джонни может вспомнить невозвратный двадцатый век,
и никто ему теперь не помешает отдыхать  сколько  влезет.  Год.  Сто  лет.
Двести.  Бывший  хозяин,  нокаутированный  убийством  косули,  больше   не
проявляет себя даже чтением дурацких стихов...
   Вот оно. Дождался!


   ...Еще секунда - и фотограф, вышколенный к концу фильма Диким  Западом,
не отрываясь от визира, левой рукой послал пулю  в  задний  план  будущего
снимка. Горбатый, изъеденный оспой Билл Подкова, последний из приспешников
Белого Койота, выронил огромный  револьвер  и  рухнул  прямо  в  корыто  с
баландой для свиней.


   Вэси от души, визгливо расхохотался. Все друзья детства, все взрослые в
летнем кинотеатрике от души хохотали, когда  Билл  падал  в  корыто.  Вэси
разразился  хохотом.  И  вдруг  остро,  с  предсмертной  чуткостью  ощутил
безмолвие соседей. Хлопотливо трещал прадедовский  проектор,  подергивался
его дымный луч над рядами. Множество бесцветных, безглазых лиц  обернулось
к сержанту, смотрело со всех  сторон.  Точь-в-точь  телефонные  диски  без
отверстий. Диски, на которых не наберешь номер, не позвонишь.
   Он откинул  голову,  принял  самую  непринужденную  позу,  еще  пытаясь
поспорить с чувством катастрофы, еще надеясь доказать себе и  другим,  что
все в порядке, киносеанс продолжается.
   Но темя сержанта спружинило о невидимую стену силового кокона.  Ловушка
захлопнулась.



   Андрей Дмитрук.
   Дорога к источнику

   -----------------------------------------------------------------------
   Цикл "Летящая" #5.
   Авт.сб. "Ночь молодого месяца". М., "Молодая гвардия", 1983
   ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Потом  Виоле  иногда  снилась  эта   женщина.   Женщина,   которой   не
существовало.   Почему-то   представлялась   она   невысокой   крепкотелой
блондинкой с прозрачными, полными отчаяния васильковыми глазами. Блондинка
в розовом  комбинезоне,  с  криком  бегущая  по  кольцевому  коридору  под
зловещий вой экстренного  ускорения.  Восстановитель  дал  другую  картину
катастрофы и другую внешность погибших членов экипажа,  но  сон  продолжал
повторяться, и Виола много лет не хотела убирать его из памяти.


   ...Падая, катер горел заживо.
   Виола пыталась подойти к  огромному  крейсеру,  висевшему  над  полюсом
Аркадии, однако крейсер молча выбросил  бело-фиолетовую  вспышку.  Мирный,
просторный  корабль  -  на  таких  путешествуют  со  всей  своей  техникой
Строители или колонисты-переселенцы,  патриархально  окруженные  детьми  и
стадами. Ныне крейсер был во  гневе  и  оттого  окрашен  черным  бархатом,
словно мрачный кит, глотающий звезды.
   Катер корчился, его исковерканный мозг лихорадочно творил  бессмыслицу:
гнал пятна всех цветов по коже корпуса и обивке каюты, выращивал  из  пола
мебель, захлебывался музыкой или информсводками.  Наконец,  умирая,  катер
отстрелил, как голотурия собственные внутренности, спасательную капсулу.
   Вот  уже  пробито  лохматое  одеяло  туч,  проносятся   ледяные   языки
Заполярья, бурое мелководье осенней тундры. Виола заставила себя не думать
о противнике, о возможной гибели, о  боли  в  обгоревшем  плече.  Практика
аутотренинга уже давно позволила ей когда угодно  переходить  в  состояние
сознательного управления организмом. Но в последние сто  лет  ее  организм
был начисто перестроен, и потому воля могла внедриться глубже,  туда,  где
человеку становятся видимы и подвластны мельчайшие частицы тела.  Командуя
вязью молекул, Виола срастила порванные сосуды. Дала бурный рост эпителию.
Еще более сосредоточившись, бросила послушные массы  лейкоцитов  к  левому
плечу... Пока парила над Аркадией  капсула,  ожог  зарубцевался,  а  потом
исчез и рубец. Виола расстегнула куртку, помассировала новую кожу.
   Сумасшедший корабль больше не стрелял. В  средних  широтах  по  зеленым
кудрявым равнинам ветвились спокойные реки. У предгорий лес был  изъязвлен
черными проплешинами. Она присмотрелась повнимательней.  Река  в  глубоком
каньоне петлей сжимает купол лесистых скал. Между обрывом берега и первыми
утесами выжжена длинная седая полоса.  Там  угадываются  ряды  ромбовидных
теней, квадраты стен без крыш. Природа нигде во вселенной не создает столь
унылой геометрии. Развалины поселка.
   Капсула подняла вихрь пепла,  плюхнувшись  посреди  центральной  улицы.
Строго говоря, улица была единственной. Линия крепких  двухэтажных  домов.
Когда-то они стояли в глубине сплошного фруктового сада,  теперь  -  среди
серебристых пустырей с обугленными стволами и пнями. Когда-то  окна  домов
были широко распахнуты,  веранды  увиты  виноградом,  хозяева  по-соседски
перекликались, вечерами играла  музыка.  Теперь  глазницы  фасадов  пусты,
трауром одет кирпич руин. Жизнь ютится внизу, в блиндажах и подвалах.
   Раскрыв капсулу, Виола сделала несколько шагов по легчайшему пеплу,  по
древесным угольям. Осмотрелась, осторожно крикнула:
   - Эй, есть тут кто-нибудь?..
   Наконец   встреча!   Круглоглазый   и    крючконосый,    как    ястреб,
буйно-бородатый мужчина словно из пепла  вынырнул,  хлопнув  бронированным
люком, и свирепо вскинул десантный плазмомет. Одетый в брезент  и  высокие
сапоги, он так сверкал желтыми глазищами из-под нахлобученной  широкополой
шляпы, так сжимал дедовскую, видавшую  виды  пушку,  точно  не  безоружная
женщина стояла перед ним, а инопланетное чудище.
   Виола почувствовала еще троих по бокам и за спиной, но не оглянулась.
   - Здравствуйте, - тоном спокойного дружелюбия сказала она. - Я к вам  с
Земли. Меня зовут  Виола  Мгеладзе.  Третий  Координатор  Этики,  иначе  -
прокурор по делам колоний.
   Раструб, направленный под солнечное сплетение, неприятно сковывал мысли
и язык. Память предков. Сколько раз смотрели на них тоннели в мир  иной  -
оружейные стволы?
   - С Земли? Чем докажешь? Почему не предупредила заранее?  Не  вышла  на
связь? - посыпал цепкими вопросами желтоглазый.
   - Так ведь дама же, что ты прицепился? - примирительно сказал тот,  что
стоял позади слева. Пришлось изобразить  испуг  от  неожиданности.  Второй
колонист был нелепо высок, костляв и покрыт  медным  загаром