великий.
  - Хороши ли подарки? - медленно и отчетливо выговорил Ситту Тиинка. -
Способны ли унять неприязнь людей двинньг'г'я к Железному Буйволу?
  - Ты приказал, великий. Я сделал.
  Засуха-на-Сердце помолчал. За краткий миг тишины он еще раз спросил себя:
верно ли то, что задумано, и все ли предусмотрено? И ответил: да, все
верно; ничто не упущено.
  Мохнорылые не хотят уходить? Он поможет им захотеть.
  Ничем не обидев. Напротив, оказав помощь.
  - Передашь дары индуне Ккугу Юмо, - сказал изицве, глядя сквозь
почтительно внимающего Удачника. - Расскажешь ему все, что знаешь сам. А
Любимцам Лишайи вели не выходить из шатров. Никому не следует видеть их до
срока. Ступай. Я опять доволен тобой.
  Чуть кивнув, Кпеплу растаял, не всколыхнув полога. Все. Камешек покатился;
лавину уже не остановить. Ситту Тиинка внимательно осмотрел ладони и
удовлетворенно отметил: они сухи. Не в чем сомневаться и не о чем сожалеть
тому, кто миг назад отдал Последний Приказ. Да, из всех детей Творца лишь
Подпирающий Высь имеет это право. Но Высь выше Тверди, и вихрь воли
Тха-Онгуа сметает в никуда мелкие прихоти земляных червей.
  Даже мнящих себя могучими.

  * * *

  Предснежье. Дни созревания двали.

  Тень возникла на пути совершенно бесшумно, словно соткалась из воздуха, и
листовидный наконечник копья уткнулся в мускулистую грудь Убийцы Леопардов.
  - Слово?
  - Звезда, - откликнулся сержант.
  - Хэйо!
  Копье приподнялось, салютуя, а затем тень сгинула, будто и не было ее
вовсе.
  H'xapo пошарил взглядом по ветвям бумиана. Одобрительно хмыкнул.
  И, мягко ступая, двинулся к большой хижине, украшенной гирляндами, свитыми
из белых гриолей. А тень, проводив гиганта взглядом, уложила копье поперек
колен, пристроилась поудобнее и слилась с полумраком кроны.
  Отсюда, с бумиана, широко распростершегося над неглубоким яром, лагерь был
виден как на ладони. Частокол. Капище, окруженное идолами. Землянка
дгаанги, укрытая зеленым дерном. Круглая женская обитель - всего одна.
Зато длинных мужских домов целых три. Четвертый строится на окраине.
  А скоро потребуется и пятый.
  Красная стрела войны пущена по сельве, и со всех концов необъятного края
спешат на зов воины, по одиночке и группами, вооруженные, уже в боевой
раскраске...
  А Мтунглу, который тень, приполз сюда змеей, таясь от встречных, обходя
сторожевые засеки. И не в людском жилье обосновался, добравшись, а
затаился на обрыве, при малейшем шорохе ныряя в заброшенный лисий лаз...
  Э! Зачем вспоминать то, что было и кануло?
  Он здесь.
  Он - тень вождя.
  Место его у ног дгаангуаби...
  Мтунглу негромко заурчал.
  Затем подцепил ногтем одну из роговых бляшек, густо усеивающих локоть, и
замер, вслушиваясь в себя.
  Тело передернуло радостной болью. Капля сизой сукровицы выступила из-под
струпа и скатилась с локтя, оставив после себя узенькую, быстро
подсыхающую дорожку.
  Еще четверть луны тому она стала бы новой бляшкой...
  Мтунглу хихикнул.
  Не бывать больше такому!
  Еще ползут по бедрам и предплечьям грязно-желтые пятна, похожие на потеки
древесной смолы, но с каждым утром все чище становится кожа, еще
проступает на сгибах пальцев пушистая зеленоватая плесень, но изо дня в
день жарче и жарче пылает костер, выжигающий изнутри заразу...
  Мтунглу мечтательно прищурился.
  Когда стрела-война вернется в колчан, а вываренные черепа вражеских вождей
займут положенные им места на частоколе освобожденного Дгахойемаро, придет
время пасть в ноги светлому нгуаби и вымолить отпуск на восемь дней...
  Хэй-хо!
  Давно оплаканный родом изгнанник явится в поселок светлым полуднем, ни от
кого не прячась.
  Гордо расправив плечи, пройдет по узкой улочке.
  Преклонит колени перед стареньким жрецом.
  И большой барабан загрохочет над болотами, извещая жителей дождливого
Гуайябахо, и веселого Гуафиатли и рыбообильного Гуарьяари, и прочих
селений, затерянных в глуши зыбучих болот, о том, что Мтунглу, сын
Т'туТвы, прозванный Бойцом, вернулся домой очищенным от скверны!
  Мозолистые пальцы ухватили полуотодранную бляшку, помедлили - и рванули.
  О-о, как сладка мука избавления. Уголки обметанного подсыхающими болячками
рта дрогнули и растянулись в улыбке.
  Пусть не гневается светлоликий Тха-Онгуа, но когда-нибудь, в неизбежный
день Ухода, Мтунглу свернет ненадолго с Сияющего Пути на Тропу
Безвременья. Искусный в чтении следов, он пройдет до Крайнего Предела,
разыщет Безликую, в каких бы закоулках ни тщилась спрятаться она, а найдя
- посмеется над нею.
  Великий нгуаби услышал мольбу несчастного - и снизошел.
  Вложил персты в гниющие раны его, прикоснулся устами к изъязвленному челу,
и вот - где, Ваарг-Таанга, сила твоя? ...где твои несмываемые печати?
  Шелушась, опадают пылью!
  Прочее зависит от самого Мтунглу.
  Навсегда уйдут с кожи мерзкие клейма, если, сразив в поединке семижды семь
врагов, съесть их еще живые сердца.
  Хой!
  Где они, эти семижды семь?
  Пусть идут!
  Лишь гибель светлого нгуаби вернет силу проклятию Безликой, но вождь не
умрет, пока жива тень...
  Йег!
  Звонко пропел рожок. Чуть качнулась ветка.
  Дгаангуаби, сопровождаемый H'xapo, вышел из хижины, и Мтунглу перестал
думать.
  Откликаясь рожку, взвизгнули свирели.
  Воины выбегали из мьюнд'донгов и выстраивались в неровные шеренги,
издалека похожие на колючих многоножек.
  Ударил барабан.
  Светловолосый бородач в плаще из перьев горной г'ог'ии неторопливо
спускался по склону.
  Вот он уже совсем близко.
  - Р-равняйсь! - гаркнул Убийца Леопардов. Шеренги подравнялись: даже
пришедшие в лагерь минувшим вечером успели за ночь прознать, сколь крут
нрав сержанта.
  - Смир-рно!
  Воины замерли.
  Лишь глаза еще не умели подчиняться приказу. Круглые от любопытства, они
белели на темных лицах, словно светлячки - ирри в смолистой мгле межлунья.
  Хэйо!
  Дгаангуаби, вождь всех воинов народа дгаа!
  Густая борода его и впрямь цвета солнца...
  Он, Пришедший-со-Звезд, не простой человек, нет. Он - тхаонги, посланник
предков. Белый огонь покорен Ему, и два сердца в груди у Него, как у
всесветлого Тха-Онгуа.
  Сама Гдламини, потомица Красного Ветра, отвергшая десятки наилучших
женихов, признала Пришедшего-со-Звездой, и нарекла Его своим супругом, и
возлегла с Ним на ложе при семи почтенных свидетелях, как велено обычаем
народа дгаа...
  Хой, хой!
  Дмитрий поморщился.
  Уже который день в такие минуты он ощущал себя слоном, водимым по улице
напоказ, и простодушный восторг прибывающих новобранцев понемногу начинал
бесить. Хотя это всего лишь двали, салажата, две-три луны назад срезавшие
детские косицы.
  Какой с них спрос...
  Слава богу, хворых вроде бы не имеется.
  - Приступайте, сержант.
  Густые брови H'xapo изогнулись дугами.
  - Есть, сэр! Ефр-рейтор!
  Несколько двали шарахнулись. Ничего удивительного: от этого рыка,
случалось, приседали оолы.
  Печатая шаг, с правого фланга приблизился Мгамба.
  - Разрешите обратиться, сэр?
  Быть может, будь здесь посторонний, он рассмеялся бы. Но и ефрейтор, и
H'xapo были предельно серьезны. Впрочем, Дмитрий давно уже понял: порядки,
заведенные им поначалу едва ли не в шутку, для подчиненных вовсе не были
игрой.
  - Разрешаю.
  - Первый сводный полк имени Президента Коршанского к исполнению приказов
командования готов. За прошедшую ночь прибыло пополнение в составе двух
полных рук и еще трех бойцов. Докладывал старший наставник ефрейтор Мгамба!
  - Вольно, ефрейтор, - позволил Убийца Леопардов.
  И обернулся к группке, стоящей чуть осторонь.
  - Откуда?
  Ответили вразнобой.
  - Ярамаури...
  - Кором...Ме...
  - Окити-Пупа...
  Отвращение выразилось на лице сержанта. Рука его скользнула к поясу, и три
бича, тихо шурша, раскатились по зеленой траве.
  Для глупых двали вполне достаточно...
  - Та-ак, - H'xapo внимательно осмотрел новичков. - Ты!
  Темнокожий крепыш в пышном головном уборе, украшенном амулетами, несмело
шагнул вперед.
  - Кто такой?
  - Барамба, о великий!
  - Откуда?
  - Из Ярамаури!
  - Та-ак...
  Убийца Леопардов, усмехнувшись, ткнул пальцем в один из оберегов -
длиннющий изогнутый коготь.
  - Это откуда?
  Юноша горделиво подбоченился.
  - О! Барамба б'Ярамаури смел и силен! - Судя по манере выражаться, он
пришел откуда-то с западного нагорья; только там сохранился еще обычай
говорить о себе в третьем лице. - Голыми руками завалил храбрый Барамба
серого мдв„ди!
  - И пнул его в зад! - дополнили откуда-то с левого фланга.
  - Ма-алчать! - прикрикнул H'xapo. Непроизвольно почесал шрам на предплечье
и указал на треугольный клык густо-синего цвета.
  - Это откуда?
  На лице молодого охотника расцвел куст гаальтаалей.
  - Ой-„-о! Барамба б'Ярамаури - великий охотник! Он ходил на тьяггру с
двумя ножами, даже без копья!
  - И пнул ее в зад... - очень тихо донеслось с левого фланга.
  - Выйти из строя, - еще тише приказал Убийца Леопардов, быстро и жутко
темнея ликом. - Тебе говорю, остряк!
  Отвернувшись от Барамбы, навис над посеревшим шутником.
  - Я, H'xapo Мдланга Мвинья, не стану пинать тебя в зад. Я ценю добрую
шутку. И очень люблю мед. Ты меня понял, сынок?! Я просто-таки обожаю мед.
И доблестный Мгамба тоже без ума от сладкого меда. Ефрейтор!
  - Я! - вытянулся Мгамба.
  - Кажется, где-то здесь водится мдв„ди?
  - Так точно, сэр! Шатун бродит на востоке, а Головастая с выводком залегла
за излучиной...
  - Эт...хорошо. Так вот, шутник. Вообще-то я хотел дать тебе десяток-другой
нарядов вне очереди, но за добрую корчагу меда могу и простить на первый
раз. Ты меня понял?..
  Глядя исподлобья, шутник молчал.
  - Понял, я спрашиваю?
  - Бимбири б'Окити-Пупа смышлен и понятлив, - высокий голосок новобранца не
дрожал. - Дай корчагу, и Бимбири принесет тебе мед, о великий!
  Сержант пожал плечами и тяжело вздохнул.
  - Да ты, парень, мдв„ди-то видывал? Живого?
  - Нет, - серьезно покачал головой двали. - Когда Бимбири порвал пасть
болотному крокке и вспорол ему толстое брюхо, большой мдв„ди уже умер.
Бимбири поздно пришел на помощь...
  - И пнул его в зад, - радостно предположили в строю.
  Сочно крякнув, Убийца Леопардов махнул рукой.
  - Ефрейтор!
  - Я!
  - Барамбу - к следопытам, в распоряжение М'куто.
  - Есть, сэр!
  - Бимбири - к моим урюкам.
  - Так точно, сэр.
  - Все. Приступайте к строевой. Процесс пошел.
  Личное присутствие тхаонги уже не было необходимо. А ведь совсем недавно,
в первую неделю после вторжения равнинных, все было совсем иначе. Люди
ждали повелений, готовые слушать и выполнять, не размышляя...
  Умоляющие взгляды жгли затылок, словно уголья. А Дмитрий шел и молчал, до
хруста стискивая зубы. Настигни их погоня, он дрался бы до последнего и
сломал бы в рукопашной любого здешнего чемпиона, а то и троих, если,
конечно, не бугаев вроде Убийцы Леопардов...
  Располагай он хоть ротой - да что там, хватило бы и пары взводов! - он
развернул бы бойцов и, пожалуй, сумел бы на какое-то время выбить врага из
руин Дгахойемаро...
  Но не было ни погони, ни боеспособных войск. А усталые беженцы, вереницей
бредущие сквозь ущелья, ждали от Пришедшего-со-Звездой самую малость -
чуда. Не ведая, что курс волшебства не входит в учебные программы
Академии...
  Порой нгуаби хотелось выть от ненависти к себе.
  А потом они пришли.
  Лощина, лежащая меж каменистых холмов, оказалась теплой и влажной. Словно
в родных низинах, росли здесь столетние бумианы, раскинувшие ветви,
подобно воинам, приготовившимся к пляске, и кроны их сплетались в навес,
способный выдержать даже укол копья Тха-Онгуа, безумствующего в вихрях
тропического ливня.
  Только непривычно студеные струи стремительного ручья, надвое рассекающего
урочище, да еще прозрачный, по утрам нежно искрящийся воздух не позволяли
забыть, что всего лишь в трех днях пути лежат первые снега.
  Обустройство лагеря взял на себя мудрый Мкиету.
  Начали, как положено, с круглого женского дома. Затем сплели длинные
мужские, приподняв их сваями на локоть от земли, чтобы не искушать змей.
Отрыли землянку дгаанге, не боящемуся ядовитых гадов. Вокруг камня-алтаря,
вынесенного на спинах из пылающего Дгахойемаро, установили шесты,
украшенные тотемами Красного Ветра. Жарким цветком распахнулся костер,
охватив горную козу, жертву ясноглазому Тха-Онгуа, и заструился в Высь
светлый дым, призывая воинов под стяг дгаангуаби.
  Присев на корточки у ручья, Дмитрий смочил ладонь, обтер вспотевший лоб и
криво усмехнулся.
  Словно сговорившись, умудренные жизнью мвамби, старейшины дгаа, сочли за
благо придержать лучших юношей при себе, отправив на зов красной стрелы
самых захудалых, в военное время пригодных разве что занимать койки
полевого лазарета.
  Первое пополнение...
  Пяток худеньких двали. Отданы в науку Мгамбе.
  Один хромой. Демобилизован вчистую.
  Один сухорукий. Туда же.
  Двое одноглазых. Прикомандированы к обозу.
  И семеро чесоточных. Каковых дгаангуаби пришлось исцелять. Собственноручно.
  До сих пор при одном лишь воспоминании об этом к горлу подкатывал
тошнотный комок...
  Говорят, некогда французские короли умели наложением рук лечить золотуху.
Не исключено. Дмитрий и сам как выяснилось, мог гнать недуги, причем -
спасибо местной магии! - вполне успешно. Но если древние венценосцы, как
писано в хрониках, и впрямь ловили при этом кайф, они, несомненно, были
извращенцами. Все. Поголовно. Никакой златоуст не сумел бы заставить
лейтенанта Коршанского изменить мнение. Уже первого пациента он пользовал,
содрогаясь от омерзения, а к бедолаге Мтунглу сержант тащил его едва ли не
волоком, и после процедуры светлый дгаангуаби долго проблевывался,
забившись в отдаленные кусты.
  Ничего не поделаешь, положение обязывает...
  Впрочем, Мтунглу оказался очень полезной тенью. Верной, неотступной,
незаметной. А в искусстве владения метательным ножом не уступающий,
пожалуй, и. М'куто-Следопыту.
  - Нгуаби... - голос тени шелестел почти неслышно, словно подхваченная
ветром тень голоса. - Пора!
  Верно. Нельзя задерживаться. Его долг быть везде и всюду.
  Воины должны видеть своего тхаонги...
  Дмитрий шел по лагерю, небрежно приветствуя встречных.
  Плац.
  Разбившись на пары, двали осваивают азы рукопашного боя.
  Стрельбище.
  Мишени утыканы копьями и стрелами.
  Самые отличившиеся юнцы, согнувшись над невысокими столами, заняты
разборкой огнестрельного оружия.
  У них большой день: сегодня каждому будет дозволено выстрелить по сушеной
тыкве из трофейного автомата...
  - Мгамба!
  - Я, сэр!
  - Как успехи? '
  - Отлично, сэр!
  Чего и следовало ожидать.
  Мужчины дгаа - прирожденные бойцы. Еще деды их, жившие до явления великого
Дъямбъ'я г'гe Нхузи, объединившего племена в народ, хаживали по ночам в
близлежащие поселки за головами. И хотя Тот-Который-Принес-Покой именем
Красного Ветра запретил Темную Охоту, иные из старцев полагают: нельзя
было отменять столь благородный обычай...
  Круглый женский дом.
  Сюда не заглянешь.
  Табу.
  Три длинных мужских дома пусты.
  Здесь только спят.
  Зато из четвертого, без труда проникая сквозь плетеную стену, доносится
надтреснутый голос Мкиету, изредка прерываемый удивленными восклицаниями.
  Мьюнд'донг не пустует никогда.
  Там хранятся маски ушедших вождей. Там, на дне глиняной корчажки, живет
неумирающий огонек, частица Первопламени, породившего изначальных дгаа...
  Все свободное время мужчины принадлежит мьюнд'-донгу.
  Кто-то чистит оружие, кто-то, прихлебывая кислое пиво, болтает о пустяках,
иные дремлют под ритмичное постукивание молоточка в руке поселкового
кузнеца.
  Там начинаются праздники и завершаются пиршества, там остаются на ночевку
мирные путники и желанные гости.
  И ни на миг не уходя, витают в сгустках дыма под потолком тени предков...
  Когда рождается мальчик, счастливый родитель мажет резной порожек
капелькой крови, добытой из нежного пальчика, и жрец-дгаанга бьет в
крохотный белый барабан, радуя Высь вестью о приходе на Твердь нового
дгаа. А через восемь коротких лет дитя с расцарапанными коленками и смешно
болтающейся косичкой под прощальные причитания матушки уходит жить в
мьюнд'-ДОНГ...
  Отныне и навсегда пребудет над ним опека мью, мужской семьи, связанной
узами много более крепкими, чем кровное родство. Под бдительным надзором
старших собратьев станет неопытный двали мужать, от весны к весне
совершенствуясь в знаниях, необходимых мужчине, познает премудрости
звериных троп и рыбных заводей, закалит тело ярым огнем и острым камнем,
уподобится изворотливостью змее, зоркостью - хищноклювой г'ог'ии, а сила
рук приблизится к мощи мдв„диныхлап...
  Оставив за спиною шестнадцать полных весен, пройдет двали испытания, о
коих не должно говорить вслух, срежет косицу и под развеселый перестук
праздничных барабанов препояшет украшенные свежими узорами чресла первой в
жизни набедренной повязкой.
  С этой ночи ему дозволено возиться с девушками, постигая через дозволенное
науку любви.
  Он уже не двали. Но еще и не воин.
  Лишь выследив в одиночку дикого зверя, определенного жребием, сразившись с
ним и одолев, получит он от собратьев по мью боевой пояс, выкроенный из
шкуры речного клыкача, тайное воинское имя и право жениться. Он становится
ггани, хозяином хижины, и может ночевать под своим кровом, пока над
сельвой не пролетит красная стрела...
  Два десятка юношей, внимающих Мкиету, даже не заметили Дмитрия, неслышно
появившегося в мьонд'-донге.
  - Убив мдв„ди, обретешь его силу. Убив тьяггру, станешь прыгуч и ловок.
Убив крокке, будешь терпелив в засаде. Но помни: воину пристало быть
щедрым. Печень врага отдай духам и в час беды смело проси их помощи...
  Старейшина приоткрыл глаза и замолчал, поднятием кулака приветствуя
дгаангуаби.
  Мальчишки прикрыли глаза ладонями.
  Пройдя по упругим циновкам к табурету, укрытому шкурой белого леопарда,
Дмитрий присел, и у ног его растеклась по травяному коврику тень. -
Продолжай, почтенный. Меня - нет. С некоторой ностальгией вспомнилась
Академия. Третий курс. Кафедра политоптимизма.
  Полковник Заплавный, существо улыбчивое и безвредное, был, как и Мкиету,
осанист и благообразно сед. Но, в отличие от дивных лекций душки-полкана,
неторопливые рассказы старейшины не припахивали бредом...
  О тернистых тропах жизни говорил мвамби. Меж зыбучими оползнями и гнилыми
дрягвами тянутся они, и каждая ведет к обрыву. Но разве для себя одного
растит урожай и строит хижину человек? Нет. С первого дня своего незримыми
нитями связан он с предками, ушедшими в Высь, и с потомками, еще не
пришедшими на Твердь. Так было до него, так будет и после. Каждый дгаайя
смертей, но бессмертен народ дгаа...
  Кто наставит пухлогубую молодежь? Кто умело и терпеливо закалит неокрепшие
души? Хранители памяти, почтенные седоголовые старики! Мкиету не последний
из них. Издавна славится он умением острить стрелы слов на оселке
мудрости. Велик и завиден такой дар...
  Слегка покачиваясь взад-вперед, как и положено говорителю, старейшина
повествовал о славных, давно минувших днях, когда юный Дъямбъ'я г'гe Нхузи
еще не носил тао-мвами, серьги всеобщего вождя, и уделом героев почиталась
Темная Охота.
  Доныне в мельчайших подробностях помнится все... Ночью подкрались отважные
двали к становищу соседей, обнесенному высоким, в рост двух H'xapo,
частоколом. Неслышно сняли дозорных. Метнув веревки с крючьями, легко
перемахнули через забор и с громким кличем обрушились на сонные хижины.
  Хэйо! Щуплый Мкиету бился не хуже иных! С факелом в левой руке и острым
ттаем в правой метался он от хижины к хижине, поджигал кровли, убивал
вопящих женщин и визгливых детей. В ту ночь, впервые взяв голову
вооруженного врага, он доказал, что стал мужчиной.
  - Вот она! - выкрикнул мвамби, указывая на южную, почетную стену
мьюнд'донга. - К'Йамбо т'ту-Твакка звали его!
  Сушеная голова, третья слева, приветливо скалилась.
  Хой, хой! Знаменитым силачом был К'Йамбо т'ту Твакка!
  Спустя три дня старшины мью опоясали нового брата бое