веро-запада, и где-то далеко, в ущельях, удивленно ухает косматый
тролль. Давно, очень давно не бывало здесь таких машин, тяжелых и
неуклюжих, с трудом удерживаемых в сияющем воздухе бешено вращающимися
винтами. Тролль думал, что таких уже нет, что они вымерли, как мохнатые
слоны, бродившие по Белым Клыкам в дни его юности, задолго до того, когда
смуглые люди в тюрбанах пришли сюда и привели безволосых слонов, ни один
из которых не сумел уцелеть в снегах.
  Тролль ошибается. Но не очень. Ни в гражданском флоте, ни в обильных
техникой вооруженных силах Галактической Федерации нет больше вертолетов.
Этот - последний. По приказу, пришедшему из очень высоких инстанций, его
извлекли из запасников Федерального музея, а потом, уже в ангаре, похожем
на крытое дюралем футбольное поле, орава золотопогонных, сияющих большими
звездами мастеровых трое суток, не смыкая глаз, копалась в чреве
почтенного ветерана, по винтику, по шестеренке доводя до ума руины
затребованной командованием техники.
  И сейчас, лихо выводя послушную машину в крутой, щегольски выверенный
вираж, седовласый пилот чувствует себя таким счастливым, каким не был даже
в тот незабываемый миг, когда еще юным курсантиком узнал: триппер вполне
излечим.
  Что триппер!
  Молодо стучит сердце, гонит кровь по сосудам ровным, упругим током, легко
дышит грудь, исчезла нудная тяжесть в затылке. Ни о диабете, ни о скверной
опухоли в желудке, ни даже о подагре, будь она проклята, не помнит и не
собирается вспоминать сейчас отставной подполковник аэромобильных сил
Федерации, семикратный кавалер "Титанового Колибри", персональный
пенсионер континентального значения.
  Он нужен Родине! Родина не обошлась без него!
  Пилот рвет рычаги, поднимая легонький вертолет дыбом.
  Никак иначе не может он выразить свою великую радость, свою безграничную
признательность единственному пассажиру "стрекозки".
  Кто он? Неважно.
  Важно, что усы и брови его, чуть выглядывающие в прорезях спецназовской
маски, серебрятся сединой, а голос не по-молодому надтреснут. Похоже, они
с пилотом - ровесники. И хотя пассажир куда более поджар и спортивен и
вряд ли его мучают по ночам боли в суставах, главное - не это. А то, что
он тоже - из старой гвардии, из парней, любивших риск и презиравших
удобства. Недаром же предпочел он старую добрую "стрекозку", злыми языками
называемую рухлядью, а истинными знатоками - антиквариатом, ярким
бесшумным безделушкам. Да, конечно, все эти новомодные "паджаэро" почти не
нуждаются в ремонте и практически не падают, но им все равно никогда не
сравниться надежностью с вертолетом...
  Рычаг от себя.
  Толчок.
  Есть!
  - Когда назад, шеф? - в соответствии с инструкцией не покидая кабины,
кричит пилот, и пассажир, уже стоящий на снегу, не желая перекрикивать
громыхание винтов, растопыривает три пальца.
  Все ясно. Через три часа. По правде сказать, пилот предпочел бы обождать
здесь, не гоняя машину туда-сюда попусту: надежность надежностью, но мало
ли что? Однако ничего не поделаешь, таков приказ.
  Рычаг на себя!
  Взвихряется, вспучивается снежная пыль.
  Проводив взглядом резво рванувшуюся ввысь "стрекозку", пассажир стягивает
с потной головы опостылевшую маску-шапочку. Он и впрямь далеко не молод,
хотя назвать это сухощавое лицо, украшенное тонкими седыми усиками,
старческим ни у кого не повернулся бы язык, а многочисленные морщины опять
же нисколько не портят впечатления, скорее добавляют шарма. Его выправка
идеальна, а продолговатый сверток, судя по всему, не такой уж легкий, он
вскидывает на плечо без видимых усилий.
  Короткий взгляд на хронометр.
  Четырнадцать пятьдесят одна.
  Отлично. В самый раз.
  Среброусый еще раз поглядел вслед вертолету, уже превратившемуся в
крупную, ежесекундно уменьшающуюся темную точку. А когда треск и стук
окончательно растаяли в горной тиши, двинулся вперед, к отвесной,
совершенно гладкой стене, возвышающейся в нескольких десятках шагов от
места посадки.
  Идти было нелегко. Мешало, и крепко мешало железо, поддетое под овчинный,
армейского образца полушубок. С каждым шагом идущий все жестче кривил
губы, сплевывал, порой что-то неразборчиво бормотал.
  Как человек здравомыслящий, немало поживший и переживший, он подозревал,
что выглядит сейчас довольно-таки дурацки, а когда придется скинуть
полушубок, вообще превратится в шута горохового.
  Подумать только - кольчуга, налокотники, наплечники...
  Бред.
  Впрочем, выбирать не приходится. В чужой монастырь со своим уставом, как
известно, не ходят. А если кто и суется, ему не отпирают.
  Подойдя вплотную к стене, седоусый снова оттянул рукав с запястья.
  Четырнадцать пятьдесят семь.
  Подумать только, всего лишь сотня шагов, а семи минут как не бывало.
Херовый результат, даже с поправкой на глубокий снег. Пр-роклятые
железяки...
  Ладно, хватит о грустном.
  За дело!
  Скинутый полушубок упал на снег. Тысячи лучиков распрыгались по насту,
соскочив с добротно отполированной вязи железных колец и чешуи нагрудника.
Высоко задрав голову, седоусый медленно и внятно, тщательно придыхая и
бережно следя за ударениями, произнес несколько коротких, гортанных,
царапающих слух слов.
  Мерзкий холодок пробежал по спине. Противно дернулось сердце.
  Но, как и было обещано, скала откликнулась.
  Мгновенная рябь промчалась по глади, пушистые хлопья зашевелились,
вскипели, холодный парок возник и тотчас опал звонкими градинами, а
посреди белизны, словно смоляное пятно, возникла иссиня-черная, маслянисто
поблескивающая плита.
  Седоусый удовлетворенно кивнул.
  В последний раз, уже без особой необходимости, почти машинально, сверился
с хромированным циферблатом.
  Четырнадцать пятьдесят девять.
  С секундами.
  Пора...
  Сноровисто распаковав сверток, высвободил из ветоши дряхлый, незаточенный,
со следами плохо удаленной ржавчины меч.
  Неодобрительно осмотрел.
  Поморщился. Секунду помедлил.
  Безо всякого удовольствия трижды поцеловал испещренную непонятными
письменами крестовину и приложил к глянцево-маслянистой черни выпуклый
алый камень, вделанный в навершие роговой рукояти. А затем, чувствуя себя
уже полным идиотом, принялся вычерчивать закорючки рун.
  Справа налево: ...коса с двойным лезвием. Ансуз, знак посланника.
  Чуть дрогнула почва под ногами, и легчайшим гулом откликнулся черный
камень.
  ...острие кельского меча. Уруз, знак силы.
  Светло-пепельная, почти неуловимая дымка на миг застлала глаза.
  ...косой крест, вытянутый вверх. Гебо, знак союза равных.
  Черная плита, всхлипнув, распалась надвое, открывая узкий проход.
  И сомкнулась, пропустив пришельца в темное чрево горы Гохберг.
  В короткий коридор, больше похожий на захудалую заводскую проходную,
правда, без турникетов и вахтерской будки, плавно переходящий в
гигантскую, на девять десятых залитую смолистой тьмой пещеру...
  Да.
  Вымершие в незапамятные времена болтуны-миннезингеры, как ни странно, не
врали. Разве что самую малость преувеличивали.
  Тридцать, может быть - тридцать пять, но никак не сорок фарфоровых колонн
уходили в затянутую тьмой высь, подпирая невидимые своды, не шлифованный
мрамор, а тщательно отполированные гранитные плиты лежали у ног вошедшего,
а посреди пещеры, на высоких табуретах, расставленных по периметру круглой
и плоской базальтовой глыбы, неподвижно восседали окольчуженные воины в
белых накидках, украшенных большими алыми крестами. Ровно двенадцать было
их, оцепеневших в вечном веселье, одинаковых, словно дюжина капель
прозрачной ключевой воды, и лишь тринадцатый, сидящий спиною к замшелому,
вяло потрескивающему камину, отличался от прочих и возрастом, и статью, и
обликом. Вычесанные космы густой рыжей бороды волнами ниспадали на его
широкую грудь, а хмурое чело венчала зубчатая, изукрашенная огромными
лалами корона.
  По самым примерным прикидкам, оптом, не торгуясь и учитывая неизбежный
откат ментам, каменья тянули тонн на девятнадцать-двадцать, если не на все
двадцать пять. В послереформенных кредах. Само собой, живым налом.
  Седоусый присвистнул.
  И тотчас же сидящие на табуретах зашевелились.
  Забренчали кольца железных рубах, зашуршал грубый холст накидок, где-то в
темноте зафыркали, заприседали, издавая призывное ржание застоявшиеся
кони, распахнулись под рыжими бровями венценосного великана беспощадные
серо-голубые глаза, и, описав в душном воздухе полукруг, в самую середину
стола-монолита ударила тяжелая шипастая булава.
  - Кто ты, нарушивший мой покой?! - грянуло зычно и гулко, и раскаты
мощного баса заполнили пещеру, сминая и глуша отголоски удара.
  На подобный, скажем прямо, неординарный случай инструкций у пришельца не
имелось. Оставалось два варианта, на выбор: перепугаться и опрометью
бежать в никуда, что, разумеется, было категорически исключено, или
спокойно ждать продолжения.
  Ожидание, к счастью, не затянулось.
  Слабым сквозняком потянуло вдруг в лицо, и откуда-то из зыбкой близлежащей
мглы, источая аромат женьшеневого лосьона, шаркающей кавалерийской
походкой выбрел невысокий, но весьма крепенький старик в роскошном
махровом халате, академической шапочке с пушистой кистью и поношенных, но
вполне еще приличных войлочных шлепанцах на босу ногу.
  - Опять, - брюзгливо сказал он в пустоту. - Опять никому нет дела до
старого человека. Никто не хочет помнить, что старому человеку необходимо
соблюдать режим, и никого не интересует, что старый человек уже почти
принял снотворное. Да?
  Рыжебородый громила заметно усох. Окольчуженная дюжина замерла. Кони тоже.
  Подойдя почти вплотную, старик ощупал взглядом пришельца.
  Не особо заинтересовавшись, отвернулся.
  - Свободен, Фриц. Забери мальчиков. И, бога ради, уведи наконец животных.
Сколько можно повторять: они пахнут...
  Прошел к базальтовому столу. Вальяжно развалился в кресле, закинув ногу на
ногу, спиной к камину. Вялым жестом указал на ближайший табурет:
присаживайтесь, мол, в ногах правды нет. Покосился на топчущих грань света
и тьмы кольчужников.
  - Вы еще тут?
  - Aber wenn ег ein Partisan ist? (А вдруг это партизан? (нем.). - опасливо
хрюкнули из полумглы.
  - Der polevoj Komandir?
  - А хоть Гриша Котовский, - буркнул старец. - Кыш, я сказал!
  И, уже с глазу на глаз, удостоил пришельца вниманием.
  - Ну-с, чем обязан?
  Засунув руку под кольчугу, гость извлек из нагрудного кармана
прямоугольную пластиковую карточку и, чуть подавшись вперед, передал
хозяину.
  - Позвольте представиться.
  Водрузив на переносицу очки в изящной золотой оправе, старец вдумчиво
изучил визитку. Брови его удивленно приподнялись.
  - О? То-то я смотрю, вроде бы лицо знакомое. Однако, позвольте... ведь вы,
кажется, тоже уже умерли?
  Седоусый усмехнулся.
  - Не совсем.
  - Бывает, - хозяин понимающе приобнажил мелкие зубки, но тон его остался
сухим. - И все-таки, чем обязан?
  Он имел полное право недоумевать. Ни в прошлой жизни, ни в нынешней, ни в
любой из предстоящих пути этих двоих не пересекались и, по правде говоря,
не могли пересекаться. Гость понимающе кивнул. С некоторой натугой
расстегнул застежки левого налокотника и засучил рукав. На тыльной стороне
предплечья, въевшись глубоко в гладкую смуглую кожу... и не въевшись даже,
а словно бы светясь сквозь нее, багровело четкое, пожизненно невыводимое
клеймо.
  Золотые, слегка пульсирующие литеры VFC, наискось перечеркнутые косым
андреевским крестом.
  Светло-карие, удивительно цепкие глаза старца в халате на миг сузились.
  И потеплели.
  Неудивительно. Дивной музыкой звучат для людей понимающих эти простые
слова: Винницкий Федеральный централ, блок "X", для особо опасных...
  - Долго ли веревку тянул, браток? - Теперь голос старца был почти свойским.
  - Четвертак, - откликнулся гость. Хозяин уважительно пожевал губами.
  - Солидно. И давно ль откинулся?
  - С начала мая.
  - Хм, - хозяин помассировал указательным пальцем переносицу, задумчиво
косясь в сторону понемногу разгорающегося камина. - А кто за тебя в ответе
будет?
  Скулы седоусого чуть отвердели.
  - За себя сам отвечу, а слово за меня скажут...
  Последовали имена. Старец слушал, прищурившись, вроде бы вполне
равнодушно, лишь изредка кивая в знак очевидного одобрения.
  А когда список иссяк, ворчливо подытожил:
  - Молодняк. Но хлопцы хорошие... И, щелчком отсылая удостоверение
владельцу, потребовал:
  - Погремуху выдай!
  Именовать нежданного посетителя Ваэльо Олеговичем, согласно ксиве, он,
судя по всему, не собирался.
  - Тахви, - обозвался гость. Старец хихикнул.
  - Бобер? Ишь ты... Ну и ладно, Тахви так Тахви. - Длинные пальцы его,
несколько подпорченные вздувшимися бугорками суставов, громко щелкнули. -
Эй, Фриц, где ты там? Сообрази-ка нам тут... э-э-э... по салатику, по
шашлычку... пить будем водочку. Три "Смирновской"...
  Тахви отрицательно покачал головой.
  - Отбой, Фриц! Две "Смирновской" и нарзану. Еще пару шампанского, вон там
поставь, отдельно... э-э... ну, и что там еще у нас есть?
  Лицо старца не отражало никаких эмоций. Но он окончательно признал гостя
за своего, а значит, всему дальнейшему надлежало происходить как положено.
  Спустя минут пять, не больше, круглый стол был заставлен мясными и рыбными
закусками, плошками с ароматным харчо, дивным малороссийским борщом и
густейшей, в проблесках желтого жира шурпой, сковородками с утробно
скворчащей жареной бараниной. В красивом, тщательно продуманном беспорядке
поблескивали узкие, восхитительно потеющие емкости водки, бочата с пивом,
пузатый флакон коньяку, а на почетном месте, маленьком стеклянном столике,
подкаченном вплотную к базальту, горделиво красовались пыльные бутылки
"Киндзмараули", "Ахашени", "Саперави" и огромный глиняный кувшин с
домашним вином. Молчаливые ребята в скрипучих кольчугах, перехваченных
кожаными перевязями, двигались стремительно и грациозно, и мечи,
красующиеся на поясах, нисколько не мешали им выполнять работу.
  Кушали молча, под завораживающую музыку Вивальди.
  Конкретно.
  И, лишь убедившись, что гость, вопреки очевидному нежеланию, сжевал-таки
три ломтика свежайшей семги самого что ни на есть изысканного посола,
запив пищу богов глотком терпкой, сводящей н„бо картлийской амброзией,
хозяин, дав окольчуженным парням минуту на приведение стола в порядок,
изобразил напряженное внимание:
  - Итак?
  - Я бы не стал беспокоить вас, Александр Анатольевич, но там, - палец с
грубовато опиленным ногтем указал куда-то вверх, - очень, подчеркиваю,
очень нехорошо. Разъяснить ситуацию, похоже, не способен даже господин
Гуриэли...
  Бледно-янтарные глазки хозяина подернуло морозцем.
  - Я не люблю Эдика, - отрывисто сообщил старец. - Он непредсказуем.
  - Понимаю, - гость говорил, тщательно выбирая слова. - Эдвард Юсифович,
безусловно, личность сложная. Однако же, нельзя не признать, личность, а
это многое извиняет. Впрочем, это так, к слову...
  Дипломатические экивоки давались Тахви с тяжким, мучительным трудом. Фразы
скрежетали на зубах мерзко, словно насквозь проржавевшие шестерни.
  - Его Высокопревосходительство болен. Очень болен. Его смерть угрожает
единству Федерации, поэтому он живет. Но даже и его силы не беспредельны.
Лучший выход - досрочная передача полномочий. А лучший кандидат в
наследники - внук Президента. Салажонок Димка, который нынче затерялся в
космосе, на какой-то Валькирии. Конкуренты уже дерутся за регентство, но
ни одна экспедиция так и не стартовала. Даже правительственная. Потому что
(nota bene (Обратите особое внимание (лат.).), уважаемый Александр
Анатольевич в данный момент прерваны практически все рейсовые
космоперевозки...
  - Да? - Старец очень естественно пожал плечами. - Ну и что? Это политика.
Я не лезу в политику. Стараюсь, во всяком случае. Ты ведь помнишь, браток,
Витю Гулевара? У Вити была голова как Дворец Ассамблеи. И он говорил:
Галактика большая, ее хватит на всех, а политика маленькая, в ней и двоим
не перетоптаться. Компанию я знаю, там очень хорошие мальчики. Смирновы
тоже не пальцем деланы. А я, слава богу, умер, даже документ такой имею.
Мне решительно без разницы, кто будет дрессировать нового Президента...
  - Простите, Александр Анатольевич, - мягко поправил седоусый. - Дело не в
регентстве. А как раз в рейсовых перевозках. Да вот, извольте взглянуть...
  Подобравшись, словно перед последним роббером в покер, Тахви выложил на
гладкий базальт два видеокристалла. Подумав, выбрал белый. Подвинул к
собеседнику. И, несколько выждав, буднично сообщил:
  - Двое убиты. Двое исчезли бесследно. Отведя взгляд от экрана, старец
тщательно протер окуляры, после чего обширным рукавом халата промокнул в
меру повлажневшие глаза.
  - Какой ужас... такие молодые, земля им пухом. Перекрестился. И
скороговоркой закруглил мысль. Страшное время там, наверху, жуткие
нравы... Может быть, нужно помочь семьям? Единовременно, пенсией? Он
готов. Он подпишет чеки прямо сейчас. Хотя и не были знакомы, но если
такое горе... Впрочем, одна из фамилий, кажется - Деревенко, ему вроде бы
даже знакома. Ах, вот оно что... Редактор! Тот самый?! Теперь все ясно.
Кто же из солидных людей не читает "Вечернюю Землю"?..
  Синий видеокристалл хозяин пещеры просматривал гораздо дольше. А завершив
просмотр, запустил по новой, пару раз даже перейдя на замедление.
  - Ничего не понимаю, - сказал он, выключая комп. - Себе в убыток! Зачем?
  Тахви прикусил губу.
  Этого следовало ожидать. Старый, зарывшийся под землю человек чудовищно
отстал от жизни. Он, похоже, свято убежден, что порядок, установленный
когда-то им, покойным Гулеваром и Его Высокопревосходительством, пребудет
во веки веков. А в природе нет ничего вечного. Кроме человеческого
скотства и алчности.
  Теперь хозяин глядел на гостя в упор.
  - Откуда вообще взялся этот Космический Транспортный банк? Чего эти козлы
хотят: разориться сами? Или пустить по ветру Федерацию?
  - Скорее второе, - сказал Тахви.
  - Я тебя понял, - сказал Александр Анатольевич. Блеклые глазки
заострились, тигрино сверкнули, и гостю стало совершенно ясно: хозяин не
шутит. Он действительно понял все.
  У обитателя пещеры были мозги суперкомпа.
  - А господин Буделян-Быдляну...
  - Оставь! - Старец хлопнул ладонью по базальту, и получилось громко. Очень
громко. - Казачок на Земле им нужен позарез, и чем выше, тем лучше. -
Сейчас он обращался не к собеседнику, а к пустоте, клубящейся над камином.
- Не пойму только, чего ради Молдаван в шестерки подался? Ему что, кушать
нечего?
  - Какое там, - поморщился Тахви. - Пятый подбородок отращивает. Компания
стоном стонет. Но и президентство Обновленной Федерации на дороге не
валяется...
  - Та-ак, - протянул Александр Анатольевич. Встал. Потянулся. Громко, с
явным удовольствием Похрустел пальцами и неторопливо направился к
маленькой, почти незаметной в пещерном полумраке дверке, утопленной
глубоко в стену. Не останавливаясь, поманил гостя за собой.
  - Пойдем, браток...
  Отказываться было бестактно. Да и бессмысленно. За дверью же, как
выяснилось, тоже располагалась пещера.
  Но меньше. И гораздо светлее. Пол здесь был сплошь устлан ворсистым ковром
нежной жовто-блакитной плесени, податливо пружинящей под ногами, а со
стен, поросших диковинными, похожими на тризубую вилку грибами-гнилушками,
истекало мягкое перламутровое свечение, лаская глаза, утомленные мрачным
отсветом пунцового пламени, лизавшего тяжелый гранит приемной. Свет то
чуть мерцал, то слегка вибрировал, то едва-едва трепетал, и в его
жемчужных переливах плясала фигура краснобородого императора римлян и
короля германцев, вытканная на колоссальном, семь на пять, гобелене, а
бронзовые изваяния, стоящие вдоль стен на каменных постаментах, казались
не почти, а вполне, до самой последней детальки живыми.
  - Прошу! - Сопровождая округлый жест хозяина, в воздухе подобно орлиному
крылу всплеснулся широкий рукав халата. - Моя гордость. Моя святая святых.
- Голос старца смягчился. - Что, удивлен? Думал, старикашка гниет себе тут
помаленьку, из ума выживает? Не дождетесь! -