ным затруднением сфокусировав
взгляд на Харитонидисе. - Ты хоро-оший. Ты нас спасешь. Дай я тебя
поцелую...
  Именно в этот миг у господина подполковника застучали в висках крохотные
молоточки. И уже не захотели умолкать. Ни в мягко плывущих сквозь зной
носилках, ни в прохладных коридорах миссии, ни в родном кабинете, где с
шестнадцати ноль-ноль начался прием посетителей.
  Не радовало ничто. В том числе и доклады.
  Особенно последний.
  "Они ползли, как мошкара. Они дрались, как бешеные кошки, - говорил
молоденький сержантик губернаторской гвардии, только этим утром
вернувшийся с излучины Ррийа, где его отделение отбило у дикарей взятый
ими три недели тому рудничный поселок. - Все молодые. Стариков мало.
  - Пленные?
  - Пятеро.
  - Что они сказали?
  - Я спросил их, почему они взбунтовались против своего короля и зачем
вышли на большую дорогу. Они не захотели объяснять... Они захватили
рудничный поселок и жили там три дня. Они обесчестили всех женщин, даже
старух. Если мужья сопротивлялись - убивали. Отбирали все ценное - еду,
одежду, стеклянную тару, если у кого была. Но больше всего меня поразило
не это. Такое бывает часто. Но они убили пятерых землян. Мастера,
технолога, маркшейдера... А остальных взнуздали и катались на них, как на
пони. Это удивительно. Так раньше никогда не было - поднять руку на
землян! Я спросил одного, почему они решились. Он ответил быстро и
уверенно, что их бог, Тха-Онгуа (сержантик-эвестиец произнес "Ха-Охуа"),
захотел, чтобы Твердь и все на Тверди принадлежало им. А Могучие ("то есть
мы с вами, господин подполковник") должны или уйти, или стать их младшими
братьями. В следующей жизни. А в этой - искупить свои грехи перед
старшими. Такова воля их бога, господин подполковник. И вот еще что, -
сержантик вскинул растерянные глаза, - эти пленные были королевскими
сипаями. Все сипаи, даже командиры, перешли на сторону дикарей, как только
те появились. - Лицо его сделалось жестким. - Все пятеро ночью пытались
бежать и были убиты при попытке. Я думаю, ваше высокоблагородие, что
господин Руби прав... - Он осекся и умолк.
  Не задавая больше вопросов, подполковник похвалил сержанта и отпустил его.
А оставшимся в приемной через капрала Перкинса передал приказ явиться с
утра.
  Он сидел за столом в просторном кабинете, украшенном биколором Федерации и
официальным портретом Его Высокопревосходительства господина Президента.
Здесь ему было куда удобнее, чем на квартире. Часто он даже оставался
ночевать в Присутствии, благо комната отдыха давно уже была
переоборудована в полноценную спальню. Он сидел, перебирая записи, которые
делал в биоблокноте, выслушивая доклады, и ему никак не удавалось
сосредоточиться. Слегка побаливала голова, предупреждая о возможном
приступе гемикрании; следовало думать о чем-то легком, приятном, но такая
роскошь была главе Администрации недоступна.
  Вспомнилось утреннее дворцовое безобразие. Затем в памяти всплыло вдруг
растерянное лицо давешнего сержантика. Затем почему-то поселенцы-1, унсы,
подлежавшие централизованному выселению с планеты; поселенцы, которых, как
выяснилось, больше нет. Все это никак не хотело увязываться воедино. Не
было смысла. Не было системы. Если же система и была, то, во всяком
случае, господин подполковник не мог отыскать ключ. И снова - сержантик.
Вернее, его последние слова: "Я думаю, господин Руби прав". Его
высокоблагородие поморщился. Начальник юридического отдела в последнее
время начинает зарываться. Агенты сообщают о его излишне частых встречах с
офицерами губернаторской гвардии, о странных сборищах штатских у него на
квартире, некоторые высказывания, доложенные Харитонидису, изрядно
попахивают крамолой и, уж во всяком случае, несовместимы с высоким
статусом государственного служащего. Заигрывание с военнослужащими,
непонятные контакты с гражданскими лицами... нет, все это, положительно,
никуда не годится. Если у господина Руби есть личное мнение по
политическим вопросам, пусть уходит в отставку, а не занимается
философией. С ним необходимо поговорить. И объяснить, что главная задача
планетарной Администрации состоит в скрупулезном исполнении приказов
Центра. Или в терпеливом ожидании, если таковых не поступает...
  - Ваше высокоблагородие?
  Капрал Перкинс, начальник секретариата, как всегда строгий и чопорный,
положил перед главой Администрации кассету, заполненную кристаллами. Ни
одного свободного сектора. Завтра будет нелегкий день.
  - Перкинс, - он приподнял голову. - Господин Руби вернулся?
  - Никак нет, ваше высокоблагородие. Должен быть завтра с утра.
  - Хорошо. Пусть явится ко мне. Скажем, к полудню. Вы свободны.
  Мигрень понемногу крепчала.
  Разложив постель в комнате отдыха, господин подполковник, наскоро умывшись
и вычистив на ночь зубы, прилег, с головой укрылся большим, не по сезону
теплым одеялом и плотно зажмурился. Иногда сон отгоняет боль. Может быть,
так будет и теперь. Крепко тревожил предстоящий разговор с начальником
юротдела. Беседу следовало бы просчитать заранее, но уже не хотелось
думать о делах. Еще достаточно времени.
  Они увидятся только в полдень...
  Они увиделись гораздо раньше. Около трех пополуночи. Когда, содрав одеяло,
главу миссии рывком посадили на кровати.
  Ослепленный фонарями, бьющими в не желающие разлипаться глаза,
подполковник действительной службы Эжен-Виктор Харитонидис какое-то время
тупо мотал головой, пытаясь хоть немного прийти в себя. Это было нелегко.
Липучие, изматывающие сны цепкими коготками впились в мозг, никак не желая
отпускать. Добившись относительного успеха, он увидел слева и справа от
дивана гвардейцев, напряженно выставивших перед собою узкие стволы
"карамболей", а прямо над собою - человека в сером берете.
  Кристофер Руби крепко держал его за ворот сорочки.
  - Просыпайтесь, подполковник, - высоким, неприятно звонким голосом сказал
начальник юридического отдела, - офицеры роты хотят говорить с вами.
  Краешком глаза глава миссии заметил короткое волнообразное движение,
прокатившееся по спальне: окающие ротики "карамболей" слаженно вытянулись
в направлении дивана, а внимательные прищуры автоматчиков стали похожи на
лазерные прицелы.
  Его по-прежнему боялись.
  И совершенно напрасно.
  За последние три недели Эжен-Виктор полностью вымотался. Не помогали ни
патентованные микстуры, ни скверно припахивающий настой лекаря-туземца,
уже почти пять лет пользовавшего его высокоблагородие и неплохо изучившего
историю болезни высокопоставленного пациента. Раньше помогала выпивка. Но
теперь сие категорически исключалось, и приходилось терпеть и ждать
влажного сезона. Он дождался. Когда дожди полились более-менее регулярно,
дело сколько-то пошло на лад, и даже давешние молоточки к вечеру
угомонились, позволив господину подполковнику ощутить себя человеком. Но
сейчас от внезапного пробуждения и резкой смены положения у него
нестерпимо сдавило затылок, горячие щупальца потянулись к вискам, ко лбу,
к переносице; свет фонарей резал глаза, подстегивая ноющую боль.
  - Кристофер? - хрипло спросил он, мучительно пытаясь рассмотреть
окружающих, но видел только возбужденное лицо Руби. - Вы ко мне?
  - Да, к вам! - сказал Руби. - Только не с докладом. Мне надоело писать
бессмысленные доклады. Всем нам надоело терпеть бардак, который вы тут
развели, ваше высокоблагородие! Впрочем, вы вправе подать рапорт по
инстанциям...
  Харитонидис рванулся. Еще четверо офицеров, стоявших, оказывается, в
изголовье, вцепились ему в плечи. Но остановили его не эти мальчишки - он
был очень силен и тренирован, несмотря на свои без малого пятьдесят. Его
остановила тяжкая боль в затылке, полыхнувшая от резкого движения.
  - Перестаньте трясти меня, Кристофер, - чуть слышно сказал он непривычно
жалобным голосом, - у меня ужасно болит голова. Мне не до философии, ..
  - Извините, господин подполковник, - смущенно ответил Крис Руби, отпуская
смятый ворот и выпрямляясь, - я думал, вы будете сопротивляться...
  - Сопротивляться... Вас одиннадцать человек...
  - Мы просим вас дать слово офицера не препятствовать нашим действиям и не
пытаться воздействовать на солдат и гражданское население.
  - Даю слово. Крис, бога ради, передайте мне вон тот стакан...
  - Извольте! Господа, - сказал начальник юротдела, оборачиваясь к офицерам,
- я полагаю, нам больше не требуется никаких гарантий. Идемте!
  - Как же, не требуется, - приглушенно сказали в дальнем углу, передергивая
затвор. - Еще как требуется. Вы, Кристофер, его не знаете, вы тут
недавно...
  Сквозь гул в ушах голоса долетали плохо, но подполковник готов бы
поклясться, что голос господина Руби зазвучал сконфуженно.
  - Господин подполковник! Весьма сожалею, но вынужден попросить вас выпить
за здоровье Его Высокопревосходительства.
  Глухо звякнуло. Почти неслышно забулькало. В ноздри ударило въедливым
духом травяного самогона.
  - Прошу вас.
  Эжен-Виктор инстинктивно отстранился. Дразнящий, манящий запах, почти
полгода мерещившийся главе планетарной Администрации везде, куда бы ни
заносили его служебные обязанности, вдруг показался омерзительным; будь
это хотя бы "Вицли", даже трехзвездочный, еще бы куда ни шло, но мерзкую
сивуху местного разлива не только отвергал разум, но и отказывалось
принимать нутро. Впрочем, сам виноват. После введения его собственным
указом сухого закона фирменных напитков на Валькирии днем с огнем не
найдешь, тем более что транспорты по-прежнему не идут.
  - Это излишне, Крис.
  - Согласен. К сожалению, господа офицеры придерживаются иного мнения, ваше
высокоблагородие. Ну, за господина Президента!
  Граненая кромка ткнулась в самые губы.
  До сих пор никто и никогда не осмеливался диктовать подполковнику
Харитонидису, когда ему пить, а когда нет. Но колокол в затылке гудел все
надрывнее, могучие руки, способные сгрести в охапку и кучей выкинуть в
распахнутое окно обнаглевших мальчишек, предательски дрожали, а самое
главное - запах, источаемый маслянистой жидкостью, почему-то перестал быть
противен. В конце концов, один лишь глоток, потом еще один, затем - до
дна, и многие проблемы снимутся сами собой; во всяком случае, голова
болеть перестанет максимум через полчаса.
  Проверено не раз.
  Первый глоток его высокоблагородие сделал, явно превозмогая позывы к
блевоте, но, начиная со второго, дело пошло совсем иначе: нездорово-мутные
глаза оживленно блеснули, кожа порозовела.
  - Ух-х... - выдохнул глава миссии. - Паш-шло!
  Кристофер Руби отвел глаза.
  - Вы удовлетворены, господа? Прекрасно. Я могу вам быть чем-то полезен,
господин подполковник?
  - Зажгите свечу, Крис. Благодарю.
  Многоногий топот стих за дверью. Морщась от каждого движения, Эжен-Виктор
Харитонидис поворочался, устраиваясь поудобнее. Боль быстро уходила. Она
была уже и не болью даже, а так, смутным, с каждой секундой все более
тускнеющим воспоминанием о чем-то нехорошем, происходившем то ли с ним,
главой миссии, то ли с кем-то другим, хоть и знакомым, но - по сути -
посторонним, не имеющим к нему отношения.
  Стихли колокола, унялись молотобойцы, с вечера мерно стучавшие в
наковальни висков, взвизгнув напоследок, угомонилась циркулярная пила,
въедавшаяся в череп от переносицы...
  Пришло другое. То, о чем он пытался и почти сумел забыть.
  Хотелось еще.
  Очень хотелось.
  Подполковник застонал.
  Если сейчас же, немедленно, не повторить, все начнется по новой; этого
нельзя допускать, нельзя ни в коем случае. Он не алкоголик. Он не хочет
пить, тем более в одиночку. Ему необходимо полечиться. Он читал когда-то,
что спиртное в малых дозах - лучшее лекарство, а ему и не нужно много;
всего лишь еще один стаканчик - и он опять человек, ну, в крайнем случае -
два стаканчика, но это же тоже не доза...
  Вот! Кажется, снова давит, постукивает в виски... точно!
  Мозг работал точно и четко, круче компа. В резиденции ни капли. На дворе
глубокая ночь, а "Два Федора" теперь закрываются ровно в десять. Притоны?
Нет никаких притонов. Были, да сплыли. Людей можно понять, людям надоели
облавы. В "обезьянник" пойти, что ли? Нет, нельзя. Он, слава богу,
губернатор, а не синяк, чтобы пить с туземцами...
  Какая сука вообще придумала этот гребаный сухой закон?
  Убил бы...
  О!
  Аптека!!!
  Ге-ни-аль-но.
  Ай да Жэка, ай да сукин сын.
  Пусть попробуют отказать больному в медицинской помощи...
  Подполковник попытался привстать. И не смог. Тело стало ватным, дряблым,
мелкая дрожь пробивала каждую мышцу, руки дрожали.
  Нет, никак. Если бы подлые мальчишки не зажилили пойло...
  - Прошу прощения, господин подполковник... В тускловатом сиянии трех
огарков, мигающих в розанах канделябра, вновь колышутся лица. Опять Руби...
  - Крис, Крис! - Пальцы Харитонидиса судорожно заскребли по горлу.
  - Видите, профессор? - голос начальника юротдела озабочен.
  - Да вижу, вижу, все вижу, дорогуша, - отзывается второй, но нельзя
понять, отвечает ли он Кристоферу или обращается к подполковнику. - Что ж
это вы, милейший, как же это вы не убереглись? Теперь, вот-те - нате,
изволь все с самого начала начинать...
  Полузатянутая засиженным мухами туманом, над лежащим склоняется пушистая
седенькая эспаньолка, добрые близорукие глаза, увеличенные толстыми
линзами в роговой оправе, торчком из нагрудного кармашка - облупившаяся
трубочка стетоскопа.
  Доктор Зорге!
  Спаситель, отец родной!
  - Рувим Газиевич, - сипло прохрипел страждущий, - полечиться бы...
  - Обязательно, - радостно подхватывает ведущий эскулап Козы. - И думать не
думайте, что бросим вас такого. Только вы уж простите старика за
откровенность, на сей раз - никакой амбулаторщины, только стационар,
безусловно и категорически стационар. Один раз, mea culpa (Моя вина
(лат.).), поверили на слово, теперь хватит, дорогуша, никаких больше
экспериментов. Вы для нас - отец родной, вам болеть никак нельзя...
  - Пи-ить...
  - Конечно, конечно, сколько угодно... Эжен-Виктор жадно приник к стакану
и, глухо зарычав, выплюнул холодную минералку прямо на белоснежный халат
доктора.
  - Дайте пить, гниды! Пи-ить да-айте!! Хочется крушить и рвать. Не
получается. Вспышка гнева отняла силы. Все как когда-то. Над самым ухом -
голоса.
  - Подержите-ка его, Кристофер. Вот так, так. Хорошо.
  Комариный укус в плечо.
  Черное пламя, рвущее душу на куски, опадает.
  Голоса удаляются, сталкиваются, смешиваются...
  - Вы уверены?
  - Дорогуша, я практикую сороковой год, из них почти двадцать - тут, на
Валькирии; я пользовал еще Бельцина... вы можете, конечно, собрать
консилиум, это ваше право, но, поверьте на слово, милейший, и Абу Алиевич,
и Дорменталь, и мистер Хэрриот подтвердят мой диагноз...
  - Но ведь...
  - Никаких "но", молодой человек. Рецидив есть рецидив. Вы же сами видели:
динамизированная агрессия, неадекватность восприятия; delirium в чистом
виде; больше скажу, налицо синдром Рубцова-Форрестола, если вам это о
чем-то говорит. И я, между прочим, еще в январе предупреждал...
  - ... документальное оформление...
  - А как же? Все оформим, самым документальным образом: скорбный лист,
историю болезни, анализы. Не понимаю, дорогуша, вам нужен начальник на
работе или живой начальник?
  - ...если другого выхода...
  - ...совсем другой коленкор. Завтра с утра ждите санитаров... Ну,
дорогуша, это уже зря... впрочем, премного благодарен... Засим, как
говорится, позвольте откланяться.
  Действие укола постепенно сказывалось. С каким-то тупым, тусклым от
притихшей, но никак не желающей уходить головной боли безразличием
Харитонидис смотрел, как закрылась дверь за доктором, как начальник
юридического отдела снял с себя кожаную курточку и аккуратно повесил ее на
спинку стула. "Он, кажется, сошел с ума?"
Руби подошел к постели, зачем-то поклонившись подполковнику, взял его
мундир, висевший в изголовье, и быстро пошел к двери.
  - Подождите, Крис, - преодолевая слабость, сказал подполковник. - Зачем вы
это делаете... не мундир... это понятно... Но все это... это же мятеж, вас
расстреляют...
  Начальник юридического отдела, чуть помедлив, вернулся к постели и
остановился перед губернатором. Пламя свечей заметалось от его движения. В
комнате было душно, от тяжеловесного Харитонидиса пахло потом.
  - Это не мятеж, - сказал он. - Поверьте мне как юристу. Я не собираюсь
прикасаться к губернской печати. В случае недееспособности главы миссии
законную силу приобретает штамп отдела, возглавляемого временно
исполняющим обязанности... Что же касается "зачем"...
  Кристофер Руби отступил на шаг. Его подташнивало. Хотелось на воздух.
Сердце билось тяжело и редко.
  - Эжен-Виктор, - он впервые назвал губернатора по имени, словно мундир,
перекинутый через локоть, давал ему на это право. - Я восхищался вами
всегда. По сей день. Вы идеальный солдат. Я про таких только читал. И
завидовал. Но я никогда не хотел быть солдатом. - Уловив изумление,
мелькнувшее в глазах Харитонидиса, Крис коснулся лихо сбитого набекрень
серого берета. - Это, подполковник, каприз судьбы. Вы обознались. Я
штатский. Штафирка, шпак. Кажется, это так у вас называется? Вы ведь
знаете, здесь, на Валькирии, я застрял случайно. Мне тут не нравится. Но
пока не летят космолеты, деваться некуда. Я делаю это, - он встряхнул
мундир, - чтобы выжить. Потому что очень скоро на планете прольется кровь.
Очень много крови. И знаете, кто в этом виноват? - Руби замолчал, и
подполковник с удивлением заметил, что паренек говорит не так, как раньше,
а короткими рублеными фразами, словно повторяя подсказку мундира. - Вы,
Эжен-Виктор! Именно потому, что вы идеальный солдат. Позвольте?
  Не дожидаясь ответа, он наполнил стакан минералкой и выпил залпом.
  - Так вот. Для вас приказ - это абсолют. Больше того, абсолютный абсолют,
вроде "масла масляного". Вам плевать, что происходит в мире; без приказа,
отменяющего предыдущий, вы пальцем не шевельнете, что бы ни творилось
вокруг. - Крис еще раз усмехнулся, но глаза его смотрели недобро. - Я
допускаю: там, на Земле, всерьез убеждены, что в составе Галактической
федерации есть королевство Сияющая Нгандвани, суверен планеты Валькирия.
Но здесь, - Руби обвел рукой вокруг себя, - вы, Эжен-Виктор, единственный
на всю округу, кто верит в эту белиберду. Спросите у любого работяги с
путей, спросите у ваших гвардейцев, спросите, если хотите, последнего
бомжа из расконтрактованных, и вам скажут, что это самое ко-ро-лев-ство
придумано Компанией. От начала до конца. Вы скажете - сплетни? Поверьте
мне как юристу: я читал документы, и это действительно так. Хотя я не
знаю, зачем это им было нужно. Позвольте?
  На сей раз он пил "Гмрджуковскую" медленно, с длинными паузами, словно
выгадывая время.
  - За полгода я объездил весь материк. - Крис огляделся, придвинув стул
поближе к кровати, и присел. - Я подал вам девять докладных, а вам было
недосуг вникать в философию, - скопировать интонацию подполковника ему
удалось весьма удачно. - Вас интересовали только темпы работ на путях и
дипломатия, которой нет, так же, как и ко-ро-лев-ства. Есть мы, земляне.
Есть дикари. Договариваться не с кем и не о чем. Нужно выбирать. Либо все
мы уходим отсюда, и быстро, - Руби прижал к ладони большой палец. - Но
тогда нужны космолеты, а их нет. И времени нет. И средств на обустройство
беженцев у правительства тоже нет. А Компания не даст ни креда. Либо, -
указательный палец прижал большой, - подчиниться дикарям... Криса
передернуло.
  - Вы, Эжен-Виктор, из Козы ни ногой. Вы видели только трущобников и
дворцовых макак. А я знаю, что это такое на самом деле. Это не плохо и не
хорошо, это просто не наше. Вы даже не представляете себе, до какой
степени не наше. Даже если потом прилетят федералы, а я не сомневаюсь, что
рано или поздно так и будет, даже если они отомстят за нас, а кое-кого еще
и успеют спасти, - он снова наполнил стакан, но пить не стал, - так вот,
даже в этом случае я не позавидую ни мертвым, ни уцелевшим.
  Стул противно скрипнул. Кристофер Руби подвигал лопатками, разминая
затекшую спину.
  -