ать   вас,   проверять  и  оценивать  вашу  работу.  ВСНХ  будет
выплачивать  вам  по  75 рублей в  месяц,  с оставлением за  вами стипендий,
которые вы получаете.
     Затем нас распределили по отделам ВСНХ.  Меня направили в отдел  черной
металлургии  Планово-экономического  управления,  начальником  которого  был
Гинзбург. Отдел черной металлургии возглавлял Сабсович.
     Первое задание, которое  поручил мне  выполнить Пятаков, было:  сделать
анализ  выполнения  плана за 1923/24  год  трестом "Югосталь",  объединявшим
тогда все металлургические заводы Украины. Пятаков вкратце объяснил мне, что
я должен сделать, дал в качестве образца анализ по тому же тресту выполнения
плана за 1922/23  год и срок для выполнения задания  определил в три месяца.
Работать я должен был в свободное от заседаний время. Затем он вызвал  моего
начальника  Сабсовича  и  обязал  его  обеспечить  меня  материалами  треста
"Югосталь"  и по  мере  надобности  разрешать  печатание  моих материалов  в
машинописном бюро. За время работы над заданием я должен был также научиться
пользоваться арифмометром и счетной линейкой.
     В  положенные  для посещения ВСНХ два дня в неделю, в те часы, когда не
было заседаний,  я делал  необходимые выписки  из отчетов  заводов  и треста
"Югосталь". Обрабатывал  я материалы дома, а затем  показывал Сабсовичу. Под
его руководством я в назначенный  срок сделал порученную  мне работу и после
того, как черновики были несколько раз переписаны, сдал ее Г.Л. Пятакову.
     Пятаков  ознакомился со  сделанным мной анализом,  вызвал  меня к себе,
указал  на  несколько  небольших  упущений,  но  в  целом  дал  моей  работе
положительную оценку. Конечно, это было приятно.  Г.Л.  Пятаков был одним из
крупнейших  советских экономистов,  и  мнение  его было  решающим для  всего
аппарата ВСНХ, в  том  числе  и для  Ф.Э. Дзержинского. Присутствуя на всех,
происходивших на самом высоком  уровне,  заседаниях и совещаниях  в ВСНХ, мы
заметили,  что  докладчики  больше  трепетали  перед  Пятаковым,  чем  перед
Дзержинским:  Пятаков   и  лучше  знал  вопросы,   связанные  с  управлением
индустрией, и был более требователен.
     На  заседаниях  президиума   и  особых  совещаний  ВСНХ  очень   строго
относились  к времени. В  повестку  дня обычно включалось до 10-12 вопросов.
Диаграммы и карты,  необходимые для иллюстрирования  докладов, развешивались
на  специальных  стендах  заранее,   до  начала  заседания.  Пока  вызванный
докладчик шел к трибуне, Г.Л. Пятаков согласовывал с ним необходимое ему для
доклада  время.  Докладчик просил  обычно 30  минут, Пятаков давал обычно не
больше 15-ти.  Но бывало, что  сокращал и это время, а  бывало - значительно
продлевал его.
     Вспоминаю  такой  случай.  Обсуждался  вопрос  о  состоянии и  развитии
химической промышленности.  Докладчик просил  тридцать  минут,  Пятаков  дал
пятнадцать. Но через пять минут он прервал докладчика и спросил:
     - Вы подготовились к докладу?
     - Да, - ответил докладчик.
     -  Нет,  - сказал Пятаков, -  Вы болтаете  о пустяках,  а  прошла треть
вашего  времени. Доклад не подготовлен, я предлагаю его с обсуждения снять и
перенести его на следующее заседание. Возражений нет?
     Он  обвел глазами  зал. Никто не возражал.  Пятаков  вызвал  следующего
докладчика.
     Помню,  я и  другие студенты были несколько расстроены такой резкостью.
Но   скоро  мы  поняли,  как   важно  было  приучить  работников  управления
промышленностью  к  деловитости.  Глядя,  как  растерян  не  подготовившийся
докладчик, никто уже не хотел попадать в такое положение.
     Зато  если доклад был подготовлен солидно, а вопрос представлял большой
интерес,  Пятаков  и  без просьбы  докладчика мог  продлить ему время  и  до
тридцати, и  до  сорока минут,  советовался  с ним, задавал ему  и экспертам
вопросы. Выл такой  случай:  докладчица по вопросу о развитии промышленности
редких  металлов просила  для  доклада  всего 15 минут.  Фактически  Пятаков
удлинил ей время до 45-ти минут, а по окончании доклада сказал:
     - Сообщение очень интересное. По уровню подготовки и по  компетентности
докладчица сама является редким элементом...
     ...В те  годы  закладывались  основы экономической  политики  Советской
власти.  В  числе  серьезных  проблем  была  проблема  амортизации.  Пятаков
настаивал,  чтобы при  установлении  норм  амортизации  учитывался не только
средний  износ  оборудования,  но  и  его  моральный  износ.  Это,  конечно,
увеличивало нормы амортизации, а, следовательно, вело  к росту отпускных цен
промышленности. Такая политика, в условиях и без того сильного разрыва между
ценами на  промтовары  и на  сельскохозяйственную продукцию, рассматривалась
большинством ЦК как "сверхиндустриализаторская".
     Как показала  жизнь,  установка  Пятакова  являлась единственно верной.
Только  такая  установка  и  могла  обеспечить  расширенное  воспроизводство
основных средств государственной промышленности.
     Сугубое  внимание Пятакова к  вопросам  рентабельности проявлялось и  в
отношении  к работе студентов-практикантов. Он считал, что  любой  инженер в
любой отрасли промышленности при разработке любой технологии, любого проекта
должен  обязательно  учитывать  соображения рентабельности.  Под  этим углом
зрения  предложил  он,  помнится,  двум практикантам  из  Горной академии, о
которых я  уже упоминал, - Шмидту и Штыкгольду - переработать представленные
ими доклады.
     Докладчики заупрямились.
     -  Это  дело  экономистов,  -  заявили они.  -  Мы  -  инженеры,  и нас
интересует техническая сторона вопроса.
     Пятаков сначала попытался спокойно убедить их в том, что они ошибаются.
Он говорил:
     -  Грош   цена  проекту  или  технологии,  если  они  не   исходят   из
рентабельности... Никакой капиталист не стал бы держать инженера, который не
принимает  в расчет рентабельности. А нам это  еще важнее, чем им:  ведь нам
нужно с ними конкурировать.
     Но студенты заупрямились, и  Пятаков  в конце концов,  после нескольких
безуспешных  попыток  переубедить   их,  рассердился  и  выставил  обоих  из
кабинета. Они пошли жаловаться Дзержинскому.  Феликс Эдмундович  внимательно
выслушал их и сказал:
     -   Пятаков   прав.  Нам  нужны   такие  инженеры,  которые  строили  и
эксплуатировали бы предприятия выгоднее, экономичнее, чем капиталисты.
     Шмидт и  Штыкгольд не согласились и с Дзержинским и пошли жаловаться на
него и на Пятакова в ЦК. Но их и здесь не поддержали.

     В 1925 году  в СССР был  выращен хороший урожай. Однако государственные
закупки хлеба шли туго. Обладатели излишков, зажиточные крестьяне, не хотели
продавать  хлеб  государству  потому  что,  во-первых,  не  могли купить  на
вырученные  деньги ни  промтоваров, ни сельхозмашин,  и, во-вторых,  цены на
сельхозтовары  были  значительно  ниже,  чем цены  на промышленные  изделия.
Особенно  бросалось   это  в  глаза  при  сравнении  соотношения  цен  между
промышленными и  сельскохозяйственными товарами  с таким же  соотношением до
революции.  Поэтому  крестьяне,  чтобы выручить  деньги,  необходимые им для
текущих  нужд,  для  покупки всяких  мелочей, вывозили  на  рынок кур, яйца,
овощи,  а хлеб  придерживали до  весны, когда, по  их расчетам, цены на него
должны были подняться.  Особенно характерно было это  для Северного Кавказа,
степных районов Украины и Волги. Закупочные  организации, которых тогда было
великое множество, конкурировали между собой и только вздували цены на хлеб.
     Президиум ВСНХ решил  изучить обстановку, сложившуюся  на рынках в этих
районах.  Для  этого нас,  нескольких  практикантов-экономистов, послали  на
места, в деревню, обследовать положение на хлебном рынке. Чтобы крестьяне не
заподозрили в нас "начальство", нам, по согласованию с  редакцией  "Правды",
выдали    удостоверения    корреспондентов    газеты.   Кроме   полагающихся
командировочных, нам выдали не то по 50,  не  то  по 100 -  не помню точно -
рублей  специально  для покупки  определенного количества  остро  дефицитных
тогда на  селе хлопчатобумажных тканей. На купленных образцах мы должны были
проставлять цены, по  которым мы их приобрели. Дело  в  том,  что  торгующие
организации (а тем более - частные торговцы),  пользуясь дефицитом, завышали
установленные  государством розничные  цены.  Об  этом  в  Москву  поступали
сигналы, и  мы  должны  были проверить  их правильность.  К слову скажу, что
сигналы подтвердились полностью.
     Перед  отъездом  нас  собрал  и  проинструктировал  Э.Квиринг  -  и  мы
разъехались. Я попал на Северный Кавказ.
     Как сейчас  помню беседы,  которые  я вел  в  станицах с крестьянами  и
казаками  насчет  того,  почему  они  не  хотят продавать хлеб. Беседовал  я
преимущественно  с зажиточными мужиками - фактическими обладателями хлеба, и
на постой  для этого останавливался у них же. Бывал я и на всех собраниях  и
прислушивался  к  выступлениям крестьян. Но и на собрании, и в личной беседе
трудно было уговорить  крестьянина  откровенно сказать, почему  он не  хочет
продавать хлеб.  Помогало удостоверение "Правды": вот  газета  интересуется,
чем обижен мужик, что ему мешает?
     Помню,  в  станице Усть-Лабинской остановился  я на  постой  у богатого
казака.  Поужинали,  разговорились.  Хозяин  выложил мне  все свои  расчеты,
называл цены на хлеб и ситец до революции и осенью 1925 года. Я едва успевал
записывать.  Сравнение  оказывалось  не  в  нашу   пользу.  Получалось,  что
крестьянин за тот же  труд  может приобрести вдвое  меньше ценностей, чем до
революции: прогадывал и на низких ценах на хлеб, и на высоких на промтовары.
     Вернувшись в Москву,  я  сдал приготовленный  мной  еще  в командировке
доклад  вместе с отрезами  тканей,  к  которым были  приклеены этикетки цен.
После  этого меня с таким заданием направили в Балашовский  уезд Саратовской
губернии. В общем, осенью  1925 года я  побывал  в пяти кубанских станицах и
пяти саратовских  селах. И с Кубани,  и с Волги я присылал корреспонденции в
"Правду",  которые  все  были  напечатаны,  так  что свое  корреспондентское
удостоверение я оправдал.

12. Зиновьевская оппозиция
     Вскоре после ХIII съезда стали  возникать  слухи о новых разногласиях в
ЦК,  на  этот раз между  Сталиным  и Зиновьевым.  Окончательно  обнаружились
разногласия на ХIV съезде партии.
     Как  явствует  из  предыдущих  страниц,  в  преследовании  троцкистской
оппозиции, в зажиме критики особо активную роль играли Зиновьев и Каменев, с
особым пылом выступавшие лично  против Троцкого. Поэтому,  когда выяснилось,
что  теперь Зиновьев и Каменев сами оказались  в оппозиции и негодуют против
зажима  критики, мы,  рядовые  оппозиционеры 1923 года, испытывали некоторое
удовлетворение,  почти  злорадство.  Похоже,  что  и вожди  оппозиции,  даже
Троцкий, испытывали нечто близкое, хотя, казалось бы, чувство это достаточно
мелкое для таких крупных людей.
     Однако  чувство  озлобления  против  Каменева  и  Зиновьева было  очень
велико.  То,  что  мы,  зеленая  молодежь,  пострадавшая  от  установленного
Зиновьевым  и  Каменевым внутрипартийного режима, искренно радовались  тому,
что наши противники попали в беду, - это, допустим понятно. Но  руководители
бывшей оппозиции, такие политические деятели, как Троцкий, Радек, Раковский,
Пятаков,  Преображенский,  И.Н.Смирнов и другие, не должны были  поддаваться
личным   чувствам,   а    обязаны   были   руководствоваться   исключительно
политическими мотивами и интересами партии.
     Руководитель, который в  политике руководствуется  чувством озлобления,
не  годится  на роль  вождя партии. "Озлобление,  - писал Владимир  Ильич  в
письме "К  вопросу о национальностях, или об автономизации", - вообще играет
в  политике  обычно самую худшую  роль". И  в  этом  случае  -  как показали
последующие  события  -  озлобление  против  Зиновьева  и  Каменева  сыграло
отрицательную роль.
     Л.Д. Троцкий обязан был поддержать на XIV съезде зиновьевскую оппозицию
в ее  принципиальных  спорах  со Сталиным, ибо  Зиновьев  и вся  его  группа
занимали на этом съезде правильную позицию -  и  в  вопросе  об  отношении к
кулаку и  середняку, и в вопросе о строительстве социализма в одной отдельно
взятой  стране, и  в вопросе  о внутрипартийном  режиме.  Святая обязанность
Троцкого и его сторонников была  забыть о своих прошлых распрях с Зиновьевым
и Каменевым.
     Такая тактика была бы верной по существу и  единственно результативной.
Она не дала бы Сталину пустить  в ход свой  единственный козырь,  который он
использовал, когда оппозиция - слишком поздно!  - организовала "Объединенный
блок". Сталин тогда заявил, что это  объединение -  беспринципное. Он не мог
бы  заявить это,  если бы Троцкий поддержал  Зиновьева  еще  на  ХIV съезде.
Наоборот,   такое   выступление  свидетельствовало  бы  о   принципиальности
Троцкого,  сумевшего подняться  выше политических  дрязг, выше  личных  обид
против Зиновьева.
     Но Троцкий на  ХIV  съезде партии молчал. Молчал, не выступал, несмотря
на неоднократные попытки делегатов выяснить его позицию.
     А  между  тем  Сталин  больше  всего  боялся,  что  Троцкий  выступит в
поддержку   зиновьевской  оппозиции.   Потому  и   стремился   он   избежать
предсъездовской  дискуссии,  что  боялся  объединения  обеих   оппозиций  на
принципиальной платформе.
     Сталин   действовал  как  опытный   политик,   руководствуясь   заранее
продуманным расчетом. Он и  на молчаливую поддержку Троцкого в своей  борьбе
против Зиновьева  тоже рассчитывал, хоть и опасался всяких неожиданностей. И
расчет  его  оказался  верен,  он  угадал,  что  Троцкий   поддастся  своему
озлоблению и не  поддержит Зиновьева. Сталин не был особо проницательным, но
все отрицательное в  человеке  он  чуял  и старался  его использовать.  Чего
стоит,  например,  тот раздел  политического  отчета ХIV съезду,  в  котором
Сталин сообщает, что  Зиновьев и Каменев в свое  время требовали  исключения
Троцкого из ЦК и даже из партии.

     "Позвольте теперь перейти, - говорил Сталин,  - к  истории нашей борьбы
внутри  большинства  ЦК.  С  чего началась  наша размолвка?  Началась  она с
вопроса  о том: как быть с тов.  Троцким? Это было в конце 1924 года. (Подч.
нами).  Группа ленинградцев вначале  предлагала исключить  тов. Троцкого  из
партии... Мы, т.е. большинство ЦК, не согласились с этим... Спустя некоторое
время после этого, когда собрался у нас  пленум ЦК,  Зиновьев вместе с  тов.
Каменевым потребовали немедленного исключения тов. Троцкого из Политбюро. Мы
не  согласились  с  этим  предложением  оппозиции,  получили  большинство  и
ограничились снятием тов. Троцкого с поста Наркомвоенмора. Мы не согласились
с тов. Зиновьевым  и Каменевым потому, что знали (подч. нами), что  политика
отсечения  чревата  большими опасностями  для партии,  что  метод отсечения,
метод  пускания  крови,  - а  они  требовали крови,  - опасен,  заразителен,
сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, - кто же у нас
останется в партии?" (ХIV съезд, стен.отчет, изд.1926 г., стр.502).

     Сегодня,   когда   хорошо   известны    сталинские   методы,   особенно
отвратительно  звучит  это лицемерное  беспокойство  по поводу "отсечения" и
"пускания крови",  эта  добродетельная тревога  насчет  того, "кто ж  у  нас
останется  в партии". Но  тогда, тогда-то зачем Сталин говорил  все  это  на
съезде? Разве не ясно, что он хотел прибегнуть к своему излюбленному методу:
натравить  Троцкого на Зиновьева или, по крайней  мере,  нейтрализовать его?
Для этого ему и надо было представить дело  так, что  именно Зиновьев ссорил
его  с  Троцким,  что   именно  Зиновьев  -  сторонник  метода  отсечения  и
кровопускания,  а  не  он, Сталин,  который, как  мы  теперь знаем, блестяще
осуществил  этот  метод  сначала в отношении  Троцкого,  затем - Каменева  и
Зиновьева, затем - Бухарина, а затем...
     Все  это  свидетельствует о том,  что Сталину не только "везло" в  силу
сложившейся в стране и в мире ситуации. Он был достаточно умен, проницателен
и бессовестен, чтобы в каждом конкретном случае выбрать подходящий метод для
окружения и политического уничтожения своих противников.
     Верно, у него было одно существенное преимущество: он хорошо знал, чего
он хотел, в то  время как другие его скрытых  замыслов и не  подозревали. Он
руководствовался только  своим  личным  расчетом,  в  то  время  как  другие
исходили, прежде всего, из интересов партии и революции.
     Это  подтверждается  хотя  бы  тем, как  фактически произошли размолвка
между Сталиным  и Зиновьевым. Версию Сталина мы уже знаем.  Теперь послушаем
версию Зиновьева:

     "Между  ХII  и  ХIII съездами у  нас почти  что не  было сколько-нибудь
серьезных  расхождений.  Первое  серьезное  расхождение  началось после ХIII
съезда, можно сказать назавтра после ХIII съезда. И тут решающую роль играет
выступление тов.  Сталина, которое  было потом напечатано,  речь, содержащая
прямое нападение  на  Каменева и  меня. Нападение на меня  было по вопросу о
диктатуре партии  - формулировка, которая была одобрена ХII съездом партии и
которую тов. Сталин критиковал в этой речи у секретарей  укомов, сказав, что
"кажется, ХII съезд ее принял". (там же, стр.454)

     Сталин   и  Зиновьев  по-разному  рассказали  историю  их  разногласий.
Зиновьев начало  разногласий  относит  к маю  1924 года  и  связывает его  с
выступлением Сталина на  совещании секретарей укомов  по вопросу о диктатуре
партии. Сталин начало разногласий относит к концу 1924 года,  когда Зиновьев
предложил исключить Троцкого из партии. Однако неопровержимым остается факт,
что Сталин неожиданно напал на своих вчерашних единомышленников именно в мае
1924 года, т.е. сразу после  окончания ХIII съезда РКП(б), когда только  что
произошло  отсечение  от  руководства первой  группы  сторонников  Троцкого.
Вчерашние  союзники, с  которыми  он совместно  действовал  против Троцкого,
теперь,  после ХIII съезда,  ему  уже не нужны; он задумывает и осуществляет
отсечение от руководства второй, зиновьевской группы - и использует для этой
цели других союзников: Бухарина, Рыкова и Томского.
     "На вопрос  к Сталину, - говорил Зиновьев, - зачем он выступил со своей
статьей, он сказал, что  он имел целью  расширить ядро, ибо оно стало узким"
(там же, стр.455).
     В  этом  ответе, как  в  капле  воды,  просвечивает  интриганская  суть
Сталина.  Он  даже  не  скрывает  своей цели:  дискредитировать  Зиновьева и
Каменева, вчера еще вместе с ним составлявших руководящую тройку.
     Если ядро узкое, то почему  не обсудить  этот вопрос  в Политбюро и  на
пленуме ЦК?  Когда Троцкий, на  основе согласованной  резолюции от 5 декабря
1923 года, выступил  с разъяснением  в своей  брошюре  "Новый курс",  Сталин
обвинил его в том, что он сделал это без предварительного обсуждения вопроса
в Политбюро. Сталин говорил тогда: "Перед партией стал вопрос: существует ли
у нас ЦК... или  существует сверхчеловек, для которого законы не  писаны". А
тут,  после ХIII  съезда  партии, Сталин сам, без согласования  с Политбюро,
выступает  на курсах  секретарей укомов с обвинениями в  адрес  двух  членов
Политбюро, да  еще по вопросу, по которому существовало  решение ХII  съезда
партии!
     Нет,  не  в том  дело, что  "ядро" было слишком узким. "Ядро" было  для
Сталина,  наоборот,  слишком  широким.  Он  хотел  заменить  "тройку"  своим
единоличным руководством.  "Тройка" устраивала  его, пока Зиновьев и Каменев
помогали ему устранять из руководства Троцкого.
     Зачем же Сталин выступил в защиту Троцкого на ХIV съезде? Мне думается,
что  Сталин, имея  ясную конечную  цель  - убрать  всех своих соперников - в
период ХIV  съезда еще не был  уверен, что это  удастся  ему  быстро  и  без
сопротивления. Выбирал  он пути  и  средства  осторожно,  ощупью.  Авторитет
Троцкого и в партии, и в  ст