всего беспокоило Сталина - претензии  на руководство. Он
сделал все, чтобы отстранить близких к Ленину вождей партии от  руководства,
а они, оказывается, еще на что-то претендуют. Но и отстранить ему было мало,
ему  нужно  было  скомпрометировать, унизить,  поиздеваться. Так,  говоря об
отказе  оппозиционеров  от своих  взглядов,  Сталин  сказал: "Не  впервые им
приходится отказываться от  своих взглядов, - почему бы им  не отказаться от
них еще разик?" (Стеногр., стр. 412-416)  . Разве в этих словах  не слышится
уже голос будущего режиссера судебных процессов?
     Требования  отречься  от  своих  взглядов  в   1927-1928  году,  как  и
требования признаться  в  не  совершенных преступлениях в  1936-1938  годах,
нужны были Сталину для одной и той же цели - лишить своих противников чести,
авторитета,  растоптать и унизить  их, оставив его  одного  всегда правым  и
непогрешимым.  Не  интересы  партии, не интересы  революции, а далеко идущие
замыслы диктатора руководили им.
     Поддержанное съездом требование Сталина  к оппозиции отречься от  своих
взглядов противоречило всему строю ленинской партии, всем ее принципам.
     Исключение из партии большого количества оппозиционеров  за фракционную
работу при  том,  что  оппозиции  было отказано  в  напечатании -  в порядке
предсъездовской дискуссии - ее платформы  и тезисов,  свидетельствует о том,
что нарушение оппозиционерами  партийной дисциплины было вызвано, можно даже
сказать  спровоцировано  сталинской  фракцией, не давшей  оппозиции изложить
свои взгляды партийным массам.
     Если  бы  ЦК дал указания опубликовать платформу и  тезисы  оппозиции в
печати (как это было при  Ленине даже в обстановке гражданской войны), разве
стали бы оппозиционеры печатать их на ротаторах и пишущих машинках?
     Как стоял на съезде вопрос о фракциях?
     Вопрос о  фракционности  и дисциплине был выдвинут руководителями ЦК на
первый  план  и  затмил  все  остальные вопросы. Причем и в речах  Сталина и
Рыкова, и в речи Каменева усиленно подчеркивались недопустимость и вредность
фракционности.
     Я  думаю,  что  и  отношение  самой  оппозиции  к  этому  вопросу  было
недостаточно   четким.  Оппозиция   оправдывалась.  На  всех   пленумах  ЦК,
конференциях  и  съездах  оппозиционеры доказывали,  что  принципиально  они
против  фракционности,  что  они вынуждены прибегать  к  фракционный методам
только потому, что им не дают отстаивать свои взгляды. В такой  формулировке
чувствовалась неуверенность оппозиции в правоте и законности своих действий.
     Между тем, при нормальном положении, в партии, какой она была,  скажем,
при  Ленине,  все  фракции  во  время  внутрипартийной   борьбы   пользуются
одинаковыми правами в  смысле использования партийной печати, выступлений на
партсобраниях  и т.д.  Фракции были нужны партии, потому  что  именно  путем
споров между  фракциями можно  было  организовать эффективное и  откровенное
обсуждение различных взглядов.
     В.И.   Ленин,   выступая  против  фракций,   не  отрицал  правомерности
фракционной  борьбы, он лишь считал, что  к  этому  крайнему методу  следует
обращаться  в  тех крайних же случаях,  когда  имеются острые принципиальные
разногласия.
     При   Ленине  в  важные  переломные  периоды  дискуссии  внутри  партии
происходили  по  платформам,  и  это  считалось  совершенно  естественным  и
закономерным. Так было во время борьбы по вопросу о Брестском мире, так было
и во время дискуссии о  профсоюзах. Запрещение фракций X съездом партии было
временным   мероприятием,   вызванным   остротой   момента,    в   частности
Кронштадтским мятежом.
     В брошюре  "Кризис  партии", написанной в январе  1921  года,  Владимир
Ильич писал:

     "Если  есть  коренные и глубокие  разногласия,  - могут сказать  нам, -
разве не оправдывают  они даже самых  резких и фракционных выступлений? Если
надо сказать новое и непонятное,  не оправдывает ли это иногда даже раскола?
Конечно, оправдывает, если  разногласия действительно крайне глубоки и  если
исправления  неправильного  направления политики партии  или рабочего класса
нельзя достигнуть иначе". (ПСС, т.42, стр.275)

     Второй  раз  Ленин выступил по  вопросу  о фракциях на  X  съезде,  при
рассмотрении и утверждении резолюции "О единстве партии".
     Д.Б. Рязанов при  обсуждении  этого вопроса внес поправку  к резолюции,
которая  гласила: "Осуждая самым  решительным  образом всякую фракционность,
съезд в то же время высказывается так  же решительно против выборов на съезд
по платформам".
     Владимир Ильич выступил против предложения Рязанова.

     "Я думаю, - сказал он, - что пожелание  т.  Рязанова, как это  ни жаль,
неосуществимо.  Лишить  партию  и членов ЦК права  обращаться к партии, если
вопрос коренной вызывает разногласия, мы  не  можем. Я  не представляю себе,
каким образом  мы можем  это  сделать!  Нынешний  съезд  не может  связывать
чем-либо  выборы на  будущий съезд: а если  будет такой вопрос, как, скажем,
заключение Брестского мира? Вы ручаетесь,  что не может быть таких вопросов?
Возможно,  что  тогда  придется  выбирать  по  платформам...  Я  думаю,  что
запретить это мы не в силах... Это чрезмерное пожелание, которое невыполнимо
и которое  я предлагаю отвергнуть". (Стен.  отчет X съезда  РКП(б),  М.1963,
стр.540)
     Но  именно такое  положение создалось  в  партии  накануне  ХV  съезда.
Опасность,  все  более  грозно  нависавшая  над  партией,  была  куда  более
серьезна,  чем фракционность и нарушение дисциплины.  Это была та опасность,
на которую обратил внимание в своем завещании Ленин и которой пренебрег ЦК -
опасность сосредоточения в  руках Сталина "необъятной власти". Это влекло за
собой,  как  вскоре  подтвердила  жизнь,  сползание  с  пролетарской  линии,
ликвидацию ленинских норм и установление личной диктатуры.
     Тем  не менее  ХV съезд, даже  не пожелав  разобраться,  откуда  грозит
опасность,  во  главу  угла   поставил  вопрос   о  дисциплине  и  борьбе  с
фракционностью.   Запретив,  как  уже  сказано  выше,  печатание   платформы
оппозиции  в  партийной  печати, ЦК  санкционировал не только  исключение из
партии, но  и арест  директора  типографии  "Красный  пролетарий"  Фишелева,
"самовольно" напечатавшего платформу.
     Выступая на ХV  съезде, Рыков и  Сталин, говоря  об  отречении от своих
взглядов, проводили аналогию с обстановкой X съезда.
     Аналогия эта не выдерживает критики.  На  X съезде никто не требовал от
"Рабочей оппозиции" отречения от своих взглядов - требовали только отказа от
их  пропаганды. Сталин  же и  разделявшие его концепцию делегаты ХV съезда в
своих  выступлениях  и  репликах требовали от  оппозиционеров  средневековых
покаяний. Современные историки намеренно обходят, игнорируют эту разницу.
     Нужно совершенно забыть или никогда не знать атмосферу, внутрипартийный
климат, существовавший при Ленине,  чтобы сравнивать  с  ней внутрипартийную
атмосферу, созданную сталинским руководством.
     "Рабочая  оппозиция" расходилась с  большинством партии по  программным
вопросам, она  утверждала,  что  не партия,  а профсоюзы являются авангардом
пролетариата. Ленин определил это течение не  меньшевистским, как назвал его
Сталин,  а  "анархо-синдикалистским",  и  Х  съезд  признал  несовместимость
пропаганды взглядов "Рабочей оппозиции" с принадлежностью к коммунистической
партии.
     Оппозиция же 1926-1927 г. стояла на программных позициях большевизма, и
ни один  из  выступавших  на  ХV съезде  ораторов  от  большинства  не  смог
опровергнуть этого, не смог доказать выдвинутые против оппозиции обвинения в
"меньшевистском уклоне".
     Взгляды мясниковской группировки, которая защищала "свободу  печати  от
монархистов  до  анархистов включительно", тоже  не имели  ничего  общего  с
большевизмом и не  выдерживают  сравнения  с  взглядами оппозиции  1926-1927
годов.
     Но разве можно сравнивать отношение  Сталина  к оппозиционному блоку  с
отношением Ленина к "Рабочей оппозиции" и даже к "группе Мясникова"?
     Достаточно  ознакомиться с  письмом Ленина к  Мясникову  от 5.VIII.1921
года  (ПСС, т.44,  стр.81-82),  чтобы убедиться, с  какой внимательностью  и
предупредительностью относился Ленин  к своему идейному противнику. Владимир
Ильич писал Мясникову:

     "Оторванность  комячеек  от партии? Есть. Зло, бедствие, болезнь. Есть.
Тяжелая  болезнь.  Лечить  ее надо не "свободой" (для  буржуазии), а  мерами
пролетарскими  и партийными. То,  что вы говорите о  поднятии  хозяйства, об
автоплуге и прочем, о борьбе за "влияние" на крестьянство и т.д., содержит в
себе много верного,  много  полезного.  Отчего бы  вам не  выделить  это? Мы
сойдемся и будем работать дружно, в одной партии. Польза будет громадная".

     Разве  Ленин  предлагал  исключить  из партии  "Рабочую оппозицию", как
проделал это Сталин  с  ближайшими  соратниками Ленина?  Нет,  хотя  взгляды
"Рабочей оппозиции" отклонялись от программы партии.
     Приведенная Рыковым на ХV съезде партии выдержка из резолюции Х съезда,
относящаяся к  "Рабочей оппозиции", приведена им не полностью. Полностью она
выглядит так:

     "Съезд  РКП(б),   решительно  отвергая   указанные   идеи,   выражающие
синдикалистский и анархический уклон, постановляет:
     1.  Признать  необходимой неуклонную и  систематическую борьбу с  этими
идеями;
     2.  Признать  пропаганду этих  идей несовместимыми с принадлежностью  к
Российской коммунистической партии;
     3. Поручить ЦК партии строжайшее проведение в жизнь этих своих решений.
Съезд  указывает вместе с тем, что в  специальных изданиях, сборниках и т.п.
можно  и должно быть уделено место для наиболее обстоятельного обмена мнений
членов партии по всем указанным вопросам". (Стен. отчет X съезда, стр.576)

     Вот именно эту последнюю фразу и опустил Рыков.
     Из  стенограмм X съезда и из  приведенного текста его решения явствует,
что:
     а)  Х  съезд не исключил "Рабочую оппозицию" из партии и не требовал от
ее членов произнесения покаянных речей;
     б) Х съезд не  только  разрешил, но даже рекомендовал обмен мнениями "в
специальных изданиях, сборниках и т.д.".
     Можно  ли  сравнивать отношение  к  оппозиции  Х  съезда,  руководимого
Лениным, и  ХV-го, руководимого Сталиным?  Ведь ни накануне ХV съезда, ни на
самом съезде не было  допущено никакого "обмена мнений",  оппозиции заткнули
рот, всех оппозиционеров исключили из партии, а затем постепенно передали  в
распоряжение органов ОГПУ и отправили  в ссыпку.  А  ведь в 1927-1928 году в
стране не было ни голода, ни Кронштадтского восстания!
     Ленин и  возглавляемый им ЦК ни на Х-м, ни на  ХI-м  съезде не спешил с
исключениями  из партии, хотя  оппозиция и  после Х  съезда продолжала вести
фракционную  работу. Наоборот,  ЦК  делал  все,  чтобы  облегчить  оппозиции
постепенное сближение  с  партией:  выдвигал  оппозиционеров на  руководящую
работу (Шляпников впервые был избран  в ЦК  именно  на Х съезде), доверял им
руководство чисткой партийных организаций  в ряде крупных центров страны,  и
т.п.
     Сталин  делал все наоборот. Ленин рекомендовал X  съезду  избрать  в ЦК
двух членов "Рабочей оппозиции".  Сталин, не дождавшись ХV  съезда,  в канун
открытия  дискуссии  исключил из  партии  двух руководителей  оппозиционного
блока -  Троцкого и Зиновьева. А ряд известных оппозиционеров, в том числе и
бывшие члены ЦК, и герои гражданской войны (как, например, Мрачковский) были
посажены в тюрьму или отправлены в ссылку.
     Второго  декабря 1927 года  открылся  ХV  съезд. На  другой  день, 3-го
декабря более 120 ответственных представителей оппозиции обратились к съезду
с предложением  установить в партии мир.  В основу этого мира  подписавшиеся
предлагали положить следующие принципы:
     1.  Прекращение всякой  фракционной  работы, роспуск  всех  фракционных
организаций в РКП(б) и в Коминтерне.
     2. Подчинение решениям съезда.
     Подписавшиеся  выразили  свое  непоколебимое  решение  пресекать  любую
попытку  раскола  и организации второй  партии,  как  противоречащую  учению
Ленина и обреченную на гибель.
     В то же время подписавшиеся представители оппозиции твердо заявили, что
они не могут отказаться от взглядов,  в правильности  которых они  уверены и
которые изложены ими перед партией в платформе и в тезисах.
     "Мы, - писали в своем заявлении 121 оппозиционер, - будем работать  для
партии, защищая свои взгляды  в строгих рамках  устава и решений партии, что
является  правом каждого большевика, зафиксированным в ряде основных решений
съездов  при Ленине  и после  него". В  заключение  подписавшиеся  заявляли:
"Перед съездом и во время съездовской дискуссии мы боролись  за свои взгляды
со всей  твердостью и  решительностью. Решив подчиниться съезду, мы с той же
твердостью и  решительностью  проведем  это  в  жизнь,  как  верные  солдаты
большевистской пролетарской армии".
     В  ходе  обсуждения  текста  "Заявления  121"  в  оппозиционном  центре
возникли серьезные разногласия между  троцкистами и  зиновьевцами. Троцкий и
его   единомышленники   были  против  капитулянтских  ноток,   звучавших   в
"Заявлении",  в  частности - против приведенного  нами выше  заключительного
абзаца.  Но  во  избежание раскола троцкистская  сторона  пошла на некоторые
уступки.
     Съезд рассмотрел  "Заявление 121" и  вынес следующее решение: "Принимая
во  внимание,  что разногласия между  партией и оппозицией из  ''тактических
переросли  в  программные,  что  троцкистская  оппозиция   объективно  стала
фактором   антисоветской  борьбы,  ХV  съезд  объявляет   принадлежность   к
троцкистской оппозиции и пропаганду ее взглядов несовместимыми с пребыванием
в рядах большевистской партии". (ХV съезд, стен. отчет, т.II, стр. 1434)
     После  принятия  съездом  этой  резолюции,  18  декабря  1927  года  на
заседании  оппозиционного  центра  произошел  раскол  в   оппозиции.   Часть
оппозиционеров во главе с Зиновьевым и Каменевым решила капитулировать, и 19
декабря они подали новое  заявление в президиум съезда. В этом заявлении они
"приняли  к  исполнению  требование  съезда  об  идейном  и  организационном
разоружении", иначе  говоря - отказались от  своих  взглядов.  Вскоре к  ним
присоединились и некоторые троцкисты: Г. Пятаков, Л. Серебряков, Дробнис.
     После  раскола  оппозиции троцкистская  группировка подала за подписями
Смилги,  Муралова,  Раковского  и Радека  заявление ХV съезду от имени  всей
оппозиции.   В  этом  заявлении  более   резко,   чем  в  заявлении  121-го,
подчеркивалась приверженность платформе оппозиции.
     19  декабря   ХV  съезд  вынес  решение  по   поводу  "Заявления  23-х"
(зиновьевцев), в котором говорится:

     "1.  Не   рассматривать  заявления  исключенных  из   партии  Каменева,
Зиновьева и др., внесенное 19 декабря 1927 года,  ввиду  того, что  ХV съезд
уже исчерпал вопрос об оппозиции в резолюции от 18 декабря.
     2.  Предложить  ЦК  и ЦКК  принимать  заявления  исключенных  из партии
активных деятелей бывшей оппозиции лишь в индивидуальном порядке и принимать
решения  по заявлениям лишь спустя шесть месяцев  после подачи заявления при
условии, что: а) поведение подавших  заявление соответствует обязательствам,
взятым  на  себя  авторами  заявлений;  б) сами заявления б.  оппозиционеров
вполне отвечают требованиям ХV съезда и, следовательно, исходят из отказа от
"платформы 83-х", "платформы 3 сентября" и "платформы 15-ти".

     Заявления  оппозиции, даже такие  крайне капитулянтские, как  заявление
23-х зиновьевцев,  уже не могли смягчить  Сталина. Эволюция коммунистической
партии,  двигавшейся  по  пути  сползания  с  марксистских  позиций на  путь
единоличной  диктатуры,  продолжалась.  Наоборот,  капитуляция   зиновьевцев
только укрепила Сталина в его намерении и придала ему уверенности.

17. Арест, тюрьма и ссылка
     Массовые   аресты   оппозиционеров   начались  вскоре   после   съезда.
Оппозиционный  центр  оповестил  нас  о  принятом  Политбюро  решении:  всех
активных   оппозиционеров   арестовать   и   отправить   на   три   года   в
административную  ссылку.  Будучи  предупреждены  мы  могли подготовиться  к
обыскам, в частности - изъять из квартир всю нелегальную литературу.
     Высылали  оппозиционеров  в  отдаленные  места  Сибири  и Средней Азии.
Лидеров вызывали в ОГПУ  и  зачитывали  им соответствующее  решение коллегии
ОГПУ. Так были вызваны X.Г.Раковский, К.Б. Радек, И.Т. Смилга, И.Н. Смирнов,
Е.А. Преображенский и многие другие.
     Несколько иначе  обстояло  дело  с  Троцким.  Ему  объявили  у него  на
квартире, что  его направляют в ссылку  в город Верный (ныне  Алма-Ата). Ему
предоставили отдельный вагон, в  котором,  кроме него и ехавших вместе с ним
членов  семьи, разместились его  личный архив, библиотека и  все необходимые
ему вещи (включая охотничий инвентарь и собаку, по поводу которой было много
острот в тогдашних газетах).
     Высылка  Троцкого  была назначена  на  7  января  1928  года. Поезд,  к
которому должны были прицепить его  вагон, отходил с Казанского вокзала, и к
назначенному  времени  там  собралась огромная  толпа, не  меньше 6-7  тысяч
человек, конечно,  преимущественно  оппозиционеров. Поезд стоял на линии, но
вагона с Троцким и его семьей не  было. Мы решили,  что  Троцкого спрятали в
одном из вагонов, и  отдельные товарищи стали обходить один вагон за другим.
Но Троцкого не было. Тогда демонстранты легли на рельсы и задержали поезд на
два часа, до тех пор, пока,  созвонившись  с квартирой Троцкого, не  узнали,
что все дома, потому что никто за ними не приезжал.
     Приехала за ним  группа чекистов во  главе с Дерибасом на другой  день.
Возмущенный обманом,  Троцкий отказался  открыть  им дверь. Дверь  взломали.
Троцкий отказался добровольно  ехать с  ними.  Тогда,  обратившись к охране,
Дерибас воскликнул:
     - Товарищи, послужим Советскому Союзу, потащим Троцкого в машину!
     - Контрреволюции вы служите, а не  Советскому Союзу, - ответил Троцкий,
которого на руках потащили в машину.
     Троцкого и членов  его семьи  посадили в машину,  вывезли  на  какую-то
станцию  окружной  железной дороги, где его ожидал  вагон. Затем  этот вагон
вывезли на Казанку, где прицепили к поезду, идущему в Среднюю Азию.
     За мной пришли  вечером 8 января. Три вооруженных чекиста, явившиеся на
квартиру, предъявили ордер на обыск и  арест. Обыск длился  несколько часов,
кое-что  у меня взяли, но основная литература была спрятана. Повезли меня на
Лубянку,  2  (ныне площадь  Дзержинского),  в  комендатуру, расположенную  в
первом  этаже главного здания ОГПУ. Там я случайно встретился с  несколькими
оппозиционерами из нашего института. То есть они попали туда не  случайно, а
так же закономерно, как я. Случайной была  только  наша встреча, потому  что
тюремная система на Лубянке, 2  была построена  так, чтобы арестованные ни в
коем  случае не  могли встретиться. Но гепеушники  еще  не  были  тогда  так
подготовлены к массовым  арестам,  как впоследствии, а в тот день  в  Москве
были  произведены такие массовые аресты оппозиционеров,  что комендатура  не
сумела обеспечить полную изоляцию заключенных.
     Как   я  узнал  потом,   в  тот  день  были  арестованы   и  почти  все
оппозиционеры-плехановцы: В.Мишин, П. Поддубный,  И. Ефретов,  Я. Каганович,
Кучин, Шабхи и многие другие.
     Привезли меня на Лубянку в полночь и сразу приступили к личному обыску,
фотографированию,  "игре на пианино"  (снятие отпечатков  пальцев) и  прочим
процедурам,  которые  так точно и с такой художественней силой  описаны А.И.
Солженицыным в его "Круге первом".
     Операции по "обработке" заключенного ничем не отличались в 1928 году от
тех, которым подвергся  в  40-х  годах  арестованный  дипломат Иннокентий из
солженицынского романа.  Разница была в переживаниях. Иннокентий,  до самого
момента ареста принадлежавший к  "элите" и