н именем Виктор.  На этом основании
ему выдали паспорт на имя Виктора Львовича, православного вероисповедания, и
он  поселился  в Чите, где занимался уроками -  преимущественно  летом.  Как
преподаватель  он  пользовался большой популярностью у  читинской буржуазии,
ему  платили  за  уроки  от 30 до 40  рублей  в месяц,  а один  из читинских
миллионеров за подготовку сына предоставил ему, кроме того, комнату в  своем
особняке и полный пансион.  Летом Давид-Виктор зарабатывал до 200-300 рублей
в месяц и откладывал  деньги  на зиму, когда уезжал в  Харьков, где учился в
университете, на юридическом факультете, который он окончил в 1916 году.
     Мне  было  пятнадцать  лет  в  1915  году,  когда я  окончил  Иркутское
пятиклассное высшее начальное училище. Хозяин дома, в котором мы тогда жили,
занимавшийся крупным извозным промыслом, порекомендовал меня одному из своих
клиентов, купцу-бакалейщику  Баумцвейгеру,  искавшему кладовщика. Мы с мамой
пошли на переговоры, и хозяин предложил по  тем временам прекрасные условия:
75 рублей в месяц (в  1915 году это были большие деньги), полное питание, да
еще, кроме того, обещался перед каждым выходным днем  посылать со мной домой
разные продовольственные товары. Свое  обещание  он выполнил: каждую  неделю
посылал нам  пуд муки,  5 фунтов сахару,  цибик чаю  и, кроме того, конфеты,
крупы, печенье  и прочее. Кормили меня тоже хорошо.  В  течение шести дней я
жил у хозяина  на  квартире  и питался  на  хозяйской кухне, утром и вечером
вместе  с кухаркой,  а обед она  мне в судках  приносила на склад. Еда  была
обильная и вкусная.
     Но все эти  блага я и  отрабатывал тяжелым  трудом.  Рабочий  день  мой
длился от 12 до 14 часов, и вечером,  после ужина, у меня хватало сил только
добраться до постели.
     Денег на  руки  я  не  получал: за ними  приходила мама, которой хозяин
кроме  того,  в праздники  посылал иногда  денежные  премии, или, как он  их
называл, подарки. На заработанные мной деньги мама одевала и обувала меня, а
раз в неделю, по субботам,  выдавала мне рубль -  на  мороженое, на  билет в
цирк, в театр или  кино (тогда это  называлось "иллюзион"). Остальные деньги
тратились на общесемейные нужды.
     Меня это вполне  устраивало  - и так длилось  до  революции,  когда все
склады  и все имущество хозяина были конфискованы, а  сам он уехал  в полосу
отчуждения КВЖД.

2. Февральская и Октябрьская революции
     О Февральской революции в Иркутске узнали с опозданием.  И сообщение об
отречении от престола Николая II, и сообщение об отказе  от царствования его
брата    Михаила    были    на   несколько    дней    задержаны    иркутским
генерал-губернатором  Пильцем. А  командующий  войсками Иркутского  военного
округа генерал от  инфантерии Кшесинский в свою  очередь утаил эти сообщения
от воинских  частей.  Войска  были  выведены  на  Тихвинскую площадь,  чтобы
поклясться в  верности  царю, но церемонию сорвал один  из младших  офицеров
поручик Краковецкий. Он обратился к войскам с сообщением об отречении царя и
призвал их  присягнуть  Временному  правительству.  Призыв Краковецкого  был
встречен  криками  "ура!",  и  правый  эсер  Краковецкий  возглавил   первый
Временный революционный комитет Иркутской губернии.
     Постепенно   в   Иркутск   стали  прибывать  освобождавшиеся  из  тюрем
политические заключенные.  Из  Александровского централа явились  в  Иркутск
эсеры  Гоц, Тимофеев и другие,  меньшевик А.Церетели  (ставший  затем первым
председателем  Иркутского  Совета),  большевики  Боград,  Яковлев, Шумяцкий,
Постышев и ряд других.
     Все  театральные и  концертные  залы  Иркутска  были  использованы  для
собраний и митингов. Один за другим выступали представители всех партий - от
кадетов  до анархистов. Целыми  днями  и  вечерами шли дискуссии, в  которых
самое  активное участие принимала молодежь  - гимназисты, студенты, рабочие.
Процесс  революционизирования   молодежи   шел   гигантскими   шагами.   Все
политические  партии  стали легальными, и каждая  из них стремилась привлечь
население на свою сторону, доказывая, что именно ее программа открывает путь
к благоденствию и счастью народа.
     Мне  исполнилось  семнадцать  лет,  и  я  со  всей страстью окунулся  в
политический  водоворот.  Вместе с моим  другом  Ю.  Гутманом  я  все вечера
проводил на  митингах,  как губка впитывая  в  себя  идеи и  программы. Меня
больше всего привлекала программа большевиков, хотя мой старший брат Виктор,
в     ту     пору     самый     большой    для     меня    авторитет,    был
меньшевиком-интернационалистом.
     Во главе большевистской молодежи  Иркутска стояли  семинаристы:  из них
хорошо помню  только  Стукова и  Беляева  - прекрасных ораторов и,  по  моим
тогдашним  представлениям,  весьма   образованных  людей.  Молодых  кадетов,
меньшевиков  и эсеров  возглавляли преимущественно  студенты. На  молодежных
собраниях шли  жаркие дискуссии между большевиками,  меньшевиками,  эсерами,
кадетами  и  анархистами.  Учащиеся  в  большинстве  поддерживали  эсеров  и
меньшевиков, рабочая молодежь - большевиков.
     Октябрьская  революция  в  Иркутске  не  совершилась  по  телеграфу.  В
Иркутском  совете  было большинство  эсеров  и меньшевиков. Реальная  власть
находилась  в  руках Иркутского  ревкома,  председателем которого  был эсер,
поручик Краковецкий. Опираясь на казаков, юнкеров и  кадетов (в Иркутске был
кадетский  корпус и четыре  юнкерских  училища), местные  власти объявили  о
своей верности Временному правительству.
     На стороне большевиков были пехотные части и  отряды  Красной  гвардии,
особенно Черемховский  отряд, созданный шахтерами  и прибывший в Иркутск  на
помощь большевикам..  Бои длились восемь дней. В декабре 1917 года солдаты и
красногвардейцы     разгромили    юнкеров,     выбили    их    из    бывшего
генерал-губернаторского дома -  и в Иркутске  установилась Советская власть.
Во главе первого большевистского Совета стал Борис Шумяцкий.
     Мать,  отчим и  братья  были  против  моего  увлечения  большевистскими
идеями.  Мама  пригласила из Читы Виктора, и на тайном - без меня - семейном
совете было решено, что Виктор увезет меня в Читу и таким образом оторвет от
моих друзей-большевиков.  Уговорить меня уехать было нетрудно: я очень хотел
учиться, а Виктор обещал подготовить меня к поступлению в Вуз.
     Весной 1918 года мы приехали в  Читу, и я поселился вместе с Виктором в
небольшой комнате, которую он  снимал. Работал он тогда председателем Совета
кооперативных съездов  Читинской губернии. Обедал и  ужинал  я  в  столовой,
которую мне рекомендовал Виктор: она  находилась в подвале того дома, где мы
жили.  В  первый же день,  когда я  явился туда, постоянные  посетители этой
столовой   узнали  во  мне  "Викторенка",  а   две  его  знакомые   девушки,
осведомленные  о наших семейных  вкусах, даже  заказали для меня  пирожки  с
мясом.. В  этой  столовой  я,  благодаря Виктору,  познакомился  со  многими
молодыми читинцами и продолжал встречаться с ними, усиленно готовясь в то же
время к экзаменам, которые должен был держать осенью.
     Среди посещавших столовую было много молодых сионистов, главным образом
из  интеллигентных еврейских семей. Это были преимущественно левые  сионисты
из так называемой  "Поалей-цион".  Особенно подружился я с возглавлявшим эту
группу Моисеем Бронштейном - отличным оратором и одаренным журналистом (свои
статьи он подписывал "Нетроцкий"). Когда  мы  познакомились, ему  было всего
девятнадцать лет.  Через год,  в 1919  году, он  вступил в  Коммунистическую
партию и вскоре стал работать в Коминтерне, заместителем председателя секции
стран  Востока. Он погиб в  возрасте  22-х  лет в  бою,  когда в  числе  300
делегатов Х съезда партии ушел на подавление  Кронштадтского мятежа.  О  его
гибели сообщила на первой странице "Правда".
     Из  других  левых  сионистов помню М.Бонер, Л.Левитана,  М.Литвина,  Б.
Радовского, братьев Владимира и Виктора Шепшелевичей.
     Я  был  решительным противником сионизма, но  куда мне  было тягаться с
такими образованными людьми,  как мои новые знакомцы. И наряду с подготовкой
к экзаменам я стал  под руководством Виктора изучать марксистскую литературу
по национальному вопросу.
     Не  могу  сказать,  чтобы первые мои  выступления  против  сионизма  на
собраниях молодежи были удачны. Но постепенно,  по мере изучения вопроса,  я
стал  чувствовать себя  все  увереннее.  Да  и  время  работало  на меня, на
отстаиваемый  мной  тезис,  что  еврейский вопрос  должен  решаться не путем
эмиграции,  а  путем  строительства  социализма  в  стране  обитания,  путем
ассимиляции с народами, среди которых евреи живут.
     Время  работало на  меня, на марксизм, потому что  после Февральской  и
Октябрьской  революций  евреи  получили  все   гражданские  права  и   стали
равноправными. Перспектива эмиграции  в Палестину  все более блекла в глазах
молодых евреев, теряла свою заманчивость... Левая  сионистская  молодежь (во
всяком  случае, у  нас в Чите) все пристальнее  присматривалась к событиям в
России, все больше склонялась к слиянию с Коммунистической партией.
     Процесс  этот был прерван возрождением монархического движении в Сибири
и на Дальнем Востоке.

3. Переворот на Дальнем Востоке
     Осенью  1918  года я выдержал экзамен  и поступил  в последний, восьмой
класс Читинского коммерческого училища. Но учился я уже не в советской Чите.
Чехословацкое  восстание  в  Сибири  и на Урале  и наступление  из Манчжурии
поддержанных японской армией войск атамана Семенова привели  в августе  1918
года к захвату Читы белыми. Вступив в Читу, семеновцы сразу начали проводить
жесточайшие репрессии против революционных элементов.
     Виктор  остался  в Чите, вновь  занялся  репетиторством  и  включился в
подпольную работу против власти атамана Семенова. Меня же сразу по окончании
коммерческого училища, в апреле 1919 года, мобилизовали в белую армию.
     Я попал в  отдельную еврейскую роту, а затем, вместе с ней, в отдельный
егерский батальон.
     Откуда взялась в белой  армии еврейская  рота? Решение создать ее  было
принято   атаманом  Семеновым,   по-видимому,  из  двух  соображений:  чтобы
предохранить русских солдат от "растленного" влияния  евреев и чтобы, смешав
в  еврейской роте детей трудящихся с детьми буржуазии, затруднить трудящимся
евреям переход  на сторону  Красной  армии.  Командиром  роты  был  назначен
поручик (фамилию его я  забыл), зоологический антисемит.  Впрочем, не только
антисемит: нас, евреев, он называл китайцами, что было, по всей вероятности,
для него высшей степенью унижения.
     Прошло месяца  два со дня моего прибытия в роту. К  тому времени все мы
более или менее узнали друг друга. Это позволило найти единомышленников. Я и
Яков  Гриф  договорились  о  создании  в  роте  подпольной  группы  с  целью
подготовки восстания и перехода роты на  сторону красных партизан. Вовлекали
мы солдат в нелегальную группу крайне осторожно, медленно, заранее определив
тех, кого вербовать ни в коем случае  не следовало (их было немного, человек
десять, в основном -  дети очень богатых родителей). Всего в роте было около
150  солдат. Создали  тройки, каждый из  членов  которых,  в  свою  очередь,
создавал тройку, с которой только он имел дело. Чтобы утвердить нового члена
организации,  требовалось  получить по цепи согласие комитета. Вербовка  шла
успешно,  предателей  не  было.  Единственное,  что  волновало  солдат:  как
отразится наш переход на сторону красных на семьях  и на положении евреев на
территории белых вообще?
     В начале  1920  года, когда организация подполья была в полном разгаре,
нашу роту, в составе всего  егерского  батальона, перевели со станции  Борзя
вглубь Восточного  Забайкалья.  Батальон стал нести гарнизонную службу в  г.
Нерчинск-Заводском,  рядом  с  бывшим  Горно-Зерентуйским  централом.  Кроме
нашего батальона в Нерчинск-Заводском  стояли три сотни казаков, две батареи
легких  и  одна  батарея  трехдюймовых  орудий  -  всего 1200-1300  человек.
Гарнизон  располагал  большим  количеством  пулеметов,  снарядов,  патронов,
продовольствия и амуниции.
     В марте 1920  года комитет решил, что подготовка к восстанию, в  общем,
закончена.  Мы  имели и  необходимые  данные  о гарнизоне  в  целом,  о  его
дислокации  и т.п.  Еще в  начале нашей  работы, присмотревшись к  помощнику
командира взвода прапорщику Якобсону, мы завербовали его в нашу организацию.
От вербовки мы его освободили (слишком подозрительно было бы чересчур тесное
общение офицера с солдатами), зато на него  было возложено  выяснение планов
командования. Пора было приступать к активным действиям.
     Нерчинск-Заводской  лежит  в  котловине,   окруженной  со  всех  сторон
высокими сопками. Восточная  часть  города охранялась  казаками,  караульную
службу в западной части нес егерский батальон, по очереди каждая из его трех
рот. Следовательно, раз в три дня западную часть города охраняла наша рота.
     План комитета был таков. Заранее договориться  с партизанами, которые в
назначенный  день  и  час  окружат  Нерчинск-Заводской  и  разоружат  части,
охраняющие  восточную сторону.  В  это время  наша  рота арестует офицеров и
пропускает партизан в город. Часть  партизан сменяет наших солдат на сопках,
а основные партизанские силы, вместе с нашей ротой, тихо, не открывая  огня,
спускаются  в  город  и  захватывают  гарнизон врасплох.  В  назначенный для
операции час на западных сопках должны были загореться сигнальные огни.
     Чтобы осуществить этот план, нужно было прежде всего установить связь с
партизанами. Решили послать к ним одного из солдат - членов нашей подпольной
организации.  Желательно  не жителя  Забайкалья:  ведь побег его мог  тяжело
отозваться  и  на  его семье, и вообще на положении евреев, находившихся под
властью  атамана  Семенова.   По  моей  рекомендации  выбор  остановился  на
иркутянине  Любовиче, сыне  портного, в мастерской которого работал мой брат
Гриша.  В  нашу  организацию  завербовал  его  я,  и  мне  же  поручили  его
проинструктировать.  Установлен  был  недельный  срок,  в  течение  которого
Любович должен был сообщить партизанам  наш проект и вернуться к нам,  чтобы
сообщить решение партизанского командования.
     Ночью  Любович  тайно ушел  к партизанам.  Утром  побег  был,  конечно,
обнаружен. Началось расследование, но никаких результатов оно  не дало,  так
как,  кроме членов  комитета, никто действительно ничего не  знал о причинах
исчезновения Любовича.
     Все произошло  по намеченному плану.  В  назначенный день и час Любович
появился на  сопке (мы  предупредили караульных, чтобы его тихо пропустили к
нам)  и сообщил,  что Нерчинск-Заводской окружен  партизанами,  которые ждут
нашего  сигнала.  Они,  сказал  Любович, остерегаются  провокации и  поэтому
просят, чтобы к ним явился один из членов комитета.
     К  партизанам  немедленно  направили   Я.Грифа.  Одновременно   комитет
приступил к аресту офицеров и дал сигнал зажечь костры.
     Через 15-20 минут партизаны поднялись на сопки, сменили наших солдат на
постах, а большинство  их вместе  с нашей ротой спустились в город  и, как и
было предусмотрено, захватили гарнизон врасплох.
     Победа  была полная.  Вместе  с  партизанами  мы разоружили около  1000
солдат, захватили 10 орудий, 30 пулеметов, около 3000 снарядов, 13 миллионов
патронов и множество продовольствия и амуниции.
     Операция  была  завершена.  Комитет   направил  меня   для   доклада  к
командованию партизанских войск Забайкалья. Командир действовавшего вместе с
нами партизанского  соединения дал мне сопровождающего и оседланную лошадь -
и  мы  выехали в село  Александровский завод, где располагался  партизанский
штаб.
     Встретили меня дружески. Командующий  партизанскими войсками Коротаев и
начальник  штаба  Киргизов усадили меня  пить чай и за ужином  выслушали мой
доклад о событиях в Нерчинск-Заводском и о переходе его гарнизона на сторону
партизан.  От  имени  комитета я  просил штаб  сохранить еврейскую роту  как
боевую единицу  и  создать  на ее  базе пехотный полк,  командиром  которого
назначить бывшего  прапорщика Якобсона.  Коротаев и Киргизов согласились  со
мной и распорядились подготовить соответствующий приказ. Потом мы беседовали
о  настроениях  наших людей, о моей жизни, о биографиях Якобсона  и  Грифа и
т.д. В свою очередь они рассказали мне о политическом и военном положении на
Дальнем    Востоке    и,    наконец,     предложили     мне    перейти    на
агитационно-информационную  работу   в   штаб  второй  партизанской  дивизии
Ведерникова. Я согласился  -  только после того,  как отчитаюсь перед своими
товарищами о поездке в партизанский штаб.
     Большинство партизан кавалерийского корпуса Коротаева составляли казаки
Восточного  Забайкалья,  восставшие  против власти  атамана Семенова  и  его
карательной  политики. Большинство  штабных  должностей  в  корпусе  красных
партизан  занимали  бывшие  народные учителя, вышедшие из казаков. Начальник
штаба  С.Киргизов,  начальник  политотдела  дивизии  А.Комогорцев,  адъютант
комкора А.Лесков, политработники Аксенов, Белокопытов - все они принадлежали
к  этой  народной  казачьей интеллигенции.  Честные  и смелые люди,  они  не
побоялись вступить  в борьбу с семеновской бандой,  поддержанной японцами, и
повести за собой значительную часть забайкальского казачества, в том числе и
зажиточного.
     Особенно  известно  было  имя  командира  первой  партизанской  бригады
Якимова.   Простой  казак,  неграмотный  бедняк,  Якимов  проявил   огромную
смелость, находчивость и  настоящий  талант полководца. Со  своим отрядом он
совершенно  неожиданно  для  белых внезапно  появлялся в  самых  неожиданных
местах,  сопровождаемый  своей  женой-партизанкой,  бывшей  учительницей.  О
Якимове  в  кавалерийских партизанских  частях ходили рассказы, напоминающие
легенды. В основе их чаще всего были действительные подвиги Якимова.
     Рассказывали,  например, как ответил  Якимов  на письмо бывшего  своего
командира   в   империалистическую    войну   есаула    Резухина.   Командир
кавалерийского  полка в семеновской армии  Резухин прислал Якимову письмо, в
котором  предлагал  ему и  его  соратникам  перейти  к белым, обещая Якимову
должность  командира полка,  а  его помощникам  -  командиров  сотен. Якимов
ответил налетом на гарнизон  Резухина и полным разгромом  гарнизона,  причем
сам Резухин убежал в нижнем белье.
     Другой рассказ  относится к 1919 году. Тогда семеновцы чувствовали себя
хозяевами положения, а у партизан было еще мало сил. Якимов решил разгромить
гарнизон белых, расположившийся  в селе Газимурский  завод.  Семеновцев было
около  1000  человек,   партизан  -  почти   вдвое  меньше.  Неподалеку   от
Газимурского  завода  располагалась  деревня Тайна.  Жили  в  ней в  ту пору
главным  образом старики, женщины, дети и подростки: большинство мужчин ушли
в партизаны.  Среди якимовцев тоже были жители деревни Тайна. Он послал их к
своим землякам,  предложив  им  посадить молодых  парней и женщин  верхом на
лошадей и двинуть галопом на Газимурский завод, поднимая перед собой метлами
сильную пыль. Сам Якимов со своими партизанами занял в это  время все выходы
из Газимурского завода. Когда несущаяся  из тайги кавалькада, скрытая густым
облаком  пыли,  приближалась к  Газимурскому  заводу,  там началась  паника.
Разнесся  слух,  что  мчится  конница  Якимова. Солдаты  бросились  бежать в
противоположную сторону, но на дорогах их перехватывали, разоружали и  брали
в плен партизаны Якимова.
     Летом  1920  года   партизанские   части  Восточного  Забайкалья  стали
сосредоточиваться  вблизи  железной  дороги,  занятой армией Семенова, около
Сретенска, Нерчинска, станций Борзя и Карымская.
     К   этому  времени  на  Дальнем  Востоке  образовалась  Дальневосточная
демократическая  республика (ДВР), и  шли