ражаясь  юридическим  языком,
"лишены  нормальных  привилегий   нормального   детства".   Запомни,   что
действующее законодательство превыше всего ставит права  детей.  Их  никак
нельзя ущемлять.
     Стюарт Рейли смотрел на противоположную стенку невидящими глазами.
     - Мы могли бы  эмигрировать,  -  глухо  произнес  он.  -  На  Венере,
например, нет ограничений рождаемости.
     - Тебе тридцать восемь, Мэриан тридцать два. На  Марсе  и  на  Венере
нужны молодые, совсем молодые люди, не говоря уж о том, что ты  конторский
служащий, а не инженер, не механик и не фермер. Я  очень  сомневаюсь,  что
тебе удастся получить постоянную межпланетную визу. Нет, с вашими доходами
все ясно. Вот разве что особые случаи.  Есть  у  вас  что-нибудь  по  этой
части?
     Мэриан уцепилась за соломинку:
     - Может быть... При рождении Майка мне делали кесарево сечение.
     - Так...  -  Кливленд  Беттигер  потянулся  за  другим  документом  и
прочитал его.
     -  В  твоей  истории  болезни  говорится,  что  это  произошло  из-за
неправильного положения ребенка в матке.  Совсем  не  обязательно,  что  в
следующий раз опять понадобится хирургическое  вмешательство.  Еще  что-то
есть? Какие-нибудь психические отклонения у Лизы,  из-за  чего  ее  сейчас
никак нельзя передать приемным родителям? Подумайте.
     Они подумали и вздохнули. Ничего такого не было.
     - Этого-то я и ожидал, Стив. Дело дрянь. Ну что ж, подпишите вот  это
и пошлите завтра вместе с извещением о лишнем ребенке. Я все заполнил.
     - Что это? - тревожно спросила Мэриан, заглядывая в  бумагу,  которую
он им дал.
     - Просьба об отсрочке.  Я  ссылаюсь  на  твою  исключительно  хорошую
служебную характеристику и пишу, что понижение - лишь  временное  явление.
Из этого ничего не выйдет,  потому  что  для  выяснения  дела  БПС  пошлет
сотрудника в твое управление, но все-таки мы протянем время. У  вас  будет
лишний месяц, чтобы решить, с каким ребенком  расстаться,  я,  кто  знает,
может быть, за это время что-нибудь случится? Найдешь  место  получше  или
тебя повысят.
     - За месяц я не найду лучшего места, - вымолвил удрученный  Рейли.  -
Дело скверное: нужно радоваться и тому, что получил. А о повышении  нечего
думать по крайней мере с год.
     С лужайки перед домом донесся звук приземлившегося ракетоплана.
     - Неужели гости? - удивилась Мэриан. - Мы никого не ждем.
     - Да, только гостей нам сейчас не хватает, - покачал головой ее  муж.
- Взгляни, кто там, Мэриан, и постарайся выпроводить.
     Она вышла из столовой, на ходу сделав роботу  знак  наполнить  пустой
стакан Беттигера. Ее лицо свело от боли.
     - Я не понимаю, - пожаловался Стюарт Рейли, -  почему  БПС  проявляет
такую жестокость во  всем,  что  связано  с  контролем  над  рождаемостью.
Неужели нельзя дать человеку небольшую отсрочку?
     - Оно так и делает,  -  напомнил  ему  адвокат,  аккуратно  складывая
бумаги в портфель. - Разумеется. Если должен родиться ребенок, на которого
получено разрешение, ваш доход может без всяких последствий понизиться  на
девятьсот территов - это уступка непредвиденным  обстоятельствам.  Но  две
тысячи, целых две тысячи...
     - Нет, это несправедливо! Чертовски несправедливо! После того как  вы
родили и вырастили ребенка, какое-то паршивое Бюро забирает его у вас...
     - Довольно, Рейли, не будь ослом! - резко оборвал его Беттигер.  -  Я
твой адвокат и собираюсь помогать тебе, насколько  хватит  моих  знаний  и
опыта, но я не желаю слушать, как ты  несешь  чепуху,  в  которую  сам  не
веришь. Имеет смысл планировать семью или нет? Или мы будем  уверены,  что
каждый ребенок рождается с прочными  шансами  на  достойную  и  счастливую
жизнь, что он нужен и дорог, или возвратимся  к  безответственным  методам
рождения детей прошлых столетий?! Форма 36-А - символ планирования  семьи,
а извещение о лишнем ребенке - только оборотная сторона медали. Все  имеет
свои издержки.
     Рейли опустил голову.
     - Я не спорю с этим, Клив. Я только... только...
     - Сейчас  тебя,  что  называется,  припекло.  Мне  очень  жаль  тебя,
искренне жаль. Но, видишь ли, когда ко мне приходит клиент и говорит,  что
по рассеянности  пролетел  над  запретной  зоной,  я  использую  все  свои
юридические знания и каждую свою жалкую извилину, чтобы помочь ему и чтобы
он отделался наименьшим штрафом. Но  если  он  не  ограничивается  этим  и
начинает доказывать, что правила уличного движения никуда  не  годятся,  я
теряю  терпение  и  велю  ему  заткнуться.  Так  же  и  с  контролем   над
рождаемостью:  понадобился  целый  ряд   правил,   чтобы   воспроизводство
человеческого рода происходило более разумно.
     Голоса, доносившиеся из  прихожей,  вдруг  оборвались.  Они  услышали
характерный для Мэриан звук:  что-то  среднее  между  вскриком  и  визгом.
Мужчины вскочили и выбежали к ней.
     В прихожей рядом с Мэриан стоял Брус  Робертсон.  Закрыв  глаза,  она
держалась рукой за стену; как бы боясь упасть.
     - Мне очень жаль, что я ее так расстроил,  Стив,  -  быстро  произнес
художник. Его лицо было очень бледным. - Видишь ли, я хочу удочерить Лизу.
Фрэнк Тайлер рассказал мне, что произошло.
     - Ты? Ты хочешь... Но ты же холостяк!
     - Да, но я принадлежу к пятой группе. Мне  разрешат  удочерить  Лизу,
если я сумею доказать, что создам ей обстановку  такую  же  благоприятную,
как женатая пара. Так я и  сделаю.  Я  хочу  только  одного  -  чтобы  она
официально носила мое имя. Мне все равно, как ее будут  называть  в  школе
или подруги. Она останется здесь, у вас, а я  буду  давать  деньги  на  ее
содержание. БПС согласится, что это самый лучший дом для Лизы.
     Рейли замер, выжидательно глядя на Беттигера. Адвокат кивнул:
     -  Пойдет.  Ведь,  если  настоящие  родители  выражают   какие-нибудь
пожелания  относительно  условий  передачи  ребенка,  Бюро,  как  правило,
считается с их доводами. Но вы, молодой человек, вы-то  что  выиграете  от
этого?
     -  Официально  будет  считаться,  что  у  меня  ребенок,  -   ответил
Робертсон. - Ребенок, о котором я смогу говорить и хвастаться, как  другие
хвастаются своими детьми. Мне до смерти надоело быть бездетным  холостяком
- я хочу иметь кого-то.
     - Но в один прекрасный день ты захочешь  жениться,  -  сказал  Рейли,
обнимая жену, которая с глубоким вздохом прижалась к нему. -  Ты  захочешь
жениться и иметь собственных детей.
     - Этого не будет, - тихо произнес Брус Робертсон.  -  Пожалуйста,  не
говорите никому: в моей семье был случай аневротической идиотии.  Женщина,
на которой я женюсь, не должна иметь детей. Сомневаюсь, что  я  когда-либо
женюсь, но уж детей у меня, конечно, никогда  не  будет.  Это...  это  моя
единственная возможность...
     - Ох, милый, - радостно вздохнула Мэриан  в  объятиях  Рейли.  -  Вот
увидишь, все обойдется.
     - Я прошу только одного, - неуверенно продолжал художник,  -  я  буду
изредка приходить сюда, чтобы повидать Лизу и узнавать, как ее дела.
     - Изредка! - завопил Рейли. - Да приходи хоть каждый вечер!  В  конце
концов, ты ведь будешь вроде как член семьи. Да что я говорю  "вроде"!  Ты
будешь настоящим членом нашей семьи, ты будешь семейным человеком!






                               Уильям ТЕНН

                         БЕРНИ ПО ПРОЗВИЩУ ФАУСТ




     Фаустом прозвал меня Рикардо, а что это значит, я  и  сам  толком  не
знаю.
     Так вот, сижу я, значит, в своей крохотной  конторе  шесть  футов  на
девять.  Читаю  объявления  о   распродаже   списанного   государственного
имущества. Пытаюсь смекнуть, на чем можно заработать доллары, а на  чем  -
головную боль.
     Тут дверь конторы отворяется. И этот  тощий  тип  с  неумытой  рожей,
одетый  в  замызганный  светлый  костюм,  заходит   в   мою   контору   и,
откашлявшись, предлагает:
     - Двадцать долларов за пять не купите?
     - Что-о? - спросил я, вытаращив глаза.
     Он переступил с ноги на ногу и опять откашлялся.
     - Двадцать, - пробормотал он. - Двадцать за пять.
     Под моим взглядом он потупился и уставился на свои ботинки. Паршивые,
грязные ботинки - такие же паршивые и грязные, как и все, что было на нем.
     - Я плачу вам двадцать долларов, - объяснял он носкам своих  ботинок.
- И покупаю за них пять. У вас остается двадцатка, у меня - пятерка.
     - Как вы сюда попали?
     - Взял да и вошел, - ответил он, немного смешавшись.
     - Ах, так вы просто взяли да и вошли, - злобно передразнил я его. - А
теперь возьмите да и спуститесь  вниз  и  выметайтесь  отсюда  к  чертовой
матери. В вестибюле ясно написано, что нищим вход воспрещен.
     -  Я  не  прошу  подаяния,  -  он  одернул  пиджак.  Таким  движением
разглаживают складки смятой ночной пижамы. - Я предлагаю сделку. Двадцатку
за пятерку. Я вам...
     - Вызвать полицию?
     Он явно сдрейфил.
     - Нет. Зачем вызывать полицию? Я вам ничего не сделал!
     - Через секунду я вызываю полицию. Я вас честно  предупреждаю.  Стоит
мне  только  позвонить  вниз,  в  вестибюль,   и   сюда   тотчас   пришлют
полицейского. Здесь не попрошайничают. Здесь занимаются бизнесом.
     Он провел ладонью по лицу, и ладонь стала  грязной;  он  вытер  ее  о
лацкан.
     - Значит, не хотите? -  сказал  он.  -  Двадцать  за  пять.  Ведь  вы
занимаетесь куплей-продажей! Что же вам не подходит?
     Я поднял телефонную трубку.
     - Ладно, - остановил он меня, вытянув вперед  грязную  пятерню.  -  Я
ухожу.
     - Так-то оно лучше. И дверь за собой закройте.
     - Если вы передумаете, - он запустил руку  в  карман  своих  грязных,
мятых брюк и достал визитную карточку. - Вы можете найти меня здесь. Почти
в любое время.
     - Убирайтесь, - сказал я ему.
     Он протянул руку, бросил карточку  на  стол,  на  кучу  объявлений  о
распродаже, раза два кашлянул, взглянул на меня - не клюнул ли я  на  этот
раз. Нет? Нет. И он поплелся к выходу.
     Кончиками указательного и большого пальцев я брезгливо взял  визитную
карточку и собрался было бросить ее в корзину.
     Но потом передумал. Визитная карточка. Все-таки чертовски необычно  -
такая рвань и с карточкой. Но карточка - вот она.
     Да, если разобраться, и вся сцена была необычна. Я даже начал жалеть,
что выгнал его, не дав высказаться до конца. Он ведь и  правда  ничего  не
сделал - выдумал новый  рекламный  трюк,  и  только.  Я  и  сам  постоянно
заимствую новые рекламные трюки. Я  расширяю  свою  маленькую  контору,  я
покупаю и продай, но половина моих товаров - хорошие идей.  Идеи  я  готов
заимствовать даже у нищего.
     Карточка была чистая, белая  -  только  от  пальцев  остались  темные
пятна. Через всю карточку каллиграфическим почерком было выведено:  Мистер
Ого Эксар. Ниже стояли название и  номер  телефона  гостиницы  на  площади
Таймс-сквер,  расположенной  неподалеку  от  моей  конторы.  Я  знал   эту
гостиницу - не слишком дорогая, но и не ночлежка, так, что-то среднее.
     В углу карточки стоял номер  комнаты.  Это  меня  вдруг  развеселило.
Совершенно непонятно!
     Но, с другой стороны, почему бы попрошайке  не  зарегистрироваться  в
гостинице? Не будь снобом, Берни, сказал я себе.
     Двадцать за пять. В чем тут фокус? Я не мог отвязаться от этой мысли.
     Оставалось  только  одно.  Посоветоваться  с   кем-нибудь.   Рикардо?
Как-никак видный профессор колледжа. Одно из лучших моих знакомств.
     Он немало помогал мне -  намекнул  о  решении  строить  новое  здание
колледжа, на что отпустили полторы тысячи долларов, сообщил  о  распродаже
конторского оборудования в ООН и т.д. Как только у меня  возникал  вопрос,
требовавший университетской эрудиции, он всегда выручал меня. И все это за
какие-нибудь две-три сотни комиссионных.
     Я взглянул на часы. Рикардо должен быть сейчас у себя  в  колледже  -
проверяет контрольные или чем он там еще занимается. Я набрал его номер.
     - Ого Эксар? - переспросил  он.  -  Наверное,  финн.  А  может  быть,
эстонец. Скорее всего откуда-нибудь из Прибалтики.
     - Неважно, - сказал я. - Меня вот что интересует. - И я рассказал ему
насчет пяти и двадцати долларов.
     Он рассмеялся:
     - Опять то же самое!
     -  Какой-нибудь  древний  трюк  из  тех,  что  греки   выкидывали   с
египтянами?
     - Нет. Из тех, что выкидывали американцы. И это не  совсем  трюк.  Во
время кризиса одна нью-йоркская газета послала  своего  корреспондента  по
городу с двадцатидолларовым банкнотом, который он продавал за один доллар.
Охотников купить  не  нашлось.  Их  не  нашлось  даже  среди  безработных,
полуголодных - из страха оказаться в дураках они отказались  от  барыша  в
1900%.
     - Двадцать за один? Тут было двадцать за пять.
     - Ну, сам знаешь, Берни, - инфляция, - сказал он, снова рассмеявшись.
- А в наши дни это скорее напоминает какое-то телевизионное представление.
     - Телевизионное? Поглядели бы вы, как этот парень одет!
     - Просто добавочный и вполне логичный штрих - больше шансов, что люди
не примут это предложение всерьез. Университеты то и дело  проводят  такие
исследования. Несколько лет назад группа социологов исследовала  отношение
публики к уличным сборщикам  благотворительных  средств.  Ты  знаешь  этих
людей, стоят на  перекрестках  и  гремят  копилками:  "Помогите  двуглавым
детям! Пожертвуйте пострадавшим от наводнения  в  Атлантиде!"  Вот  они  и
нарядили нескольких студентов...
     - Думаете, это тот самый случай?
     - Полагаю, что  так.  Вот  только  зачем  он  оставил  свою  визитную
карточку?
     И вдруг меня осенило:
     - Знаете, я понял. Если это телевизионная  затея,  то  тут  есть  чем
поживиться. Телевикторина  с  призами  -  машины,  холодильники,  замок  в
Шотландии и прочее.
     - Телевизионная викторина? Что ж, возможно.
     Я повесил трубку, тяжело вздохнул и набрал номер гостиницы,  где  жил
Эксар. Он действительно  числился  в  списке  проживающих.  И  только  что
вернулся в номер.
     Я быстро спустился вниз и сел в такси. Кто знает, с кем он еще  успел
связаться?
     Поднимаясь в лифте, я все еще размышлял,  как  от  двадцати  долларов
перейти к действительно крупной игре, затеянной телевидением,  и  не  дать
Эксару понять, что я раскусил их трюк. И тогда  -  ведь  может  же  и  мне
подфартить. Вдруг и мне выпадет выигрыш?
     Я постучал в дверь. Когда он сказал "войдите", я вошел,  но  какое-то
мгновение не мог разглядеть ничего.
     Номер был маленький, как и все номера в этой гостинице,  маленький  и
душный. Он не включил  света,  ни  одной  лампочки.  Окна  были  зашторены
донизу.
     Когда мои глаза привыкли к  темноте,  я,  наконец,  смог  рассмотреть
этого молодчика. Он сидел на кровати лицом ко мне. На нем все еще был этот
идиотский костюм.
     И знаете, чем он занимался? Он смотрел забавный маленький  переносной
телевизор, стоявший на письменном столе.  Цветной  телевизор.  Но  работал
телевизор плохо.  На  экране  не  было  ни  лиц,  ни  картинок,  а  только
разноцветные сполохи по всему экрану. Громадная красная вспышка, громадная
оранжевая вспышка, дрожащие, переходы между голубым, зеленым,  черным.  Из
телевизора доносился голос, разобрать  слова  было  невозможно:  "Вах-вах,
девах".
     Как только я вошел, он сразу выключил телевизор.
     - Таймс-сквер - плохое  соседство  для  телевизора,  -  сказал  я.  -
Слишком много помех.
     - Да, - сказал он. - Слишком много помех.
     Он закрыл телевизор крышкой и убрал его. Хотелось бы посмотреть  этот
телевизор, когда он работает как следует.
     Странно, правда? В  комнате,  как  ни  удивительно,  не  было  запаха
дрянного ликера, и в задвинутой под письменный стол  мусорной  корзине  не
валялись пустые бутылки, как это бывает обычно  в  таких  номерах.  Ничего
такого.
     Единственный  запах,  который  я  почувствовал,  был  мне  совершенно
незнаком. Я думаю, это был запах самого Эксара.
     - Хм, - промычал я, чувствуя себя неловко из-за давешнего разговора с
ним в конторе. Я себя вел  тогда  слишком  грубо.  Он  спокойно  сидел  на
кровати.
     - У меня двадцать долларов, - сказал он. - Вы принесли пять?
     - Я думаю, найдутся,  -  сказал  я,  роясь  в  бумажнике  и  стараясь
обернуть дело в шутку. Он не проронил ни слова,  даже  не  пригласил  меня
сесть. Я вытащил банкнот.
     - Идет?
     Он наклонился вперед и уставился на него, будто в такой темноте можно
было увидеть, что это за банкнот.
     - Идет, - сказал он. - Но мне нужна расписка. Заверенная расписка.
     "Заверенная расписка? Вот это да!" - подумал я, и сказал: - Пойдемте.
Аптека на Сорок пятой улице.
     - Пойдемте, - сказал он, поднимаясь и  коротко  откашливаясь  -  раз,
два, три, четыре, пять, шесть, - почти беспрерывно.
     По дороге  в  аптеку  я  остановился  возле  киоска  с  канцелярскими
товарами, купил книжку с бланками расписок и тут же заполнил одну из  них.
"Получена  от  мистера  Ого  Эксара   сумма   в   двадцать   долларов   за
пятидолларовый банкнот под номером... Нью-Йорк, дата".
     - Идет? - спросил я его. - Я поставил здесь номер и  серию  банкнота,
чтобы казалось, будто вам нужен именно он. - Он повернулся ко мне и прочел
расписку. Затем сверил номер с банкнотом, который  я  держал  в  руках,  и
кивнул.
     Мы подождали аптекаря, который в это время отпускал  товар.  Когда  я
подписал расписку, аптекарь прочел ее про себя, пожал плечами  и  поставил
свою печать.
     Я заплатил ему два доллара: все равно я был в барыше.
     Эксар бросил на прилавок новенькую, хрустящую двадцатку. Он наблюдал,
как я рассматриваю ее на свет то с одной, то с другой стороны.
     - Не фальшивая? - спросил он.
     - Нет... Но поймите, я вас не знаю и не знаю, какие у вас деньги.
     - Конечно. Я бы и сам так поступил.
     Сунув расписку и пять долларов в карман, он направился к выходу.
     - Эй! - крикнул я. - Вы спешите?
     - Нет, - он остановился и удивленно посмотрел на меня. - Не спешу. Но
вы получили двадцать за пять. Дело сделано. И конец.
     - Все в порядке, дело сделано. Не выпить ли нам по чашке кофе?
     Он заколебался.
     - Плачу я, - сказал я ему. - Давайте выпьем кофе.
     - А вы не захотите расторгнуть сделку? - забеспокоился он. -  У  меня
расписка. Все заверено. Я дал вам двадцать долларов, а вы мне - пять. Дело
сделано.
     - Сделано,  сделано,  -  говорил  я,  подталкивая  его  к  свободному
столику. - Все заметано, подписано,  заверено  и  проверено.  Никто  и  не
собирается идти на попятную. Просто я хочу угостить вас кофе.
     Несмотря на слой грязи, покрывающий  его  лицо,  я  увидел,  что  оно
прояснилось.
     - Не надо кофе. Я бы съел грибной суп.
     - Прекрасно, прекрасно. Суп, кофе - все равно. Я выпью кофе.
     Я сел напротив и изучал его. Он сгорбился над  тарелкой  и  торопливо
отправлял в рот ложку за ложкой - живой пример негодяя, у которого с  утра
маковой росинки во рту не было.
     Такой тип должен валяться пьяный в дверях, пытаясь защитить  себя  от
полицейской дубинки. И место ему в кабаке, а не в приличной  гостинице,  и
не подобает ему продавать мне  двадцать  долларов  за  пять  и  есть,  как
порядочному, грибной суп.
     Но так и должно быть. Для  телепередачи,  которую  они  затеяли,  это
чертовски подходящий актер, лучшего ни за какие деньги не найдешь,  только
зря доллары выбросишь. Парень так  здорово  играет  попрошайку,  что  люди
смеются ему в лицо, когда он пытается навязать им прибыльное дельце.
     - Может быть, купите что-нибудь еще? - спросил я его.
     Он не донес ложку до рта и подозрительно посмотрел на меня.
     - Например?
     - Ну, не знаю. Может быть, приобретете десять долларов за  пятьдесят?
Или двадцать за сто?
     Он задумался, этот парень. Потом снова набросился на суп.
     - Это не дело! - презрительно бросил он. - Разве это дело?
     - Уж вы меня, пожалуйста, простите! Я только так спросил,  на  всякий
случай. Я вовсе н