подвал в целях его предназначения, а  именно  для  хранения  вина.  Винным
подвалом он и оставался до того дня, пока Утер не  послал  людей  привести
его в порядок и подготовить к  встрече,  приуроченной  к  празднику  бога,
ожидавшемуся шестнадцатого июня. Ее проводили тайно, но не из-за страха, а
для соответствия с политикой: официальное благодарение  осуществлялось  по
христианской традиции, и Амброзиус собирался на нем присутствовать  вместе
с епископами и народом. До праздника я святилища не видел, будучи занят на
работах по восстановлению  христианской  церкви,  в  которой  должна  была
состояться церемония. На празднике Митры в  подземном  храме  я  собирался
участвовать вместе с другими посвященными моего ранга. Большинства из этих
людей я не знал или не мог узнать по  голосу  из-за  маски.  Только  Утера
невозможно было спутать ни с кем, и, конечно же, там должен был  быть  мой
отец в качестве Посланца солнца.


     Дверь храма закрыли. Мы,  посвященные  самого  низкого  ранга,  ждали
своей очереди в передней.
     Передняя представляла собой небольшую квадратную комнату,  освещенную
двумя факелами, вставленными в руки статуй по обеим  сторонам  двери.  Над
дверью торчала  львиная  маска,  вырезанная  прямо  в  стене.  Потрепанные
временем, без носов и частей тела древние факельщики с достоинством  несли
свою службу. В передней  было  прохладно  и  пахло  дымом.  Холод  начинал
пробирать меня, передаваясь от каменного пола босым ногам.  Но  не  успела
меня охватить дрожь, как дверь храма открылась, и через мгновение все было
охвачено разноцветными бликами света и огня.


     Даже сейчас, спустя все прожитые годы, познав отведенное мне  жизнью,
я не могу найти в себе сил преступить клятву молчания и  тайны.  Этого  не
сделал, насколько я знаю, никто. Люди говорят, что то, чему ты научился  в
молодом возрасте, никогда не выйдет у тебя из головы. Я, например,  так  и
не смог избавиться от чар неведомого бога, забросившего меня в Британию  к
ногам моего отца. То ли потому, что дух мой был скован, то ли вмешался сам
бог, но мои воспоминания о богослужениях оказались затуманены, словно сон.
Хотя, возможно, что это сон, и не только это мне приснилось,  а  и  ночное
поле, и, наконец, эта ночная церемония.
     Кое-что я помню. Опять, но в большем количестве каменные  факельщики,
длинные скамьи по сторонам от центрального прохода, на них  люди  в  ярких
одеяниях и масках, повернутых к нам, внимательные глаза. В конце помещения
ступени, ведущие под полукруглый  свод,  открывающий  пещеру  со  звездным
потолком и знакомым изображением Митры, убивающим быка.  Каким-то  образом
оно избежало молотов богоборцев, передавая яркую и драматическую  картину.
Вот он, молодой человек в капюшоне,  освещенный  светом  факелов  и  навек
застывший в камне. Встав коленом на павшего быка, он  вонзает  ему  в  шею
меч, отвернувшись в печали. У подножия лестницы  стояли  алтари  огня,  по
одному с каждой стороны. За ними в одеянии и маске льва  стоял  человек  с
прутом в руке. Сзади - другой,  Гелиодромос,  Посланец  солнца.  В  центре
наверху под куполом возвышался Отец, ожидавший нас.
     Маска ворона имела плохие прорези для глаз, и я мог  смотреть  только
вперед. Мне не подобало вертеть клювом из стороны в сторону  и  поэтому  я
стоял, прислушиваясь к  голосам  и  прикидывая,  сколько  здесь  находится
знакомых мне людей. Я знал лишь высокого Посланца,  спокойно  стоявшего  у
алтарного огня и одного из "львов", стоявшего не то в  проходе,  не  то  у
ступеней и смотревшего мимо самодельных скамей.
     Вот таковой была общая картина церемонии, и это было почти все, что я
запомнил, не считая конца. Лев, руководивший  обрядом,  оказался  все-таки
вовсе не Утером. Это  был  невысокий,  плотный  человек,  постарше  Утера.
Нанесенный им удар оказался  ритуальным  похлопыванием,  лишенным  злости,
которую вложил бы Утер. И Посланцем был не Амброзиус. Когда  он  передавал
мне символические хлеб с вином, я заметил у него  на  мизинце  левой  руки
золотое кольцо с камнем из красной яшмы, изображающим маленького  дракона.
Когда он протянул чашу к моему рту, у него  сползла  накидка  и  обнажился
знакомый белый шрам на  загорелой  коже.  Из-под  маски  на  меня  глядели
голубые глаза, вначале насмешливые, потом в них промелькнула  искра  смеха
при виде того, как я вздрогнул и пролил вино. Похоже, Утер поднялся на две
ступени с тех пор,  как  я  последний  раз  присутствовал  на  торжествах.
Поскольку больше Посланцев не было, для Амброзиуса  оставалось  лишь  одно
место...
     Я отошел от Посланца и преклонил колени  перед  Отцом.  Однако  руки,
взявшие мои ладони в свои для получения клятвы,  принадлежали  старику,  а
глаза под маской были глазами незнакомца.


     Через восемь дней состоялся официальный праздник благодарения. На нем
присутствовал Амброзиус со всеми своими военачальниками и даже Утер. "Ибо,
- сказал отец, когда мы остались наедине, - ты сам увидишь, что все  боги,
рожденные светом, - братья. И Митра, приносящий нам  победу,  олицетворяет
Христа. Почему бы нам не молиться Христу".
     Больше мы на эту тему не разговаривали.


     Сдача Йорка ознаменовала завершение первой части кампании Амброзиуса.
После Йорка мы  направились  к  Лондону,  легко  передвигаясь  по  стране.
Сражений больше не было, если не считать нескольких стычек по пути. Теперь
королю предстояла огромная работа по восстановлению  и  укреплению  своего
королевства.  В  каждом  городе  и  крепости  он  оставлял  гарнизоны   из
испытанных воинов и доверенных начальников, назначал инженеров для починки
укреплений и дорог. Везде можно было  наблюдать  одну  и  ту  же  картину:
когда-то прекрасные здания безнадежно пришли в упадок; дороги заброшены  и
запущены; деревни разрушены, а  жители  скрываются  по  лесам  и  пещерам;
святилища оставлены или осквернены. Вся земля была замутнена  алчностью  и
глупостью саксонских орд. Все, что  излучало  свет,  -  искусства,  песни,
науки, религия, торжественные встречи праздников, Пасха, День всех святых,
зимнее солнцестояние и даже культ  земледелия  -  исчезло  во  мраке  туч,
напущенных воинственными северными богами грома и войны.  Их  позвал  сюда
британский король Вортигерн, что и осталось в людской памяти. Люди забыли,
что Вортигерн правил десять  с  лишним  лет,  прежде  чем  обнаружил,  что
призванные им силы саксов вышли из-под контроля. Запомнилось лишь, что  он
пришел к трону через кровь и предательство, а также убийство родственника,
который был законным королем.  Поэтому  люди  шли  к  Амброзиусу  со  всех
сторон, призывая на него  благословения  всех  своих  богов,  величая  его
королем, первым "Королем всей Британии", давшим стране шанс стать таковой.
     Другие уже описывали историю коронации Амброзиуса и его первых деяний
и даже поместили ее в летописи. Я добавляю лишь, что  сопровождал  его  на
протяжении первых двух лет, но на двадцатой моей весне  мы  расстались.  С
меня хватило военных советов, походов и длинных юридических диспутов,  где
Амброзиус пытался восстановить ослабевшие порядки. Мне надоели бесконечные
встречи со старейшинами и епископами, которые жужжали изо дня в  день,  из
месяца в месяц, как пчелы, старающиеся не упустить  своей  капли  меда.  Я
устал даже от  строительства  и  конструирования.  Это  была  единственная
работа, которую я делал для него, находясь с армией долгие месяцы. В конце
концов я  осознал,  что  должен  покинуть  его,  вырваться  из-под  пресса
окружающих его проблем. Боги не обращаются к тем, кто  не  слушает.  Разум
сам ищет себе пищу, и до меня дошло, что, какую бы работу я ни выполнял, я
должен делать ее в тиши моих холмов. Поэтому весной, когда мы  приехали  в
Винчестер, я послал Кадалу письмо, а сам отправился к Амброзиусу - сказать
ему, что мне надо уходить.
     Он рассеянно выслушал меня. Слишком много забот навалилось на него  в
те дни, и возраст, незаметный раньше, теперь придавил его. Я заметил,  что
такое случается с людьми, которые  посвятили  свою  жизнь  пути  к  одному
далеко горящему маяку. Когда вершина покорена и стремиться больше некуда -
осталось лишь поддерживать огонь в горящем рядом маяке, они  присаживаются
у него и начинают стареть. Если раньше таких людей  согревала  их  горячая
кровь,  то  теперь  их  поддерживает  пламя  маяка.  Так  произошло  и   с
Амброзиусом. Сидевший предо мной  в  громадном  кресле  и  слушавший  меня
король был уже теперь не  тем  молодым  военачальником,  склонившимся  над
застеленными картами  столом  в  Малой  Британии,  и  не  Посланец  Митры,
явившийся мне в морозном поле.
     - Я не могу тебя удерживать, - ответил он, - ты не  мой  подчиненный,
ты мой сын. Можешь идти, куда хочешь.
     - Ты знаешь, я служу тебе. На днях ты говорил, что  пошлешь  отряд  в
Карлеон. Кто с ним едет?
     Он поглядел в свои записи. Год назад он ответил бы,  не  задумываясь,
по памяти.
     - Прискус, Валенс, может быть, Сидониус. Они отправляются  через  два
дня.
     - Тогда я поеду с ними.
     Он взглянул  на  меня.  Неожиданно  передо  мной  был  снова  прежний
Амброзиус.
     - Стрела, вынырнувшая из тьмы?
     - Можно сказать так. Я знаю, что должен ехать.
     - Езжай с миром. Но когда-нибудь возвращайся ко мне.
     Нас кто-то прервал. Когда я уходил, он  уже  тщательно,  от  слова  к
слову, прорабатывал новые законы для города.



                                    7

     От Винчестера к Карлеону вела хорошая дорога. Стояла солнечная  сухая
погода. Поэтому мы не стали задерживаться в Саруме,  а  сразу  поехали  на
север, пересекая Большую равнину.
     Недалеко от Сарума находилось место, где родился Амброзиус. Сейчас  я
даже не помню, как оно называлось, но уже при мне его переименовали в  его
честь - Амберсбург или Эймсбери. Я никогда не проезжал через него и  хотел
на него посмотреть. Мы поднажали и прибыли туда до заката.  Мне  вместе  с
командирами предоставили жилье у старейшины города. По  размерам  местечко
было не больше деревни, но там хорошо помнили, что здесь  родился  король.
Неподалеку находилось место, где много лет назад саксами были предательски
убиты около сотни представителей британской знати. Их похоронили  в  одной
могиле, которая находилась  к  западу  от  Эймсбери,  у  каменного  круга,
который в народе прозвали "Пляской гигантов" или "Пляской висячих камней".
     Я давно слышал о "Пляске", и мне не терпелось увидеть ее. Когда отряд
вошел в Эймсбери и мы стали  располагаться  на  ночь,  я  извинился  перед
хозяином и выехал один в поле. На протяжении многих миль оно  тянется  без
единого холма, лишь изредка здесь встречаются колючие кустарники и утесник
или одинокий дуб, потрепанный ветром. Закат наступал поздно, и в тот вечер
я неторопливо ехал верхом навстречу лучам  заходящего  солнца.  Сзади,  на
востоке, уже начали собираться темно-синие вечерние облака,  и  показалась
ранняя звезда.
     Похоже, я ожидал, что "Пляска" произведет  на  меня  гораздо  меньшее
впечатление, чем каменное воинство, к которому я привык в Малой  Британии,
и сравнивал ее с кругом на острове  друидов.  Однако  эти  огромные  камни
поразили  мое  воображение.  Само  одиночество,  окружавшее   их   посреди
бескрайней равнины, наполняло сердце благоговением.
     Я медленно объехал кругом и спешился. Лошадь осталась  пастись,  а  я
прошел между двух камней внешнего круга. Моя фигура по  сравнению  с  ними
отбрасывала пигмейскую тень.  Я  невольно  замедлил  шаг,  словно  гиганты
протянули руки, задерживая меня.
     Амброзиус спросил меня  о  "стреле,  вынырнувшей  из  темноты",  и  я
ответил ему положительно. Теперь мне предстояло выяснить, что  же  привело
меня сюда. Оказавшись здесь, я почувствовал, что мне хочется покинуть  это
место. Что-то подобное я ощущал в Малой Британии,  плутая  между  каменных
исполинов, - словно кто-то древний, древнее, чем само время, дышал  мне  в
спину. Подобное, но все же не похожее чувство возникло у  меня  и  теперь.
Здесь, мне казалось, теплая земля  и  камни,  нагретые  весенним  солнцем,
дыхнули глубоким подземным холодом.
     С какой-то неохотой я пошел вперед. Быстро темнело, и чтобы добраться
до середины, нужно было идти с осторожностью. Время и бури, а может  быть,
боги войны сделали свое дело. Большинство камней лежало в  нагромождениях,
но порядок их расположения,  "рисунок",  все-таки  можно  было  различить.
Передо мной открывался круг, но таких кругов я не видел в Малой Британии и
не мог себе даже представить. Внешний круг  состоял  из  огромных  камней,
половина  которых  еще  стояла  в  виде  полумесяца.  Сверху  их   венчали
смыкавшиеся между собой блоки, гигантским забором отгораживавшие  круг  от
неба. Остальные глыбы, составлявшие внешний круг, стояли  и  валялись  без
всякого порядка, иные накренились, а лежавшие сверху камни упали на землю.
Внутри большого круга находился маленький, и упавшие внутрь большие  камни
погребли  под  собой  стоявшие  внутри.  В  середине   исполинские   камни
образовывали подкову, сложенную  парными  валунами.  Три  мегалита  стояли
нетронутыми,  четвертый  упал  вместе  со  своим  соседом.  Одна   подкова
содержала  в  себе  другую,  поменьше,  совсем  целую.   Самая   середина,
испещренная тенями, пустовала.
     Солнце зашло, и небо на западе  потускнело,  приобретя  зеленый  цвет
моря. Светила одинокая яркая звезда.  Я  застыл  в  неподвижности.  Стояла
тишина, в которой слышно было лишь, как пасся мой конь и  позвякивала  его
уздечка. Наверху, на камнях, возились  скворцы.  У  друидов  они  являлись
священными птицами. Я слышал, что в прошлом друиды  использовали  "Пляску"
для своих обрядов. Ходило много рассказов о том,  что  камни  привезли  из
самой Африки, а установили их сказочные исполины, или о  том,  что  это  и
были исполины, превращенные в камни заклятием во время  исполнения  своего
танца. Но не из-за гигантов или проклятий веяло холодом от земли  и  самих
камней. Их  установили  люди,  деяния  которых  воспели  в  песнях  певцы,
подобные старому слепому барду из Малой Британии. Последний луч  закатного
света упал на  стоявший  рядом  камень.  Большой  выступ  на  его  стороне
совпадал со впадиной на лежавшем на нем другом камне. Все это было сделано
руками людей, мастеров, виденных мной ежедневно в Малой  Британии,  Йорке,
Лондоне, Винчестере. Все эти массивные создания подняты руками  людей  под
командованием мастеров и под музыку, слышанную мной от слепого музыканта в
Керреке.
     Я  медленно  прошел   в   центр   круга,   отбрасывая   косую   тень,
превратившуюся  в  колеблющемся  свете  в  отражение  двуглавого   топора.
Помедлив,  я  обернулся,  но  тень  качнулась  и  исчезла:  я  наступил  в
неглубокую ямку и растянулся во всю длину.
     Ямка была углублением, вмятиной в земле.  Это  мог  быть  след  давно
упавшего камня или могила...
     Однако поблизости не лежало камней подходящего размера, не  виднелось
и следов копания или захоронения. Трава была ровной, выщипанной  овцами  и
коровами, и когда я медленно поднимался  с  земли,  то  под  моими  руками
оказались мятые душистые соцветия маргариток. Но еще лежа  я  почувствовал
какой-то подземный толчок, подобный удару стрелы, и понял, что именно  для
этого я здесь и оказался.
     Я поймал свою лошадь, сел на нее и вернулся к  месту  рождения  моего
отца, проехав две мили.
     Мы прибыли в Карлеон  через  четыре  дня,  и  нашим  глазам  предстал
совершенно изменившийся город. Амброзиус собирался сделать  его  одним  из
своих опорных пунктов, наравне с Лондоном и Йорком. Поэтому работы вел сам
Треморинус. В городе восстановили стены, построили  мост,  очистили  реку,
укрепили берега и перестроили восточные бараки. Раньше военное поселение в
Карлеоне занимало огромную территорию,  окруженную  невысокими  холмами  и
рекой,  сейчас  требовалась  только  половина,  поэтому  Треморинус   снес
западные бараки и использовал строительный материал  для  постройки  новых
жилищ, бань и кухонь. Старые оказались в жутком виде, несравнимом  даже  с
состоянием бань в Маридунуме.
     -  Сейчас  никто  не  отказался  бы  послужить  здесь,  -  сказал   я
Треморинусу, которому это немало польстило.
     - Мы завершим не так уж скоро, - ответил он. - Ходят  слухи  о  новых
неприятностях. Ты слышал чего-нибудь?
     - Ничего. Если это свежие  новости,  то  я  не  мог  их  слышать.  Мы
находимся в пути целую неделю. Что за неприятности? Окта?
     - Нет, Пасентиус. Это брат Вортимера, сражавшийся на его  стороне  во
время мятежа и бежавший на север после смерти Вортимера. Ты знаешь, что он
ушел на корабле в Германию? Говорят, он возвращается.
     - Дайте ему время, и он обязательно вернется. Ты сообщишь  мне,  если
будут какие-нибудь новости?
     - Сообщу? Разве ты не остаешься?
     - Нет, я уезжаю в Маридунум. Ты же знаешь, что это мой родной город.
     - Я и забыл. Но мы еще увидимся. Я здесь задержусь, мы начали строить
церковь. - Он улыбнулся. - Епископ прицепился ко мне,  как  овод.  Похоже,
пришло время подумать о небе, натворив столько дел  на  земле.  Они  также
хотят поставить памятник в честь побед короля, что-то  вроде  триумфальной
арки в староримском стиле. А здесь, в Карлеоне,  мы  возведем  церковь  во
славу божию и Амброзиуса, вместе взятых. Хотя, если  кто  из  епископов  и
должен получать лавры по этому поводу, то  это  должен  быть  Глочестер  -
старый Эльдад, он немало постарался. Ты видел его?
     - Нет, лишь слышал.
     Он рассмеялся.
     - Но хоть сегодня ты переночуешь здесь? Поужинаем вместе.
     - Спасибо, с удовольствием.
     Мы проговорили до самой ночи, и он рассказал мне о своих  замыслах  и
задумках. Ему было приятно, что буду приезжать из  Маридунума  посмотреть,
как идет строительство.  Пообещав  это,  я  уехал  на  следующий  день  из
Карлеона, отклонив лестное для меня и  настойчивое  предложение  командира
гарнизона дать мне эскорт. Я отказался, а к  полудню  уже  увидел  вдалеке
свои родные холмы. На  западе  собирались  дождевые  тучи,  из-за  которых
светящимся занавесом  падали  солнечные  лучи.  В  такой  день  становится
понятным, почему зеленые холмы Уэльса окрестили Черными горами,  а  долины
между ними - Золотыми долинами. Полоски света лежали на лесах, заполнявших
долины,  а  холмы,  подпиравшие   своими   вершинами   небеса,   приобрели
темно-синий и даже черный цвет.
     Путешествие заняло два дня. По пути я замечал, что земля уже привыкла
к  миру.  Крестьянин,  возводивший  стену,  даже  не  оглянулся  на  меня,
молоденькая пастушка, пасшая  овец,  улыбнулась  мне.  Мельница  на  Тайви
работала как обычно, во дворе были  сложены  мешки  с  зерном.  Раздавался
скрип жерновов.
     Я проехал мимо тропинки, ведущей к пещере, и направился  в  город.  Я
говорил себе, что первым долгом обязан узнать о кончине  матери,  побывать
на ее могиле. Но спешившись с коня и подняв руку к колокольчику, по  стуку
своего сердца я понял, что обманываю самого себя.
     Как оказалось, я мог и не мучить себя самообманом: дверь мне  открыла
старая глухая привратница. Не спрашивая ни  о  чем,  она  повела  меня  на
зеленый берег реки и показала могилу моей матери.  Мать  моя  покоилась  в
красивом месте - зеленая лужайка недалеко от стены, где росли  сливы,  уже
начавшие цвести. На них подставляли свои грудки солнцу  любимые  ею  белые
голуби. Под стеной слышался плеск речной воды,  а  за  шумящими  деревьями
виднелась колокольня.
     Настоятельница приняла меня очень любезно, но  не  смогла  рассказать
больше того, что мне было уже известно и о чем я сообщил отцу.  Я  оставил
денег на поминальные молитвы и на надгробный камень и  покинул  монастырь,
увозя с собой тот самый серебряный с аметистами  материнский  крест.  Один
вопрос я не решился задать, не спросив ни о чем даже  девушку  (не  Керн),
которая принесла мне вина. Так, ничего