мимо  гранитного
Левушки, пожимающего  руку  Левушке  мраморному,  и  наткнулся  на  группу
приезжих.
     Вообще-то их в городе мало - к нам теперь не так просто  попасть.  Те
немногие, кому это удалось, чувствуют себя здесь  туристами  -  бродят  по
району, глазеют. А роль гида вам охотно исполнит любой местный житель.
     В данном  случае  гидом  был  губастый  сантехник  Витька  из  первой
квартиры.
     - Вот, обратите внимание,  статуя,  -  с  удовольствием  говорил  он,
подводя слушателей к очередному изваянию. - Стоит, как  видите,  прямо  на
асфальте и улыбается.  А  между  тем  она  жизнь  человеку  сломала...  Вы
заметьте, куда она смотрит.  Правильно,  вон  в  то  окно  без  занавесок.
Проживал там мой знакомый, завсклад  Костя  Финский.  Как  он  эту  статую
увидел - занервничал. Ох, говорит, Витек,  не  нравится  мне  эта  статуя.
Неспроста она сюда смотрит. Ты гляди, какая у нее улыбка ехидная -  словно
намекает на что-то... А жена у Кости  ушла  год  назад,  так  что  с  этой
стороны все чисто... Я ему говорю: плюнь. Ну, статуя, ну  и  что?  Трогает
она тебя? Стоит - и пускай  себе  стоит...  Но  это  легко  сказать!  Сами
подумайте: выглянешь в окошко, а она - смотрит. Да как!..  Короче,  недели
хватило - сломался  Костя  Финский,  пошел  сдаваться  в  ОБХСС.  Сам.  Не
дожидаясь... Теперь в эту  квартиру  никто  вселяться  не  хочет.  История
известная - вот земляк может подтвердить...
     Трехлитровая банка выпала у меня из рук и разбилась об  асфальт.  Все
повернулись ко мне, в том числе и полный лысеющий мужчина, которого Витька
только что назвал земляком.
     Это был Левушка Недоногов. Собственной персоной.
     - Хорошо еще, что пустая, -  заметил  Витька.  -  А  сейчас  я,  если
хотите, покажу вам памятник Крылову. Он ему там цветы возлагает...
     И вся группа, за исключением одного  человека,  двинулась  в  сторону
площади, туда, где  каменный  Лев  Недоногов  возлагал  скромный  каменный
букетик к ногам гениального баснописца.
     Мы остались у статуи вдвоем.
     - Здравствуй, Лева... - сказал я растерянно.
     Он смотрел на меня словно бы не  узнавая.  Словно  бы  прикидывая,  а
стоит ли узнавать.
     Светлый выходной костюм, знакомые туфли, рубашка...  Великий  человек
был скромен - ходил в своем. А между тем мог проникнуть в любой  универмаг
планеты и одеться во что пожелает.
     - А-а, Павлик... - проговорил он наконец. - Здравствуй...
     Я шагнул вперед. Под ногами заскрипели осколки.
     - А я вот... прогуляться...
     Оробел... Как в кабинете большого начальника. Стыдно  вспомнить  -  я
даже не решился подать ему руку.
     Но Левушка, кажется, и сам был смущен нашей встречей.
     - Ты слышал? - отрывисто спросил он, мотнув  головой  в  ту  сторону,
куда Витька увел приезжих. - Что он им тут  про  меня  плел?  Какое  окно?
Какой Финский? Я, собственно, проходил мимо... ну и поинтересовался, о чем
он тут...
     Левушке очень хотелось уверить меня, что среди слушателей он оказался
случайно.
     - Нормальная улыбка, искренняя...  Что  в  ней  ехидного?  -  Левушка
замолчал, часто моргая на статую.
     - Лева, а ты...
     Я хотел спросить: "Ты идти сдаваться не думаешь?", но  спохватился  и
пробормотал:
     - Ты домой-то как... собираешься возвращаться?
     Великий человек нахмурился.
     - Не сейчас... - уклончиво ответил он. - Не время пока...
     Он что-то увидел за моим плечом, и лицо его выказало раздражение.
     - Слушай, - сказал он сквозь зубы. - Будь  другом,  кинь  ты  в  него
чем-нибудь! Замучился уже в них кидать...
     Я оглянулся. Метрах в десяти от нас по тротуару разгуливал голубь.
     - За что-ты их так?
     - Гадят, - ответил он просто и устало. Подумав, добавил: - Собак тоже
развели... Никогда столько собак в городе не было...
     - А собаки-то что тебе сделали? - удивился я, но  тут  же  сообразил,
что может сделать собака, если памятник стоит прямо на асфальте.
     Левушка  сосредоточенно  разглядывал  свободный   карниз   ближайшего
здания.
     - Левка! - сказал я с тоской. - Что с тобой стало! Чего ты всем  этим
достиг? Татьяна тебя ищет - с ног сбилась... Милиция розыск объявила...
     - Ничего, -  жестко  ответил  он.  -  Пусть  знают!  А  то  привыкли:
Недоногов!.. Что с ним церемониться? Можно прикрикнуть,  можно  настроение
дурное на нем сорвать  -  все  можно!  За  что  его  уважать,  Недоногова?
Подвигов не совершал, карьеры не сделал, зарабатывать  как  следует  -  не
научился! А теперь... Ишь, засуетились! Ро-озыск...
     Он повернулся ко мне, перестав на секунду моргать.
     А глаза-то ведь, как известно, зеркало души. Этой секунды мне  вполне
хватило, чтобы  понять:  Левушка  врал.  Не  обида  -  другое  мешало  ему
вернуться к людям.
     Левушка, мраморный Левушка, Левушка-легенда, "каменный гость"  боялся
встречи с Татьяной!.. И, похоже, не  только  с  ней.  Вот  почему  он  так
растерялся, увидев меня. Ясно же: стоит ему появиться на людях не в бронзе
и не в граните, стоит ему произнести первую фразу,  как  все  поймут,  что
никакой он, к черту, не монумент, а прежний Левушка,  вечно  теряющийся  в
спорах и робеющий перед женой.
     - Лева, - твердо сказал я. - Давай честно. Тебя ищут не  потому,  что
людям делать нечего. Ты нам нужен, Лева! Татьяне, ученым...
     - Следователю, - мрачно подсказал он.
     - Следователь вчера сравнил тебя с Колумбом.
     - Оригинально... Это что же, общественное мнение?
     - А ты, значит, уже выше общества? - задохнувшись от злости,  спросил
я. Робости моей как не бывало. - А для кого, позволь  узнать,  ты  натыкал
кругом все эти памятники? Не для общества? Кому  ты  доказываешь,  что  не
ценили тебя, не разглядели? Кому?
     - Себе! - огрызнулся он.
     - Врешь, - спокойно сказал я. - Врешь нагло. Если в  один  прекрасный
день люди перестанут замечать твои статуи, тебе конец!
     Левушка молчал. Кажется, я попал в точку. Теперь нужно было развивать
успех.
     - Лева, - с наивозможнейшей теплотой в голосе начал я. - Прости меня,
но все это - такое ребячество!.. Да поставь ты себе хоть тысячу монументов
- все равно они будут недействительны! Да-да,  недействительны!  Монументы
ни за что!.. И неужели эти вот  самоделки...  -  Я  повернулся  к  Левушке
спиной и широким жестом обвел уставленную изваяниями улицу, - неужели  они
дороже тебе - пусть одного, но, черт возьми,  настоящего  памятника!..  За
выдающееся открытие от благодарного человечества!
     Левушка молчал, и я продолжал, не оборачиваясь:
     - Ну хорошо. Допустим, ты в обиде на общество. Кто-то тебя не  понял,
кто-то оборвал, кто-то пренебрег тобой... Но мне-то, мне!  Лучшему  своему
другу - мог бы, я думаю, рассказать, как ты это делаешь!..
     Я  обернулся.  Передо  мной  стояла  мраморная  Левушкина  статуя   и
показывала мне кукиш.


     - Черт бы драл этого дурака! - в сердцах сказал я, захлопнув за собой
входную дверь.
     - Ты о ком? - поинтересовалась из кухни жена, гремя посудой.
     - Да о Недоногове, о ком же еще!..
     Посуда перестала греметь.
     - Знаешь что! - возмущенно сказала жена, появляясь на  пороге.  -  Ты
сначала сам добейся такого положения! Только ругаться и можешь!
     Вот уж с этой стороны я удара никак не ожидал.
     - Оля! - сказал я. - Оленька, опомнись, что с тобой! Какое положение?
О каком положении ты говоришь?
     - А такое! -  отрубила  она.  -  Сорок  лет,  а  ты  все  мальчик  на
побегушках!
     Нервы  мои  были  расстроены,  перед  глазами  еще  маячил  мраморный
Левушкин кукиш, тем не менее я нашел в себе силы сдержаться.
     - По-моему, речь идет о Недоногове, а не обо мне! Так  какое  у  него
положение? В бегах человек!
     - Он-то в бегах, -  возразила  жена,  -  а  Татьяне  вчера  профессор
звонил. Член-корреспондент из Новосибирска.
     - Да знаю я этого профессора, - не выдержав, перебил я. -  Не  раз  с
ним беседовал...
     - Молчи уж - беседовал!.. И профессор интересовался, не собирается ли
недоноговская Машка подавать заявление  в  Новосибирский  университет.  Ты
понимаешь?
     - Ах, во-от оно что... - сообразил я. - Значит, он  думает,  что  это
передается по наследству? Молодец профессор...
     - Профессор-то молодец, а Мишка через три года школу кончит.
     - Что тебе от меня надо? - прямо спросил я.
     - Ничего мне  от  тебя  не  надо!  Пей  свое  пиво,  расписывай  свои
пульки... А где банка?
     - Разбил.
     - Наконец-то.
     - О ч-черт! - Я уже не мог и не хотел  сдерживаться.  -  Что  ты  мне
тычешь в глаза своим Недоноговым! Какого положения он достиг?
     - Не ори на меня! - закричала она. - Просто так человеку памятник  не
поставят!
     - Оля! - в страхе сказал я. - Господь с тобой, кто ему что  поставил?
Он сам себе памятники ставит!
     - Слушай, не будь наивным! - с невыносимым презрением проговорила моя
Оленька.
     Черт возьми, что она хотела  этим  сказать?  Что  великие  люди  сами
отливают себе памятники?  В  переносном  смысле,  конечно,  да,  но...  Не
понимаю...


     Я расхаживаю по пустой квартире и никак  не  могу  успокоиться.  Нет,
вряд ли следователь додумался до Колумба сам. Это  его  кто-то  из  ученых
настроил...
     Левушке не в чем меня упрекнуть. Я молчал о кирпичной статуе, пока он
не сотворил при свидетелях вторую - ту, что сидит в отделе. Я  выгораживал
его перед капитаном и перед Татьяной. Я ни слова не  сказал  Моторыгину  и
вообще до сих пор скрываю, дурак,  позорные  обстоятельства,  при  которых
Левушка овладел телепортацией.
     Поймите, я не к тому, что  Левушка  -  неблагодарная  скотина  (хотя,
конечно, он скотина!), я просто не имею больше права молчать,  пусть  даже
на меня потом повесят всех собак, обвинят в черной зависти и еще бог знает
в чем...
     Со двора через форточку доносятся возбужденные детские голоса. Это  у
них такая новая игра - бегают по двору, хлопают  друг  друга  по  спине  и
кричат: "Бах! Памятник!" И по правилам игры  тот,  кого  хлопнули,  должен
немедленно замереть.
     Хотим мы этого или не хотим, но Левушка сделался как бы маркой нашего
города. Возникло нечто, отличающее нас от других городов.
     Правда,  по  району  ходит  серия  неприличных   анекдотов   о   Льве
Недоногове, а один раз я даже слышал, как его обругали "каменным  дураком"
и "истуканом", но это, поверьте, картины не меняет.
     Взять, к примеру, мраморного Левушку, что сидит за  столом  у  нас  в
отделе, - кто с него пыль стирает? Я спрашивал уборщицу - она к нему  даже
подойти боится. Значит, кто-то из наших. Кто?
     Ах, как не хочется нам называть вещи своими именами! С цепи  сорвался
опасный обыватель, а мы благодушествуем, мы потакаем ему - ну еще бы! Ведь
на нас, так сказать, ложится отсвет его славы!..
     Розыск... А что розыск? Что с ним теперь вообще можно  сделать?  Даже
если подстеречь, даже  если  надеть  наручники,  даже  если  он  милостиво
позволит себя препроводить - ну и что? Будет в кабинете следователя сидеть
статуя в наручниках... Да и  не  осмелится  никто  применить  наручники  -
ученые не позволят.
     Я однажды  прямо  спросил  капитана,  как  он  рассчитывает  изловить
Левушку. И  капитан  показал  мне  график,  из  которого  явствовало,  что
активность Левушки идет на убыль.  Раньше  он,  видите  ли,  изготовлял  в
среднем четыре-пять статуй в день, а теперь - одну-две.
     - Не век же ему забавляться, Павел Иванович, - сказал мне капитан.  -
Думаю, надолго его не хватит. Скоро он заскучает совсем и  придет  в  этот
кабинет сам...
     Довод показался мне тогда убедительным, но  сегодня,  после  утренней
встречи, я уже не надеюсь ни на что.
     С какой стати Левушка заскучает? Когда ему  скучать?  У  него  же  ни
секунды свободного времени, ему же приходится постоянно доказывать  самому
себе, что он значителен, что он - "не просто так"! И он  будет  громоздить
нелепость на  нелепость,  один  монумент  на  другой,  пока  не  наберется
уверенности, достаточной для разговора с Татьяной. Или с учеными.  Или  со
следователем. А если не наберется?
     И главное: никто, никто не желает понять, насколько он опасен!
     Я не о материальном ущербе, хотя тонны  розового  туфа,  конечно  же,
влетели городу в копеечку, и еще неизвестно, на  какую  сумму  он  угробил
мрамора.
     Я даже  не  о  том,  что  Левушка  рискует  в  один  прекрасный  день
промахнуться, телепортируя, и убить  случайного  прохожего,  отхватив  ему
полтуловища.
     Лев  Недоногов  наносит  обществу  прежде   всего   МОРАЛЬНЫЙ   урон.
Подумайте, какой  вывод  из  происходящего  могут  сделать,  если  уже  не
сделали, молодые люди! Что незаслуженная слава - тоже  слава,  и  неважно,
каким путем она достигнута?..
     На глазах у детей, у юношества он превращает центр города в  мемориал
мещанства, в памятник ликующей бездарности, а мы молчим!
     Я знаю, на что иду. Сегодня со мной поссорилась жена, завтра от  меня
отвернутся знакомые, но я не отступлю. Я обязан раскрыть  людям  глаза  на
его убожество!..
     Я выхожу в кухню  и  надолго  припадаю  к  оконному  стеклу.  Там,  в
просвете между двумя кронами, возле песочницы,  я  вижу  статую.  Мерзкую,
отвратительную статую с обрубками вместо рук, и на правой культе у нее,  я
знаю, процарапано гвоздем неприличное слово...
     ...Плешивый, расплывшийся - ну куда ему в монументы!..  И  фамилия-то
самая водевильная - Недоногов!..
     Я отстраняюсь от окна. В двойном стекле - мое двойное  полупрозрачное
отражение. Полное лицо сорокалетнего мужчины, не красивое, но,  во  всяком
случае, значительное, запоминающееся...
     И я не пойму: за что, за  какие  такие  достоинства  выпал  ему  этот
небывалый, невероятный шанс!.. Почему он? Почему именно он?
     Почему не я?





                               Любовь ЛУКИНА
                               Евгений ЛУКИН

                       НЕ БУДИТЕ ГЕНЕТИЧЕСКУЮ ПАМЯТЬ!




     В  этом  сеансе  было  сомнительным  все:  от   публики   до   самого
экстрасенса. Достаточно сказать, что дело  происходило  в  красном  уголке
ЖЭУ.
     На сцене, скорее напоминавшей широкую никуда  не  ведущую  ступеньку,
стояли друг против друга два сильно потертых кресла. В одном из них  сидел
загипнотизированный  доброволец,  с  остекленевшими  глазами,  в   другом,
закинув  ногу  на  ногу  и  покачивая  рваной  кроссовкой,  развалился  не
внушающий доверия экстрасенс  с  лицом,  которое  можно  было  бы  назвать
уголовным, не будь оно столь тупым.
     На  стене  висела  маркая,   скверно   отпечатанная   афишка   "Вечер
психологических опытов".
     - Изучать историю по документам, - коряво излагал экстрасенс,  -  все
равно что психологию по трупу. В то время как у нас,  можно  сказать,  под
носом   имеется   живой   источник    исторических    сведений,    который
ученые-негативисты  отрицают,  потому  что   называют   шарлатанством,   а
объяснить не  могут.  Я  говорю  о  генетической  памяти.  Вот,  например,
загипнотизировал я одного товарища и спрашиваю: что  ты  делал  сорок  лет
назад? А ему всего тридцать два... Так он вдруг возьми и заговори со  мной
по-немецки. А сам - из  немцев-колонистов,  хотя  языка  уже  не  знает...
Значит, что? Значит, генетическая память... То есть говорил со мной не он,
а кто-то из его  предков.  Или  вот  сегодняшний  случай...  -  Экстрасенс
небрежно указал на загипнотизированного добровольца. - Товарищ сам  сказал
перед сеансом - и вы это слышали, - что родился он восьмого апреля  тысяча
девятьсот сорок восьмого года. Вот мы сейчас и  попытаемся  выяснить,  что
происходило за десять лет до его рождения...
     Экстрасенс поднялся и подошел к своему подопытному.
     - Вы меня слышите?
     - Слышу, - безразлично отозвался тот.
     -  Продемонстрируйте  нам,  что  вы  делали  восьмого  апреля  тысяча
девятьсот тридцать восьмого года.
     Что-то шевельнулось  в  остекленевших  глазах,  и  подопытный  встал.
Неспешно,   вразвалку   он   подошел   к   экстрасенсу   и   закатил   ему
зубодробительную оплеуху, от которой тот полетел прямиком в кресло.
     -  Что,  сукин  сын,  вражина,  троцкист?..  -  лениво,  сквозь  зубы
проговорил подопытный, направляясь к обезумевшему от страха экстрасенсу. -
Понял теперь, куда ты попал?
     Далее произошло нечто и вовсе  неожиданное.  Лицо  экстрасенса  стало
вдруг отрешенным, а в глазах появился бессмысленный стеклянный блеск. Судя
по всему, он сам с перепугу впал в некое гипнотическое состояние.
     - Понял,  -  без  выражения,  как  и  подобает  загипнотизированному,
ответил он.
     - Тогда колись, сука, - все так же лениво продолжал подопытный. - Что
ты делал, гад, до семнадцатого года?
     Экстрасенс встал. Бесшумным шагом танцора он скользнул к  подопытному
и нанес ему сокрушительный удар в челюсть. Подопытный  взмахнул  руками  и
упал в кресло. Глаза его вновь остекленели.
     - Большевичок? - аристократически прищурясь, осведомился  экстрасенс.
- Что же вы, милостивый государь? Подбивать народ против законной  власти?
Ай, нехорошо... Когда бы вы, сударь, знали, что вас теперь ждет... Или  вы
уже догадываетесь? Что-с?
     - Догадываюсь, - безучастно произнес подопытный.
     - Ну-с,  а  коли  так,  -  со  змеиной  улыбкой  на  устах  продолжал
экстрасенс, - извольте отвечать, юноша, что вы поделывали в декабре пятого
года...
     Подопытный встал с кресла и, глядя исподлобья, огрел в  свою  очередь
экстрасенса кулаком по скуле.
     Тут нервы публики не выдержали, и  явно  неподготовленная  к  зрелищу
аудитория, подвывая от ужаса, кинулась в дверь.
     Когда спустя полчаса в помещение ворвался  усиленный  наряд  милиции,
подопытного можно было отличить от экстрасенса лишь по костюму. Лица обоих
были побиты до полном неузнаваемости. На глазах у  ворвавшихся  экстрасенс
брязнул  по  зубам  подопытного  (тот,  естественно,  упал  в  кресло)  и,
сотрясаясь от злобы, прошипел:
     - Вор! Еретик! Собака косая!..  И  дерзнул  изрешти  хулу  на  святую
троицу? Кайся, страдниче бешеной, что творил еси со товарищи  в  то  лето,
егда мор велик бысть?..
     Размахнувшийся подопытный был остановлен приемом самбо.





                              Любовь ЛУКИНА
                              Евгений ЛУКИН

                          НЕ ВЕРЬ ГЛАЗАМ СВОИМ




     За мгновение до того, как вскочить и заорать дурным голосом,  Николай
Перстков успел разглядеть многое. То, что трепыхалось в его кулаке, никоим
образом не могло сойти за обыкновенного горбатого окунишку. Во-первых, оно
было двугорбое, но это ладно, бог с ним... Трагические нерыбьи глаза  были
снабжены ресницами, на месте брюшных  плавников  шевелили  полупрозрачными
пальчиками крохотные ручонки, а там, где у  нормального  честного  окунька
располагаются  жабры,  вздрагивали   миниатюрные   нежно-розовые,   вполне
человеческие уши. Правое было варварски разорвано рыболовным крючком - вот
где ужас-то!
     Николай выронил страшный улов, вскочил и заорал дурным голосом.
     В следующий миг ему показалось, что мостки круто  выгнулись  с  явной
целью стряхнуть его в озеро, и Николай  упал  на  доски  плашмя,  едва  не
угодив физиономией в банку с червями.
     Ненатурально красный червяк приподнялся на хвосте, как кобра.  Раздув
шею, он отважно уставил на Персткова синие микроскопические _г_л_а_з_а_, и
Николай как-то вдруг очутился на  берегу  -  без  удочки,  без  тапочек  и
частично без памяти.
     Забыв моргать, он смотрел  на  вздыбленные  перекошенные  мостки,  на
которых  под  невероятным  углом  стояла  и  не  соскальзывала   банка   с
ополоумевшим червяком. Поперек мостков белело брошенное удилище  -  минуту
назад прямой и легкий бамбуковый хлыст, а теперь  неясно  чей,  но  скорее
всего змеиный, позвоночник с леской на кончике хвоста.
     Николай, дрожа, огляделся.
     Розоватая береза качнула  перламутровыми  листьями  на  длинных,  как