игрушка,  которая  вертится  с
помощью тросиков и коленчатых валов. В позапрошлом году у карусели  размер
ветвей был десять шагов, а диаметр ствола - шесть.
     Не знаю, много ли в этот раз украли, но думаю, что  истинная  причина
крылась в самой конструкции. Со времени  восшествия  на  престол  государя
Меенуна каждый год делают дерево выше на одну мерку и шире на одну  мерку.
Из-за этого нарушились пропорции, и механизм,  вращающий  ветви,  оказался
слишком слаб. И мне жалко будет, если все дело сегодня кончится  тем,  что
найдут проворовавшихся чиновников, и не  обратят  внимание  на  недостатки
конструкции.
     - Вы смотрели чертежи старых деревьев? - заинтересовался Арфарра.
     Даттам кивнул и начал новый чертеж, и тут эти двое сели друг к дружке
и стали толковать, отставив еду и девушек, так что хозяйка заведения  даже
обиделась:  ну,  в  самом  деле,  разве  люди  приходят  в  ее   заведение
потолковать о шатунах и кривошипах?. А третий юноша, Харсома, сидел  рядом
и потягивал через соломинку вино, и  так  зевал,  что  Арфарра  с  упреком
воскликнул:
     - Харсома, да вы хоть понимаете, о чем мы говорим?
     - Вполне понимаю, - сказал Харсома, -  вы  говорите,  что  для  того,
чтобы  предотвратить  подобные   происшествия,   нужно   бороться   не   с
казнокрадством чиновников, а с коренными недостатками самого механизма.
     Даттам с опаской на него посмотрел, а Харсома улыбнулся и продолжал:
     - А знаете ли, господин Даттам, почему при  первой  династии  Золотое
Дерево было таким низким?
     Даттам не знал, и Харсома объяснил:
     - Дело в том,  что  при  первой  династии  Государев  День  справляли
по-другому. В деревне выбирали  людей,  и  те  съезжались  в  столицу  для
обсуждения действий властей. Эти же  люди  привозили  деньги,  добровольно
собранные народом для праздника, и хотя народ  наш  щедр,  выстроенное  на
добровольные взносы Дерево было слишком мало, чтобы упасть под собственной
тяжестью.
     Тут одна из девушек села Арфарре на  колени,  запрокинула  головку  и
хихикнула:
     - Не тронь, - укушу.
     Харсома посмотрел на девушку, усмехнулся и добавил:
     - Так выпьем же за государя  Миена,  который  из  скромности  отменил
обычай, дабы не отягощать народ лишними тратами.
     Арфарра процедил сквозь зубы:
     - Правильно   сделал   государь   Миен.   Они   зачем   съезжались  -
жаловаться... Жаловаться и сейчас можно, доносные ящики на каждом  шагу...
Народ должен не жаловаться, а принимать законы...
     И спихнул девицу с колен. Парень рядом обиделся:
     - Слушай, костяная  ножка,  ты  колдун  или  "розовенький"?  Ты  чего
казенную девушку обижаешь? Вот я сейчас стражу кликну!
     Парень, конечно, хотел их напугать. Все закричали, поднялась  свалка.
Арфарра брезгливо усмехнулся, говорит Даттаму:  держись  за  меня.  Махнул
рукавом - из печенья полез белый дым, лавка взлетела под потолок...
     Даттам очнулся, - над ним небо в  серебряную  сетку,  на  деревьях  -
золотые яблоки, - небесный дворец!
     Спутник, Харсома, сказал Арфарре с досадой:
     - И для таких-то фокусов я вас пускаю к тайным книгам!


     Даттам часто встречался с новыми  друзьями.  Харсома  был  троюродный
племянник вдовствующей государыни,  инспектор  по  налогам.  Как  описать?
Незлобив,  незаметен....  Совершенный  чиновник  подобен  истине:   нельзя
говорить об истине, но лишь благодаря истине возможна речь.
     Арфарра был сыном мелкого  сельского  чиновника,  и  после  экзаменов
хотел стать монахом в храме Шакуника.
     Монахи-шакуники тогда не могли рассчитывать  на  карьеру  при  дворе.
Шакуник пришел в империю вместе с варварами, и при государе Амаре  знатные
люди переполнили храм деньгами и землями, взятыми со всей ойкумены.  Когда
государь Иршахчан возобновил древние законы  и  вернул  захваченные  земли
народу, отменив "твое" и "мое", храм был, увы, на стороне тех, кто проявил
непочтительность  к  государю.  Государь  указал,   что   храмовые   земли
принадлежат ему, как воплощению Шакуника, разорил  храмовые  мастерские  и
пощадил только сокровищницу.
     - А чем занимаются монахи сейчас? - спросил как-то Даттам.
     - Осмысляют сущее и существующее, - ответил Арфарра.
     А Харсома прибавил:
     - Деньги дают в рост.
     Увы! И сказать постыдно, и умолчать нельзя. Казалось бы: уничтожили в
империи торговцев, отменили корыстолюбие, ни один частный человек не смеет
завести себе мастерскую. И что же?  Иные  храмы  обратили  сокровищницы  в
ссудные кассы, стали вести себя хуже торговцев. Даже те впадают в соблазн,
которым вера предписывает презирать мирское. А Шакуник -  варварский  бог,
бог грабежа и богатства. Монахи говорят: Шакуник предшествует  субъекту  и
объекту, действию и состоянию, различает вещи друг от  друга,  придает  им
смысл и форму, и нет в мире ничего,  что  было  бы  чуждо  ему  -  золото,
серебро, камни... И копят, и  приумножают,  а  золото  -  проклятая  вещь:
сколько ни съешь, все мало. А Арфарра всего этого тогда не замечал.


     Государь Иршахчан,  как  известно,  поощрял  изобретателей,  особенно
искателей золота  и  вечности.  Бесчестные  люди,  однако,  наживались  на
страсти Основателя, толпами стекались в столицу. При  испытаниях  все  шло
хорошо: и  золото  из  меди  вываривалось,  и  новые  водоотливные  колеса
вертелись...
     Однако если общиннику будет в  два  раза  легче  поливать,  разве  он
станет в два раза больше сеять? Нет, он будет в два раза меньше работать.
     И вот, когда последние проявления непочтительности  были  истреблены,
инспектор Шайшорда подал доклад. "Нынче в государстве  мир,  механизмы  же
родятся от войны и корысти отдельных лиц, а рождают народную  леность...".
В  результате  доклада   государь   изволил   запретить   недобросовестные
изобретения.
     После этого некоторые книги попали в государеву сокровищницу,  как  и
все редкостное. Однако Даттам и Арфарра,  по  ходатайству  Харсомы,  имели
доступ в Небесный Сад. Ходили туда каждый день: книги  -  плод  проклятый:
сколько ни ешь - все голоден.
     Трое друзей были совершенно неразлучны.  Ели  вместе,  спали  вместе,
вместе ходили в веселые переулки. Даттаму как-то раз  понравилась  барышня
Харсомы, тот немедленно уступил ему барышню, и еще два  месяца  платил  за
домик, где она жила.  Вообще  у  Харсомы  денег  было  удивительно  много,
гораздо больше, чем полагалось дальнему родственнику императора.


     Как-то  Харсома  показал  Даттаму  бумагу  о  делах,   творящихся   в
Варнарайне. Сообщалось, что некто Хариз, доверенное лицо наследника, даром
велел цеху кузнецов  отделать  его  новый  загородный  дворец,  угрожая  в
противном случае снизить расценки и довести цех до полной нищеты. А спустя
два месяца тот же Хариз подал заявление о  том,  что-де  баржа,  груженная
светильниками для столицы, утопла. Кузнецам из-за этого не выплатили денег
за светильники, а между тем светильники и не думали утопать,  -  они  были
тайно выгружены в одном из поместий наследника, а баржу  затопили  пустую,
чтобы скрыть казнокрадство. Назывались также имена  девиц,  которых  Хариз
держал у себе на подушке, стращая их арестом семьи.
     Даттам изумился:
     - Как это к тебе попало?
     Харсома махнул рукой:
     - На жалобном столбе висело... Это правда, что тут написано?
     - Да откуда же я знаю? - изумился Даттам, - хоть писал-то кто?
     - Да дядя твой, голова твоя соленая! Что он за человек?  Это  правда,
что он поссорился с Харизом из-за взятки? Сам - умелец все пять пальцев  в
масле держать... Что это за история с ушками треножника?
     Но Даттам об ушках треножника ничего не знал.
     Его интересовали лишь механизмы - числа, обросшие плотью. Любил он их
за то, что, если что-то  не  так,  -  можно  было  разобрать  на  части  и
переложить по-правильному. А мир механизмом не был, и  потому  Даттама  не
занимал. Черна ли, бела ли душа правителя - Даттаму, увы, было все  равно.
Он думал так: черной ли, белой краской выкрашу я модель, -  разве  изменит
это свойства и связи?
     - Да не знаю я ничего, - пробормотал Даттам.
     - Ну, - сказал с досадой Харсома, - ты, Датти, право, не  человек,  а
канарейка, - если тебя не кормить, так с голоду у корма умрешь! Это правда
хоть, что дядя твой очень влиятелен среди  черни?  Чуть  ли,  говорят,  не
пророк?
     - Да что такое пророк?
     - Если человек лжет другим, а сам про себя все  знает,  его  называют
обманщиком, - пояснил Харсома, - а если он лжет другим и верит в свою ложь
сам, его называют пророком.
     Даттам после этого останавливался у жалобных столбов доклада нигде не
видел.


     Даттам сделал механический гравировальный станок  и  по  рекомендации
Харсомы принес его одному человеку. Это оказался тот  самый  императорский
конюший Арравет, который вместе с Рехеттой лазил по заброшенным шахтам.
     Арравет обрадовался.
     Конюший Арравет тоже был в некотором роде колдуном: дом, где он  жил,
в земляном кадастре значился  частью  государева  парка.  А  приглядишься:
высятся стены там, где по описи пустошь для выездки лошадей, резные перила
соткутся над призрачным озером... и я так скажу: если всякая магия, помимо
казенных чародеев, черная, то и это черная магия.
     Арравета называли одним  из  самых  богатых  людей  империи.  Однажды
поймали вора,  который  показал,  что  унес  у  Арравета  двадцать  тысяч.
Арравет, конечно, отперся: "Я -  мелкий  чиновник,  откуда  у  меня  такие
деньги?" Наутро вора нашли в городской тюрьме задохнувшимся.
     Арравет стал печатать на станке ходовой товар, - городские истории  и
непристойные картинки, причем прямо приспособил под это официальный цех.
     О  том,  что  количество  труда  в  гравюре  теперь  уменьшилось,  не
доложили, справедливую цену нарушили, деньги разделили между  сообщниками,
- разве может все это хорошо кончиться?
     Харсома, увидев картинки, расхохотался, и тут  же  закричал  Даттаму,
что пойдет в веселый дом и  не  успокоится,  пока  не  перепробует  каждой
позиции. Арравет дал Даттаму и Харсоме целую кучу денег, да-да, прямо-таки
мешок. Даттам поблагодарил Харсому и сказал:
     - Сдается мне, что если бы не ты, я бы ни гроша не получил от  такого
человека, как Арравет.


     Записные книжки Даттама  в  это  время  были  наполнены  рисунками  и
чертежами. В них были военные повозки с  приделанными  к  ним  мельничными
крыльями, движимыми ветром, и с хитроумной системой трансмиссии к колесам;
была лодка, в которой весла были  заменены  пропеллером,  вращаемым  двумя
лодочниками, мосты, в которых настил покоился не на  сваях,  а  плавал  на
бурдюках с воздухом, - Даттам услышал, что  варвары  переправлялись  через
реки на мехах, и попытался рассчитать количество воздуха  и  выдерживаемый
им вес; было изображение вечного двигателя со ртутью в семи подвешенных  к
колесу мешочках - этот двигатель Даттам срисовал с манускрипта в  Небесной
Книге, но двигатель не работал. Была там и  осадная  башня  с  движущимися
лестницами-платформами, которые сами поднимали солдат  кверху.  Эту  башню
Даттам придумал сам.
     Больше всего было набросков касательно машины  для  откачки  воды  из
глубоких штолен. Арравет часто говорил о том, что такая машина  ему  очень
нужна, потому что  в  стране  мало  железа  сверху  и  много  -  внизу.  В
государственных  рудниках  воду  откачивали  с  помощью  древнего   винта,
изобретенного еще десять династий назад.  Этот  винт  вращает  под  землей
слепой осел или штрафник, а люди выливают в винт  бадейки.  Арравет  такой
винт использовать  не  мог.  Во-первых,  это  стоило  бы  слишком  дорого,
во-вторых,  Арравет  и  так  боялся  ареста,   а   если   спустить   сотню
неквалифицированных рабочих под землю, только чтобы они черпали воду - как
есть донесут!
     За два месяца до экзаменов Даттам принес Арравету модель  машины  для
откачки воды и показал, как та работает.


     Несколько раз Харсома  приносил  к  своему  другу  разные  документы.
Требовалось совсем немного - вытравить кислотой имя или цифру,  и  вписать
другую, или состарить бумагу или шелк до подходящего  возраста.  Даттам  с
досадой спросил:
     - Почему ты не просишь об этом Арфарру? Он  знает  химию  куда  лучше
меня!
     - Арфарра прекрасный человек, - ответил Харсома, - но он  способен  с
этакой бумагой отправиться прямо к "желтым курткам", да еще  и  будет  всю
жизнь гордится своей верностью правопорядку.


     За месяц до выпускных экзаменов надежный гость передал Даттаму письмо
от дяди. Отец Даттама умер, и было много хлопот с виноградником, купленным
в Нижнем Городе на имя жены. Харсома  выхлопотал  Даттаму  отпуск,  и  тот
поехал в Варнарайн, но к его приезду все уже уладили.
     В эту поездку даже Даттам увидел, что влияние Рехетты сильно выросло.
Так получилось, что он единственный из старшин цехов  осмелился  сцепиться
со сворой наследника, и от этого имя его гремело весьма широко. Строгостью
своей жизни он вызывал почитание народа, чем и пользовался для нападок  на
вышестоящие власти. Алтари патрона цеха, небесного кузнеца Мереника, стали
появляться в самых разных уголках провинции.
     Несколько гулящих девиц сожгли свои наряды и стали вести святую жизнь
из-за проповедей Рехетты, и в числе  их  была  любовница  наместника;  это
рассердило наместника до крайности.
     В честь Даттама Рехетта устроил молебен. Закололи  барана,  накормили
Небесного Кузнеца запахом и огнем, оставшееся съели сами. Даттам от  имени
Арравета предложил  мастерам  из  цеха  использовать  свой  гравировальный
станок, но те решительно воспротивились.
     - И думать не смей об этих станках, - заявил один  из  мастеров.  Наш
цех сейчас враждует с людьми экзарха. Если они прознают об  этих  станках,
они тут же навяжут их  нам,  чтобы  испортить  цену  и  прогнать  половину
мастеров за ненадобностью.
     А дядя Даттама насупился и сказал:
     - Нынче в Варнарайне души чиновников почернели от  алчности,  а  зубы
народа почернели от лотосовых корней. Люди наследника, как оборотни,  пьют
кровь народа и сосут его мозг. В почетной охране наместника -  две  тысячи
головорезов, рыщут по деревням и понуждают людей усыновлять  чиновников...
Луга и поля исчезают из земельных списков, общие амбары пустеют, и  народ,
будучи не в состоянии прокормиться, вынужден заниматься торговлей. Скоро в
Варнарайне не останется свободных людей.  Увы,  страшно  подумать,  -  что
будет после смерти государя?
     И, взяв  модель  из  рук  Даттама,  спалил  ее  в  жертвенном  костре
небесному кузнецу Меренику.
     Вечером дядя спросил племянника:
     - Говорят, в столице ты связался со скверными людьми, которые  делают
деньги в обход государства?
     - Я изобретатель, - сказал Даттам, -  и  если  выйдет  так,  что  мои
изобретения нужны только бесам, я буду работать на бесов.


     На следующий день Даттам пошел заверить  подорожную.  Казалось  бы  -
пустяковое  дело,  а  чиновники  в  управе  вдруг  стали  кланяться,   как
болванчики, и отвели Даттама в кабинет ко  второму  секретарю  наместника,
господину Харизу.
     Ах, какой кабинет был у господина Хариза!
     Яшма тушечницы белая, как бараний  жир.  Стол  в  золоте,  на  стенах
гобелены, на  гобеленах  красавицы,  от  которых  рушатся  царства,  перед
гобеленами столик в золоте и нефрите, вино и фрукты, черепаховая  шкатулка
с  благовониями:  все,  знаете  ли,   совершенно   неподобающее   чину   и
присутственному месту. Надо сказать, что Хариз  был  тот  самый  чиновник,
который  много  нажился   на   Государевом   Дне,   но   благодаря   своей
матери-колдунье избегнул правосудия.
     Сели, стали беседовать. Хариз все знал о  Даттаме:  поздравил  его  с
успехами в учении, - будущий, как говорится, опора трона, слуга народа,  -
и вдруг вынул из черепаховой шкатулки часы-яичко.
     - Какую, - говорит, - гадость написали: будто вы эти часы  сделали  в
насмешку. Мол, епарх отдает деньги в рост. Часы считают  время,  а  он  на
времени наживается: и то, и другое неправильно...
     Даттам побледнел и стал глядеть на гобелены.  Говорили,  будто  Хариз
решает за наместника все дела,  городскому  судье  протоколы  приносит  на
подпись  пачками,  а  допрашивать  любит  прямо  рядом  с  кабинетом,   за
красавицами, от которых рушатся царства. А господин Хариз  взял  персик  и
стал очищать кожицу. О слушатель! Разве справедливый человек,  когда  зубы
крестьян почернели от весенних кореньев, будет есть тепличный персик?
     - А что вы, - спросил секретарь Хариз, - думаете о механизмах вообще?
     Даттам ответил:
     - Разве можно улучшить  совершенное?  Государь  установил  церемонии,
расчислил цены, учредил цеха и села. Если бы государству требовалось вдвое
больше, скажем, фарфоровых ваз, то людей в фарфоровом цеху было  бы  вдвое
больше, или работали бы они не треть дня,  а  две  трети.  Но  государство
заботится не о вещах, а о людях, которые делают вещи.  Если  ныне  удвоить
производительность труда, то куда же деть лишних рабочих?
     - Это похвально, - сказал господин  Хариз,  -  что  в  таком  молодом
возрасте вы  думаете  лишь  о  благе  ойкумены.  Я  слыхал,  вы  построили
водоотливное колесо... А вот епарх  вашего  цеха  и  в  самом  деле  берет
взятки. Ах, если бы такой человек, как вы, были на его месте...
     И господин Хариз любезно протянул очищенный персик юному гостю.  Надо
сказать, что никто из мира людей подслушать этого разговора не мог.  Но  в
левом  углу  на  полке  стояли  духи-хранители;  господин  Хариз  побоялся
оскорбить небо и потому предложил  персик,  что  на  языке  плодов  значит
"десять тысяч". Но Даттам был непочтителен к богам и сказал:
     - А сколько получат мастера?
     Господин Хариз удивился:
     - Вы же сами заметили, что они больше трудиться не станут.
     - Я подумаю, - сказал Даттам.
     Тут глаза Хариза стали как дынные семечки.
     - Э, господин студент, что ж думать над очищенным персиком? Сейчас не
съешь - через час испортится.
     Даттаму делать было нечего, он съел персик и откланялся с подорожной.
     Только ушел -  из-за  гобелена  с  красавицами  вышла  старуха,  мать
Хариза. Цоп, - косточку  от  персика,  бросила  ее  в  серебряную  плошку,
посмотрела и говорит:
     - В этом юноше три достоинства и один недостаток. Достоинства таковы:
душа у него - пустая: вечно будет желать, чем  наполнить.  Любит  число  и
разум: людей жалеть не будет. Таит внутри себя беса, - вечно, стало  быть,
будет снаружи... Недостаток же один: судьба его  -  с  Рехеттой  и  твоими
врагами. Он в душе  решил:  ты  его  сделаешь  епархом  цеха,  а  он  тебя
обманет...
     А у господина Хариза был близнец, только он сразу после  родов  умер.
Старуха кликнула близнеца, пошепталась с ним, стукнула в лоб косточкой  от
персика:
     - В златом дворце - златой океан, в златом океане - златой остров, на
златом острове - златое дерево, на златом дереве златые гранаты, в  златом
гранате - златой баран, в златом баране - покой и изобилие... Иди  к  тому
океану, принеси мне того барана. А при входе предъявишь пропуск Даттама.


     По приезда Даттама вызвал к себе начальник училища и спросил:
     - Господин студент, отчего вы отлучились накануне экзаменов?
     - Но вы мне  предоставили  отпуск  для  устройства  домашних  дел,  -
изумился Даттам.
     Начальник училища выпучил глаза и закричал:
     - Как вы смеете такое говорить!  Никакого  отпуска  предоставлено  не
было! Самовольно покинув училище, вы лишили себя права сдавать экзамены!
     Даттам кинулся к Харсоме. Того не было. Даттам  побежал  к  Арравету.
Арравет принял его в гостиной: шелк,  как  облачная  пелена,  не  стены  -
золотая чешуя, в левом углу сейф  -  золотой  баран  с  драконьим  глазом.
Арравет написал письмо начальнику училища, запечатал и отдал Даттаму:
     - Этот дурак не знал, кому чинит гадости. Успокойся, завтра