щий день договор был подписан.


     Два дня не случалось ничего, о чем стоит рассказывать. На пятнадцатый
день путешествия въехали в графские земли. Бредшо  сказали,  что  земля  и
все, что на земле отсюда до  границ,  принадлежит  Оско  Стрепету.  Никто,
однако, не подумал ему объяснить: все, что на земле, - это  одно,  -  все,
что под землей -  совсем  другое.  А  все,  что  под  землей,  по-прежнему
принадлежало богу Варайорту, шельмецу и обманщику.
     Граф был, по  общему  мнению,  человек  алчный,  жадный  до  денег  и
трусливый, потому что ему было нелегко убить человека. Крестьян  своих  он
согнал с полей, обнес поля изгородями,  а  шерсть  продавал  храму.  Кроме
того, торговал с храмом серебром и железом. Даттам  послал  эконома  Шавию
вперед с известием, что к вечеру караван будет в замке, с  Шавией  поехали
двое бывших дружинников Марбода: Торхерг Бычья Кость и его брат.
     А Даттам и Бредшо ехали рядом, впереди каравана.
     На Бредшо был парчовый кафтан с плетеной тесьмой, стянутый серебряным
шнуром, красные штаны и поверх кафтана - легкая кольчуга, подарок Даттама.
За спиной, - меч с серебряной перекладиной, сафьяновые сапожки.  Конь  под
Бредшо был серый, с белой полосой по  хребту,  и  заморский  торговец  уже
выучился ловко на нем ездить. "Впрочем, какой торговец, - подумал  Даттам,
оглядывая спутника,  -  это  если  нельзя  -  торговец,  а  если  можно  -
разбойник. У простых  народов  эти  две  вещи  неотличимы,  это  только  в
королевстве вроде здешнего рыцарям запрещено торговать, а  позволено  лишь
грабить".
     - Расскажите мне о вашей империи, - попросил Бредшо, - сколько лет ее
порядкам?
     Даттам наклонился, потрепал по холме коня.
     - Законы империи, господин Бредшо, вечны и неизменны, как  она  сама.
Две тысячи лет назад император Иршахчан отменил в стране "твое" и "мое", и
с тех пор из нее исчезли зависть, злоба, корысть, и  прочая  и  прочая,  -
глаза Даттама сузились. - Две тысячи лет назад! Запомните! И  не  путайте,
пожалуйста, его с  сыном  основателя  нынешней  династии,  тоже  принявшим
тронное имя Иршахчана и также отменившим "твое" и "мое".
     Бредшо подумал.
     - Ага, - спросил он, - стало быть, император Иршахчан  Второй  только
восстанавливал законы, а не учреждал новые?
     Даттам кивнул.
     - И с тех пор за два столетия законы не менялись?
     - Ни одной  священной  буквой.  Правда,  иногда  приходится  уточнять
значения некоторых слов в законе.
     - Каких же?
     - Например, в законах Иршахчана сказано, что воины Великого Света  не
положат оружия, пока не дойдут до пределов ойкумены.  Но  государь  Меенун
пояснил,  что  "ойкумена"  значит  не  "весь  обитаемый  мир",   а   "весь
цивилизованный мир". А так как цивилизованный мир, как известно, совпадает
с границами империи, то получилось,  что  войско  уже  дошло  до  пределов
ойкумены и что по этому случаю можно отменить и войско, и  налоги  на  его
содержание.
     - Экономно, но неразумно, - заметил Бредшо.
     - Очень разумно, - возразил Даттам. - Государь Меенун немало  посулил
войску, чтобы оно возвело его на престол, и боялся, что кто-то посулит еще
больше. Как сказано в официальной хронике, государь Меенун "умел  отличать
важное от второстепенного". Понимал: справедливый государь на троне -  вот
это важно, а одна-другая разоренная провинция - дело второстепенное.
     - И с тех пор в империи нет войска?
     -  Никакого!  Только  охранные  поселения.  Это  что!  При   государе
Иршахчане и тюрем не было, были только покаянные селения.
     Даттам помолчал, подправляя уздечку.
     - Да, сначала слово, а потом толкование. Знаете, сколько тысяч жизней
сохранил доклад о  несовпадении  объемов  понятий  "преступная  взятка"  и
"добровольный дар признательного  труженика"?  Или,  например,  в  законах
Иршахчана Второго сказано: Государь должен "менять высшие посты каждые три
года". И вот век назад языковеды выяснили, что при Иршахчане Первом  фраза
значила "назначать высших чиновников каждые три года". Чувствуете разницу?
     Бредшо подумал и сказал:
     - Менять чиновника - надо обязательно на другого, а вот утверждать  -
можно того же самого, стало быть, теперь чиновнику сподручней  получать...
добровольные выражения признательности.
     Даттам осклабился:
     -  Стало  быть,  теперь  чиновник  может  думать   о   своих   прямых
обязанностях, а не о том, куда его загонят через три года.
     Бредшо удивился  такому  рассуждению.  Странно:  Даттам,  в  конечном
счете, рассуждал не как торговец, а как чиновник: образованный,  радеющий,
- но чиновник. И все приводимые им толкования облегчали жизнь чиновника, а
не предпринимателя.
     Какой,  собственно,  статус  у  этого  человека,  который  в  стране,
лишенной  частной  собственности,  вполне  официально  владеет  миллионным
состоянием? Теневого предпринимателя? Или теневого чиновника?  Какую  цену
требует с Даттама его хозяин, экзарх Харсома, за возможность тысячекратной
наживы?
     Какую игру ведет этот человек? В  этой  поездке  он  набирает  армию.
Армия должна явиться к Весеннему Совету и слушаться приказаний Даттама.  А
какие будут приказания?


     Надо сказать, что Белый Эльсил ничего  не  знал  о  том,  что  Марбод
Кукушонок жив, и отдал своих  дружинников,  Торхерга  Бычью  кость  и  его
брата, Даттаму. Те не возражали, потому  что  Даттам  тоже  был  удачливый
человек. Это они поехали с экономом Шавией  к  замку,  а  утром  поспешили
обратно к каравану.
     Когда они на обратном пути подъезжали к мосту  через  овраг,  Торхерг
вдруг увидел проповедника, убитого в Золотом Улье: тот стоял серым кулем и
показывал под мост. Торхерг глянул и увидел, что под мостом  стоит  Марбод
Кукушонок, иссиня-черный, Даттам, весь в крови, и сам  Торхерг,  и  вообще
все вокруг полно мертвецами. Тут конь заржал,  встал  на  дыбы  и  сбросил
Торхерга.
     - Ты ничего не видел? - спросил Торхерг брата.
     - Нет, - ответил брат.
     - Плохо дело, - сказал Торхерг, и рассказал все, как было.
     - Это ты двойника перед смертью видел, - сказал брат. - Наверное  это
нам за убитого проповедника.
     Тогда Торхерг  подошел  к  крестьянам,  рубившим  неподалеку  лес,  и
спросил:
     - А вы ничего не видели?
     Те отвечали:
     - Нет, господин. А вы кто же будете?
     - Мы, - сказал Торхерг, - были люди Марбода  Кукушонка,  а  теперь  -
люди господина Даттама. Сдается мне, однако, - добавил Торхерг, - что  нам
нужно спешить обратно.


     А Даттам и Бредшо все ехали  и  ехали  рядом,  и  Даттам  рассказывал
Бредшо о последнем указе экзарха, дозволяющем  частные  занятия  алхимией.
Старый указ: а вот теперь не спросишь, откуда у человека  золото.  Даттам,
впрочем, не упомянул, что указ экзарх выпросил у  императора  в  обмен  на
голову хорошего знакомца Бредшо - Арфарры.
     - Я гляжу, - сказал Бредшо, - экзарх Харсома очень  любит  торговцев,
коль скоро  даровал  храму  такие  монополии.  Надеюсь,  когда  он  станет
государем, его вкусы не изменятся?
     Даттам откинулся в седле. Да, господин  экзарх  очень  любил  деньги.
Даттам вспомнил его усталый, чуть хрипловатый  голос:  "Произрастающее  из
земли уходит в землю,  и  богатство  страны  остается  прежним.  Богатство
страны возрастает тогда, когда  она  больше  продает,  чем  покупает.  При
древних государях золото и серебро приходили  из-за  границы,  потому  что
страна больше продавала, чем покупала. А теперь золото и серебро уходят за
границу, потому что мы ничего не продаем, а только тратим настоящие деньги
на подкуп князей". Хорошие слова  -  если  не  считать  того,  что  экзарх
Харсома всем говорит  хорошие  слова.  Мыши  говорит  "беги",  а  мангусте
говорит "лови", и деньги он любит больше жизни, а власть - больше денег.
     - Господин экзарх поощряет торговлю, - ответил Даттам, -  потому  что
торговля -  это  государственное  преступление.  А  с  преступлений  можно
получить доход. Только, разумеется, - покажите мне государство, которое бы
не обирало делового человека.
     - Я бы вас свозил ко мне на родину, - улыбнулся Бредшо.
     Даттам рассмеялся.
     - Вы очень мало  говорите  о  своей  стране,  но  вы  думаете,  я  не
догадался, на что она похожа?
     Бредшо слегка изменился в лице.
     - Таких городов много по южному побережью. Кадум - из из их числа,  и
все западные земли были такими. Вы считаете всех чужаков  -  прирожденными
рабами,   гордитесь   своими   народными   собраниями   и   именуете   это
народовластием.
     Даттам дернул узду и расхохотался, а потом приподнялся в стременах  и
закричал на все ущелье:
     - Но народ не властвует никогда! Вместо него у вас правят болтуны или
тираны. И залог их власти - ненависть народа к  богачам.  Я  был  в  таких
городах, как ваш! О! Ваши богачи имеют право купить землю, развести на ней
торговую плантацию и прогнать крестьянина в город. Но  этот  крестьянин  -
еще и гражданин. Разве городские болтуны оставят его  в  беде?  Разве  они
позволят ему продавать свой труд, как он продал свою землю? Нет, они будут
кормить его бесплатным хлебом, который добровольно  отдадите  вы  же;  они
будут платить ему за участие в народном собрании и в суде. И в  этом  суде
он будет судить вас - памятуя, что размер его дохода зависит от количества
конфискованного имущества. Перед вашим судом  опасней  быть  богатым,  чем
виновным! А когда проданных земель и задолжавших  граждан  станет  слишком
много, тогда народ сойдется и постановит произвести передел земли и отмену
долгов, и назовет это демократической революцией. Ваша чернь знает  -  чем
меньше участников в дележке, тем больший кусок пирога достанется  каждому.
Поэтому она никогда не допустит чужеземца в  число  граждан.  Потому  ваши
муниципии обречены на вечное младенчество - или завоевание.  Вы  враждуете
друг с другом, как здешние сеньоры, и  даже  хуже,  потому  что  когда  вы
захватываете городок - вы  не  берете  с  него  дань,  как  с  вассала,  а
выжигаете  дотла,  как  торгового  соперника.  И  когда  Золотой  Государь
завоевал западные города - ему даже не было нужды менять их строй, до того
самозабвенно бросились его славить. Зачем? Он только крупно  сэкономил  на
чиновниках,  великодушно  разрешив   городским   магистратам   по-прежнему
раздавать свое зерно нищим, да еще возложив на них ответственность за сбор
налогов. - Тут Даттам рассмеялся и продолжал:  -  Знаете,  как  говорится:
белая  собака,  черная  собака  -  а  все  равно  кусается...  Демократия,
королевство, империя... Государство и предприниматель - это два  клинка  в
одних ножнах.
     - Это все, - спросил Бредшо  после  некоторого  молчания,  -  что  вы
имеете против народовластия?
     - Нет, не все, - отвечал Даттам. - У вас не только хорошие болтуны, у
вас еще мудрецы замечательные. Учтите - государь Иршахчан и в  самом  деле
правил две тысячи лет назад. И это мудрецы изъяснили ему, что все зло мира
произошло, когда человек изобрел слова "твое" и "мое".


     Тут подъехали к широкой расщелине, через которую шел подвесной  мост,
и Даттам начал распоряжаться. Мост сильно раскачивался,  под  ним,  далеко
внизу, росли грецкие орехи и  тополя,  кусты,  текла  маленькая  речка.  А
караван к этому времени был большой: сначала повозки  и  охранники,  потом
ламы с грузом, потом священная желтая повозка Шакуника, потом рабы, тоже с
тюками: товар несет  другой  товар,  потом  опять  повозки.  На  священной
повозке развевалось храмовое знамя, золотая  цивета,  и  еще  веер-значок:
лама, навьюченная собственной шерстью: тоже товар, несущий товар.
     Даттам дождался, пока желтая священная повозка со  знаменем  Шакуника
переедет через мост, и снова поскакал вперед. За  ним  -  Бредшо,  молодой
племянник графа, Торхерг  Бычья  Кость,  и  еще  трое  дружинников,  имена
которых здесь не упоминаются.  Из-за  золотого  перемирия  они  ехали  без
оружия. У всех, конечно, были мечи, потому что свободный человек без  меча
не ходит. У дружинников и Даттама были луки, потому что кончились  времена
предков, и звери золотого перемирия не соблюдают. Еще было  три  швырковых
топора, секира и пять  дротиков,  -  а  больше  никакого  оружия  не  было
совершенно.
     Сразу за мостом стоял  резной  храм.  Вокруг  храма  шла  почерневшая
деревянная галерея, а на круглой крыше сидел бог Варайорт, сам  шельмец  и
покровитель шельмецов. У бога было девять глаз, по числу сторон  света,  и
он весь перекосился от старости и гнева; в сотне  шагов  от  храма  дюжина
мужиков рубила священную кипарисовую рощу.
     Даттам подъехал к рубщикам и недовольно спросил:
     - По чьему приказу рубите рощу?
     Один из мужиков повернулся и ответил:
     - Господин велел.
     Даттам с досадой крякнул и поглядел на графского  племянника.  А  тот
засмеялся, потому что считал, что дядя,  торгуя  с  империей,  ведет  себя
жадно и неблагородно. Кроме того, Варайорт был богом  вейским,  местным  и
простонародным.
     Племянник сказал:
     - Не имею чести знать дядиных распоряжений по хозяйству. Но  полагаю,
что если можно разорять общинные поля, то и священную рощу - тем более.
     Даттам поглядел: рощица уходила в ущелье, росла на неважной земле,  и
от вырубки ее все равно было мало проку. А Даттам знал, что  всеми  делами
заправлял не столько граф, сколько его жена,  женщина  вздорная,  и,  надо
сказать, совсем жадная. Даттам спросил:
     - Господин или госпожа?
     Меж тем подошло еще несколько крестьян, и один из них ответил:
     - Господин в мире только один, общий для всех. И вот вы мне  скажите:
если мы сообща пользуемся вечными вещами, то тем более должны быть  общими
вещи преходящие. Как же можно огораживать землю и резать ее кусочками?
     Графский племянник ткнул себя от удивления пальцем в лоб и сказал:
     - Да ты что говоришь?
     А Даттам не стал спорить, повернул коня и закричал:
     - Назад!
     Тут мужики  с  топорами  бросились  на  всадников,  а  сверху  кинули
конопляную сеть. Сеть, однако, зацепила ветвь дерева: всадники  пригнулись
и выскочили, только  трое  запутались.  На  узде  у  Бредшо  повисло  двое
мужиков, остальные прыгали вокруг с вилами и топорами. Меч  у  Бредшо  был
тот, что подарил Белый Эльсил: рукоятка увита золоченым шнуром,  на  шнуре
надпись на языке богов, - и больше никакого  волшебства.  Бредшо,  однако,
научился на  турнирах  за  три  недели  драться  как  следует,  отбился  и
поворотил коня. Коня мужики могли  бы  без  труда  зарубить,  но  пожалели
дорогое животное.
     Даттам уже скакал обратно, и наперерез ему - человек в синем  кафтане
на коне и с копьем. Человек ударил копьем, Даттам увернулся,  зажал  копье
под мышкой и дернул коня: всадника выворотило из седла. Тут,  однако,  под
ногами Даттамова  коня  взметнулась  сетка:  конь  перекувырнулся,  Даттам
полетел через голову: тут же ему  на  шею  накинули  веревку  и  потащили.
Бредшо догнал его, извернулся и перерубил веревку. Внезапно  с  дерева  на
плечи Бредшо кто-то прыгнул ловко, как щекотунчик, и ударил топором. Топор
был сланцевый и раскололся; легкая кольчуга,  правда,  тоже  расскочилась,
кольца посыпались вниз, и вслед за кольцами полетел сам  Бредшо.  На  него
навалились, оглушили дубинкой...
     А Даттам отбился, поймал крестьянского коня, или кобылу,  -  бог  его
знает, что это было, с веревочным мешком  вместо  седла,  -  и  ускакал  к
деревянному храму, вокруг которого уже составляли полукругом повозки.


     Бредшо очнулся скоро, связанный.
     Рядом с Бредшо сидел Торхерг Бычья кость, из  тех,  что  месяц  назад
гонялся вместе с Марбодом Кукушонком за ржаными  корольками.  Торхерг  был
сильным воином, и попался только потому, что не вынул  из  ножен  меч,  не
желая осквернить отцовскую сталь кровью грязных крестьян.
     Вечерело. Срубленные кипарисы пахли совсем по-свежему. Бредшо  глядел
туда, где Даттам составил повозки вокруг почерневшего храма. "Сволочь!"  -
думал Бредшо: было  видно,  что  по  приказу  Даттама  не  столько  копали
укрепления, сколько разгружали и сносили обратно за мост добро. Было ясно,
что на пленников Даттаму наплевать: перенесет товар, перерубит мост  через
расселину и останется на той стороне.
     Рядом с Бредшо человек в вывороченном кафтане, которого Даттам  выбил
из седла, кричал на мужика:
     - Я же говорил: не бросаться на караван, пропустить повозки, обрубить
мост! Ведь они же в ущелье были бы, как еж в кувшине! А теперь что?
     Собралось много людей, детей и женщин.  И  женщины,  и  мужчины  были
одеты одинаково, по-местному: капюшон, прорези вместо рукавов,  между  ног
застежка. Если бы  не  столько  женщин  -  все  походило  бы  на  народное
собрание.
     Всего пленников было шесть, крестьяне стали  нанизывать  их  на  одну
веревку, так что пленники напоминали связку  священных  пирожков,  которые
раздают в храме Золотого Государя.
     Стали было связывать и Торхерга Бычью Кость. Тут кто-то  вгляделся  в
него и спросил:
     - Ага, это ты вместе с Марбодом Кукушонком жег божий храм  в  Золотом
Улье?
     Люди  загомонили.  Человек  в  вывороченном  кафтане  попытался  было
вступиться за пленника: набежали, однако, бабы, стали тискать, вырывать. У
женщин ничего не было, кроме веретен, которые они принесли с  собой,  чтоб
сжечь: этими веретенами они и искололи дружинника до смерти. Так что  мало
чего не исполнилось из пригрезившегося Торхергу.
     Человек в синем вывороченном кафтане объявил, что к вечеру  крестьяне
будут невидимыми и неуязвимыми, и еще сказал, что  у  него  есть  чудесное
оружие.  Крестьяне  прыгали  вокруг  лагеря  и  кричали,  чтобы   грешники
сдавались, а пленников отвели на  верхушку  скалы  и  подвесили  там,  как
связку сушеных карасей, пока лагерь не взят.
     После этого человек в вывороченном кафтане стал проповедовать  против
шерсти овец и лам, и пообещал, что в  будущем  мире  шерсти  не  будет,  а
имущество будет общим.


     А в  лагере  происходило  вот  что:  люди  Даттама  отлили  какого-то
пойманного мужика  водой,  поставили  на  колени  и  привязали  к  черному
столбику у деревянной колоннады.
     Стали допрашивать мужика, -  тот  молчал,  только  воротил  глаза  от
бесовского храма.
     Брат Торхерга Бычьей Кости сказал:
     - Надо принести его в жертву храмовому знамени.
     Даттам ничего не сказал, только велел молиться и носить  кладь  через
мост, а сам отслужил молебен, погадал на свежей печени и объявил, что  все
в порядке. Кто-то сказал:
     - Мы ведь едем в гости к Варайорту. Быть того не может, чтоб  он  нам
не помог.
     Многие, однако, сильно боялись крестьян  и  того,  что  они  кричали.
Рассказывали о том, что видел Торхерг.
     Племянник графа сидел и чертил палочкой на песке.  Даттам  подошел  к
нему и спросил:
     - Чем вы недовольны?
     Тот ответил:
     - Я не знаю, отчего говорят, будто вы умеете воевать. Тот, кто  умеет
воевать, переправил бы повозки к  часовне  и  обрубил  мост.  Тогда  люди,
поставленные  в  безвыходное  положение,  дрались  бы  как  надо.   Может,
вырвались бы. А теперь, когда начнется штурм,  они  обязательно  отступят,
потому что им есть куда отступать, а  ночью  крестьяне  переберутся  через
овраг и всех перережут. Я так думаю, что вы это понимаете:  только  в  вас
жадность к имуществу сильнее разума.
     Даттам на это усмехнулся, потом подошел к пленнику и разрезал на  нем
веревки со словами:
     - Иди. Я не убиваю связанных.
     Руки Даттама были все в крови: он не вымыл их после  гадания.  Даттам
показал пленнику дольки печени и сказал:
     - Варайорт обещал мне наутро победу. - Помолчал и добавил: -  Однако,
если я не ошибаюсь, ваша  вера  запрещает  вам  убивать,  грабить  и  иным
образом чинить насилие и грешить?
     Мужик возразил:
     - А мы и не грешим. Грешит тот, кто не признает истинного бога, а  не
тот, кто вразумляет грешника.
     Выждал, пока отойд