ке, под  которым  явно  ничего  не
было, почувствовала гостя  и  оглянулась,  глядя  отрешенно  и  уходяще.
Волосы ее были собраны короной  в  огромный  узел  и  открывали  длинную
загорелую шею, тонкую,  чисто  классической  формы  и  красивую.  Взгляд
девушки прояснился, когда в Никите узнала "больного", ради  которого  по
просьбе Такэды везла молоко чуть ли не через весь город.
   - Никита? Вот не чаяла увидеть тебя. Проходи, не стой у  порога.  Как
самочувствие?
   - Привет, - смущенно сказал Сухов. - Все нормально. Выжил.  Вообще-то
друзья зовут меня короче - Ник. Я вас не отрываю от дел?
   Ксения засмеялась, сверкнув ослепительной белизной зубов.
   - Конечно, отрываете, но пару минут я вам уделить смогу. Если хотите,
встретимся вечером, поговорим не торопясь.
   - Идет. Я заеду за вами...
   - Часов в семь, не раньше.
   - Тогда покажите мне хотя бы, над чем работаете, и я ретируюсь.
   - Только в обмен.
   - В обмен? На что?
   - Толя говорил, что вы гениальный танцор, и мне хотелось бы  побывать
на одном из ваших шоу.
   - Он у меня еще схлопочет за "гениального", - пробормотал  Никита.  -
Конечно, я вам достану билет на очередное представление, только не ждите
чего-то сногсшибательного: программу и сценарий составляю не я и  танцую
под чужую музыку.
   На  лице  девушки  последовательно  отразилась  целая  гамма  чувств:
вопрос, удивление, улыбка,  понимание,  интерес.  Как  оказалось,  Сухов
плохо разглядел ее в прошлый раз  и  теперь  с  восторгом  неожиданности
наверстывал упущенное, жадно  отмечая  те  черты,  которые  слагаются  в
термин "красота".
   Кожа у Ксении была смуглая, то ли от природы,  то  ли  от  загара  (а
может быть, от татаро-монгольского нашествия?), глаза зеленые, с влажным
блеском, поднимающиеся уголками к вискам, брови черные, вразлет, изящный
нос и тонко очерченный подбородок. И маленькие розовые ушки. "Шедевр!" -
как любил говорить о таких женщинах великий  знаток  Коренев.  У  Никиты
вдруг гулко забилось сердце: он  испугался!  Испугался  того,  что  Толя
познакомил его с Ксенией слишком поздно и у нее уже  есть  муж  или,  по
крайней мере, жених. Такая красота обычно  недолго  бывает  в  свободном
полете...
   - ... - сказала девушка с тихим смехом.
   - Что? - очнулся Никита, краснея. - Простите, ради Бога!
   - Так и будем стоять? - повторила Ксения. - Картины показывать уже не
нужно?
   - Еще как нужно! Просто вспоминал, где  это  я  мог  вас  видеть?  Вы
случайно не приносили молоко одному больному?
   Ксения с улыбкой пошла вперед, а Никита,  как  завороженный,  остался
стоять, глядя, с какой грацией  она  идет.  Казалось,  таких  длинных  и
красивых ног он еще не видел. Не говоря уже об остальном. И снова  страх
морозной волной пробежал по коже на спине: а если  она  и  Такэда  -  не
просто друзья?!
   - Так вы идете? - оглянулась художница,  открывая  дверь  перегородки
подвала.
   Соседнее помещение оказалось галереей,  вернее,  складом  картин,  из
которых лишь часть висела на стенах в простых белых или черных рамках, а
остальные были составлены пачками, лежали на  столах  или  закреплены  в
станках. Но и того, что увидел Сухов,  было  достаточно,  чтобы  сделать
вывод: Ксения  не  любитель,  она  была  Мастером,  талант  которого  не
требовал доказательств.
   На одной стене помещения Никита узнал молодых Лермонтова  и  Пушкина,
Петра  Первого,  современных  писателей  и  артистов.  На  другой   были
закреплены пейзажи, не уступавшие по эмоциональному  накалу  и  точности
рисунка пейзажам классиков этого жанра; особенно глянулся  танцору  один
из них: прозрачный до дна ручей, опушка леса, сосны, мостик через ручей.
Этот пейзаж напоминал родину отца под Тамбовом.
   А на противоположной стене... Никита подошел и, кажется, потерял  дар
речи. То, что было изображено на холстах, названия не имело,  это  можно
было лишь обозначить словами: смешенье тьмы  и  света!  буйство  форм  и
красок! магия жизни и смерти! Картины  не  были  абстрактными,  хотя  на
первый взгляд ничего не изображали, но они  имели  смысл,  а  главное  -
создавали определенный эмоциональный фон и явно впечатляли. Одна звала к
столу - Никите вдруг захотелось есть  и  пить...  Вторая  навевала  сон.
Третья заставила тоскливо  сжаться  сердце,  четвертая  -  почувствовать
радостный прилив сил. Пятая  влекла  к  женщине,  да  так,  что  в  душе
зарождалось желание и неистовое волнение!
   - Колдовство! - хрипло проговорил Никита, вздрогнув от  прикосновения
девушки к плечу - ее вопроса он снова не услышал.
   - Спасибо, - серьезно ответила та, пряча лукавую  усмешку  в  глазах;
она заметила, какое действие оказала на гостя  последняя  картина.  -  К
сожалению, ваше мнение отличается от мнения маститых, от которых зависит
судьба молодых художников и  их  персональных  выставок.  За  шесть  лет
работы, а  я  рисую  с  пятнадцати,  мне  разрешили  сделать  всего  две
выставки: в Рязанском соборе и  в  Благотворительном  фонде,  остальные,
самодеятельные, в общежитиях и студиях не в счет.
   Сухов покачал головой, с трудом отрываясь от созерцания картин.
   - Это действительно колдовство. Как вам это  удается?  Я  читал,  что
существуют  какие-то  методы  инфравлияния  на   подсознание   человека,
используемые в рекламе на телевидении и в  кино.  Может  быть,  вы  тоже
шифруете в картинах нечто подобное?
   - Я не знаю, как это называется, просто  чувствую,  что  должно  быть
изображено на холсте для  создания  необходимого  эффекта.  Мой  учитель
говорил,  что  это  прорывы  космической   информации.   Годится   такое
объяснение?
   Никита улыбнулся.
   - Я бы назвал это проще - прорывами таланта в неизведанное,  но  если
вас это смущает, не буду повторяться. Однако вы меня  поразили,  Ксения,
честное слово! Можно, я  еще  раз  приду  сюда,  полюбуюсь  на  картины,
подумаю над ними?
   - Почему бы и нет?
   -  Тогда  до  вечера.  -  Никита  направился  вслед  за   художницей,
оглядываясь на галерею и чувствуя сожаление, что не насмотрелся  на  них
вдоволь. - Кстати, Ксения, как вы познакомились с Толей?
   - На улице, вечером. - Ксения оглянулась через  плечо,  и  Никита  не
успел отвести взгляд от ее ног. - У гастронома на Сенной ко мне  подошли
ребята... м-м... очень веселые, и Толя... уговаривал их не шалить.
   Никита, представив, как это делал Такэда, фыркнул.
   Ксения  тоже  засмеялась.  Заметив  его  жест,  кивнула  на  руку   с
отметиной.
   - Как ладонь, не беспокоит? Очень интересная форма  у  ожога,  вы  не
находите?
   Сухов  взглянул  на  звезду,  упорно   сползающую   к   запястью,   и
посерьезнел:   показалось,   что   после    вопроса    девушки    звезда
запульсировала, послав серию легких уколов, добежавших по коже  руки  до
шеи.
   - По-моему,  это  не  ожог.  Толя  говорил  что-то  странное,  но  не
объясняет, что имеет в виду. Потом поговорим. Итак, в семь у входа?
   Художница кивнула, глядя на него исподлобья, испытующе, серьезно, без
улыбки. Этот взгляд он и унес с собой, сохранив его в памяти до вечера.
   Дома его ждал Такэда.
   - Тебя  уволили?  -  удивился  Никита,  привычно  хлопая  ладонью  по
подставленной ладони приятеля.
   - Я свободный художник, хожу на работу, когда хочу. Был у Три К?
   - Слушай, не зови ты ее больше так... технически, а?
   - Хорошо, не буду. Так ты был?
   - Только что от нее, смотрел картины.
   - В студии? Или в запаснике?
   - Ну, не знаю где, там их было много, десятка три.
   Такэда хмыкнул.
   - Надо же!  Ксения  не  всем  показывает  свои  работы,  несмотря  на
приветливость и  некоторую  наивность.  Девушка  это  редкостная,  такую
встретишь одну на миллион, учти.
   - Уже учел. - Никита сходил на кухню  и  принес  запотевшую  банку  с
квасом. - Мы с ней идем вечером в кафе в Москворечье.
   - Это ты решил или она?
   - Я. А что?
   - Блажен, кто  верует.  Она  не  любит  ходить  по  вечерам  в  кафе,
рестораны и бары. Не то воспитание, не тот характер, не те  устремления.
Разве что в  ресторан  Союза  художников,  да  и  то  очень  редко.  Она
талантливый мастер...
   - Я это понял.
   - ...и живет в своем мире, - докончил Такэда бесстрастно. - Она  тебя
взволновала, я вижу, но...
   - Оямович! - изумленно взглянул на друга Никита.  -  Ты  что?  Откуда
этот менторский тон? Или она - твоя девушка? Так бы сразу и сказал!
   - Она мой друг. - Такэда подумал. - И ее очень легко обидеть.
   Сухов сел, не сводя пытливого взгляда с безучастно  рассеянного  лица
Толи, глотнул квасу.
   - М-да... иногда ты меня поражаешь. Тебя еще что-то беспокоит?
   Такэда выпил свой квас, помолчал.
   - Беспокоит. Как случилось, что у вас в театре провалился потолок?
   - Сцена, а не потолок. Провалился, и  все.  Наверное,  поддерживающие
фермы проржавели. Но я как раз ушел со сцены, надоело  все,  да  и  рука
зачесалась так, что спасу нет.
   Толя задумался, хмуря брови. Никита впервые увидел на  лице  товарища
тень тревоги.
   - То, что зачесалась рука, - символично, Весть говорила. Но  то,  что
провалилась сцена... Неужели Они решили подстраховаться? Ну-ка, расскажи
еще раз, как действовали эти твои "десантники" в парке.
   - Зачем? - Сухов снова с внутренней дрожью  вспомнил  ледяной  взгляд
гиганта  в  пятнистом  комбинезоне,  его  парализующее  электроразрядами
копье, странный голос: "Слабый. Не для Пути. Умрешь..."
   - Дело в том, что в тот вечер в парке был убит еще один человек.  Тот
многоглазый старик, который передал тебе Весть... -  Такэда  не  обратил
внимания на протестующий жест товарища, - вот этот  самый  знак  в  виде
звезды, шел к убитому. Вестник шел к Посланнику, и их  убили  обоих.  Не
смотри на меня как на сумасшедшего, я же сказал, в свое время я тебе все
объясню, а пока пусть мои слова будут для тебя китайской грамотой.
   Толя выпил еще один стакан кваса. Он был встревожен до такой степени,
что его обычная невозмутимость дала сбой. И  говорил  он  больше  сам  с
собой, а не с приятелем, словно рассуждал вслух:
   - Хорошо, что Они тебе не поверили, иначе действовали бы  по-другому,
но плохо, если решили перестраховаться и оставили черное заклятие.
   - Что-что?! - Никита смотрел на друга во все глаза.
   Такэда слабо усмехнулся.
   - Вообще-то заклятие -  это  психологический  запрет,  играющий  роль
физического закона. А  черное  заклятие  иногда  называют  печатью  зла.
Боюсь, ты  не  поверишь,  даже  если  я  попытаюсь  тебе  объяснить  все
остальное. Ладно, поживем - увидим.  Не  возражаешь,  если  у  тебя  еще
посижу?
   Никита ничего не имел против. Он был сбит  с  толку,  озадачен  и  не
знал, что думать о  загадочном  поведении  Такэды  и  о  его  более  чем
странных намеках. И словно в ответ на  мысли  хозяина  пятно  на  ладони
отозвалось тонкими уколами-подергиваниями, распространившимися волной по
всей руке до плеча.

Глава 3

   Три дня Никита выдерживал характер: Ксении не позвонил,  с  Кореневым
не скандалил, с Такэдой разговора о загадочных "печатях зла" не  заводил
(хотя намек на тайну его заинтересовал всерьез), зато усиленно занимался
акробатикой и готовился к демонстрации своего "фирменного" танца - чтобы
предстать перед Ксенией во всем блеске профессиональной  подготовки.  На
четвертый день позвонила мама и пожаловалась на то, что ей  в  очередной
раз не принесли пенсию.
   Сухов  уже  не  раз  выяснял  причины  подобного  отношения  почтовых
работников, выслушивал их вранье насчет  того,  что  заходили,  но  дома
никого не застали, просил в следующий раз звонить  дольше,  извинялся  и
шел за пенсией с матерью, но тут его  терпение  лопнуло.  К  почтальону,
который разносил пенсию, он не пошел, а направился  прямо  к  начальнику
отделения связи,  молодому  двадцатилетнему  парню.  И  получил  хамский
ответ: "Пусть сама приходит, ноги не отвалятся".
   Никита, типичное дитя постсоветского общества, давно привык  к  тому,
что новые демократические  власти  полностью  переняли  привычки  старой
государственной системы  работать  на  отказ,  а  не  на  удовлетворение
человеческих  потребностей,  однако  в  быту  сам  редко  сталкивался  с
социальными институтами  типа  милиции,  почты,  ЖЭО,  телефонной  сети,
ремонтных и строительных организаций. Зато и никогда не комплексовал  по
поводу "развитого  идиотизма"  чиновников,  зная,  что  словом  доказать
ничего не сможет, - чиновничья исполнительная рать реагировала только на
звонок сверху, документ или грубую силу. На этот раз Никита озверел.
   Он схватил начальника почты за ремень, приподнял и бросил на  стул  с
такой силой, что тот чуть не рассыпался.
   - В следующий раз, если снова придется идти на  почту  мне,  разговор
будет другой.
   - Разговор этот произойдет раньше! - прошипел вслед белобрысый, модно
одетый - в ядовито-зеленые безразмерные штаны  и  кожаную  безрукавку  -
начальник, но Сухов не обратил на реплику внимания.
   Матери он ничего не сказал, только пообещал, что все будет нормально.
   - Калиюга в разгаре, - грустно сказала все понимающая мама,  погладив
сына по плечу. - Все изменяется к худшему, и нет лампады впереди.
   - Калиюга - это что-то из индийской мифологии? - Никита повел мать  к
остановке трамвая.
   - По представлениям древних индийцев, человеческая история состоит из
четырех эр: критаюги, третаюги, двапарюги и калиюги. Критаюга  -  благой
век, длилась один миллион семьсот  двадцать  восемь  тысяч  лет...  Тебе
интересно? - Они остановились в тени тополя.
   - Я когда-то читал, но забыл. Продолжай.
   - Третаюга длилась один миллион двести девяносто шесть тысяч  лет,  и
эта  эпоха  характеризовалась  уже  уменьшением   справедливости,   хотя
религиозные каноны соблюдались  и  люди  радовались  жизни.  Во  времена
двапарюги  начали  преобладать  зло  и  пороки,  длилось  это  восемьсот
шестьдесят четыре тысячи лет. Ну, а калиюга... сам видишь: добродетель в
полном  упадке,  зло  берет  верх  во  всем  мире,  войны,   процветание
преступлений, насилия, злобы, лжи и алчности... - Мама  содрогнулась.  -
Грехопадение всегда ужасно, но в таких масштабах... Я, наверное, брюзжу?
   - Нет, ты говоришь правду. - Никита поцеловал мать в щеку. - Это все,
что ты знаешь о югах?
   - Почти. Все эти "юги", как ты  говоришь,  составляют  одну  махаюгу,
тысяча махаюг - одну кальпу, то есть один день  жизни  Брахмы,  а  живет
Брахма сто лет.
   - Долго-то как!
   Мать засмеялась.
   - Да уж, не то что мы.
   - А потом? Ну, прожил Брахма, допустим, свои сто лет, что потом?
   - Потом уничтожаются все миры, цивилизации, существа  и  сам  Брахма.
Следующие сто лет длится "Божественный хаос", а  затем  рождается  новый
Брахма. Что это ты вдруг заинтересовался? Отец оставил целую  библиотеку
по индийской и буддистской философии, но раньше ты ею  пренебрегал.  Вот
твой друг-японец, тот все проштудировал.
   Никита взглянул на часы.
   - Он фанатик подобного рода  литературы,  мне  это  не  дано.  Ну,  я
побежал, ма?
   - Беги. Только побереги себя, что-то мне тревожно.
   Они расстались. Машина Сухова стояла без бензина, и  мать  уехала  на
трамвае, а он сел в метро и направился  на  поиски  Ксении.  Увидеть  ее
захотелось непреодолимо. А еще тянуло рассказать ей историю с  убийством
странного старика в парке и о передаче  им  знака  в  виде  пятиконечной
звезды.
   "Символ вечности  и  совершенства"...  Никита  привычно  взглянул  на
ладонь,  вернее  -   на   запястье,   потому   что   звезда,   оставаясь
коричнево-розовой, как заживший ожог,  переместилась  уже  на  запястье,
имея явное намерение погулять по руке. Она почти  не  беспокоила,  разве
что изредка отзывалась на какие-то внешние или  внутренние  раздражители
вибрацией тонких ледяных укольчиков, но именно  этот  факт  и  заставлял
сердце Сухова сжиматься в тревоге и ждать неприятностей.
   В конце концов он решил объясниться с Такэдой, а если тот  не  сможет
помочь - пойти к косметологу и попросить свести пятно с кожи.
   На Тверской, в переходе, уже недалеко  от  студии  Ксении  Красновой,
Никита стал свидетелем грязной сцены: двое молодых людей, неплохо одетых
- в джинсы, кроссовки "Рибок" и  черные  майки,  выхватили  у  инвалида,
просящего милостыню, его картуз  с  деньгами  и,  не  слишком  торопясь,
пересекли переход, не обращая внимания на возмущенные возгласы женщин  и
крик инвалида.
   Обычно Сухов не вмешивался в подобные  конфликты,  считая,  что  этим
должны заниматься соответствующие службы, да  и  в  его  характере  было
заложено готовность к компромиссам, хотя и до определенного  предела:  и
отец, и мать сумели привить сыну чувства долга, чести и совести.  Почему
вдруг его потянуло на подвиг именно в этот момент, он  не  анализировал:
вероятно, сработала еще одна черта характера  -  нередко  он  подчинялся
настроению.
   Парней он догнал на  лестнице,  задержал  за  плечо  крайнего  слева,
белобрысого, с жирным затылком.
   - Минутку, мальчики.
   Реакция юношей свидетельствовала о том,  что  они  хорошо  отработали
операцию отхода: оба рванули наверх и в разные стороны, сметая людей  на
пути, но тут один из них вместо родной "голубой" формы разглядел  костюм
Никиты и свистнул. Они сошлись и  как  ни  в  чем  не  бывало  двинулись
навстречу Сухову, поигрывая бицепсами.
   - Чо надо, амбал? - спросил белобрысый, во взгляде которого  невольно
отразилось уважение: Никита был выше каждого из них на полголовы и  шире
в плечах.
   - Верните деньги инвалиду, - тихо сказал танцор, чувствуя  неловкость
и какое-то злое смущение; он уже жалел, что ввязался в эту историю.
   - Какие деньги? - вытаращился белобрысый. Его напарник,  потемней,  с
длинными волосами, в зеркальных очках, сплюнул под ноги танцору.
   - Вали своей  дорогой,  накатчик.  Или,  может  быть,  ты  переодетый
шпинтель, сикач ?
   Никита молча взял его за плечо,  ближе  к  шее,  и  нажал,  как  учил
Такэда. Длинноволосый ойкнул, хватаясь за плечо. Его напарник молча,  не
размахиваясь, ударил Сухова в лицо, потом ногой в пах. Оба удара  танцор
отбил, но в это время его ударили сзади, и все  поплыло  перед  глазами,
завертелась лестница, в ушах поплыл звон. Он  еще  успел  заметить,  что
ударил его тот самый "инвалид", у которого воры отобрали выручку, дважды
закрылся от ударов длинноволосого, но пропустил еще один удар "инвалида"
и оглох.
   Его били бы долго, если бы не вмешался кто-то из молча наблюдавшей за
дракой толпы. Получив по удару - никто не заметил  их,  так  быстро  они
были нанесены, - драчуны мгновенно ретировались с поля боя, и лишь потом
Никита разглядел,  что  выручил  его  хмурый  парень  в  костюме  и  при
галстуке. Типичный дипломат.
   - Спасибо, - пробормотал Сухов, держась за затылок.
   - Не за что, мы делаем  одно  дело,  -  ответил  "дипломат".  -  Идти
сможете?
   - Сможет, - появился из-за его спины Такэда. - Благодарим за  помощь,
мы теперь сами. - Он наклонился над лежащим танцором, дотронулся до  его
затылка, озабоченно разглядывая окровавленную ладонь.
   Сухов, напрягаясь, встал на  четвереньки,  и  его  вырвало.  В  толпе
раздался женский голос:
   - Да он пьяный...
   Такэда помог Никите встать на ноги и повел по лестнице наверх,  потом
поймал такси.
   - Может, тебя сразу в "Скорую"? Голова сзади разбита.
   - Домой, - вяло ворочая языком, проговорил Никита. - Ты что,  следишь
за мной?
   Такэда промолчал.
   - Ну и зачем ты ввязался?
   - Бес попутал. - Сухов потрогал забинтованную голову,  покривился  от
боли. - Кто же знал, что они заодно? Какой в этом смысл? Делать вид, что
отнимают... Или для эффекту - инвалиду после этого больше давать будут?
   Такэда разглядывал свои ноги, о чем-то задумавшись. Время от  времени
он  посматривал  на  хозяина,  и  во  взгляде  его  надежда  боролась  с
сомнениями.
   Они сидели на диване в гостиной Сухова, пили кофе, смотрели новости и
перебрасывались редкими фразами.
   - Ты знаешь, меня раньше никогда не били! - криво улыбн