с палубы.
   Друсс, бросив на него взгляд, повернулся к Борче:
   - Удачи тебе, друг, - и взошел по сходням. Отдали концы, "Дитя грома"
отошел от  пристани.  Наемники,  стоя  у  поручней,  посылали  последние
приветы друзьям и любимым. Друсс нашел  место  у  левого  борта  и  сел,
положив рядом топор.  Бодасен,  стоявший  у  руля  рядом  с  помощником,
улыбнулся и помахал ему.
   Друсс прислонился спиной к борту, ощущая странный покой после  тяжких
месяцев заточения в Машрапуре. Образ  Ровены  возник  перед  ним,  и  он
шепнул:
   - Я иду к тебе.
   Зибен,  уйдя  с  пристани,  углубился  в  путаницу  ведущих  к  парку
переулков. Он шел задумавшись, не глядя на пристававших к  нему  уличных
девок. Расставание с Друссом  опечалило  его.  Он  успел  привязаться  к
молодому воину, в котором не было ни хитрости,  ни  тайных  мыслей.  Как
Зибен ни высмеивал твердые моральные устои Друсса, в душе он  восхищался
силой, их породившей. Друсс даже лекаря  отыскал  и  уплатил  ему  долг.
Зибен был при этом, и ему надолго запомнилось удивление на лице Кальвара
Сина.
   Но Вентрия? Зибен не имел никакого желания ехать в страну,  где  идет
война.
   Подумав об Эвейорде, он испытал сожаление. Ему захотелось увидеть  ее
еще хотя бы раз, прижать ее стройные бедра к своим. Но Шадак  прав:  это
слишком опасно для них обоих.
   Зибен повернул налево и стал подниматься по Ста  Ступеням  к  воротам
парка. Шадак заблуждался относительно Гульготира. Зибен  помнил  грязные
улицы этого города, увечных нищих и вопли бесноватых - но вспоминал  все
это без горечи. Разве  виноват  он  в  том,  что  отец  его  связался  с
Герцогиней? Зибен испытал мимолетную вспышку гнева. Экого дурака  свалял
папаша! Она лишила его сперва достатка, затем достоинства, а под конец и
мужского естества. Ее называли Королевой Вампиров - и  заслуженно,  хотя
крови она и не пила. Зато она выпивала из  мужчин  все  жизненные  соки,
высасывала их досуха, а они еще благодарили ее за это и умоляли  сделать
это опять.
   Вот и отца Зибена она вышвырнула, как пустую шелуху И  пока  Зибен  с
матерью голодали, он сидел, как нищий, у дверей Герцогини.  Он  просидел
так месяц, а потом перерезал себе горло ржавым ножом. Болван этакий!
   "Но я-то не таков, - говорил себе Зибен, поднимаясь по лестнице. -  Я
пошел не в него".
   Навстречу ему спускались двое, плотно  закутанные  в  длинные  плащи.
Зибен остановился. Утро жаркое - с  чего  же  это  они  так  вырядились?
Услышав позади шаги, он оглянулся. Следом поднимался еще один -  тоже  в
длинном плаще.
   Поэт, охваченный внезапным страхом, устремился назад. Человек, шедший
снизу, распахнул свой плащ и выхватил длинный нож. Зибен подскочил, пнул
его ногой и сбросил с лестницы. Сам Зибен тоже упал, но тут же вскочил и
понесся вниз, прыгая через три ступени. Двое,  оставшиеся  позади,  тоже
пустились бежать.
   Внизу он метнулся в переулок, но тут протрубил охотничий рог и дорогу
ему заступил высокий воин с мечом в руке. Зибен  с  разбегу  врезался  в
него и отшвырнул в сторону, свернув сперва направо,  потом  налево.  Нож
просвистел мимо его головы и ударился о стену.
   С возросшей быстротой  Зибен  промчался  через  маленькую  площадь  и
свернул вбок. Впереди показалась пристань. Тут было  людно,  и  пришлось
расталкивать толпу. Несколько мужчин обругали  Зибена,  а  одну  молодую
женщину он сбил  с  ног.  Он  оглянулся  -  за  ним  гналось  не  меньше
полудюжины человек.
   Близкий к панике, он выбежал на причал. Из  боковой  улицы  выскочило
еще несколько человек, все с оружием.
   Зибен выругался.
   "Дитя грома" отваливало от пристани. Зибен  промчался  по  булыжнику,
пролетел по воздуху и ухватился за свисающий конец. Ударившись  о  борт,
он с трудом удержался. Нож вонзился в дерево рядом с его головой.  Страх
придал Зибену сил, и он полез вверх.
   Над бортом показалось знакомое лицо - Друсс нагнулся,  схватил  поэта
за шиворот и втащил на палубу.
   - Я вижу, ты передумал.
   Зибен с дрожащей улыбкой оглянулся на  пристань  -  там  собралось  с
дюжину вооруженных людей.
   - Я решил, что морской воздух пойдет мне на  пользу.  К  ним  подошел
капитан, бородач лет за пятьдесят.
   - Что тут происходит? Я не могу принять  на  борт  больше  пятидесяти
человек - это предел.
   - Он не тяжелый, - благодушно ответил Друсс. Вперед сунулся наемник -
высокий, плечистый, в  помятом  панцире,  с  двумя  короткими  мечами  и
четырьмя ножами на перевязи.
   - Сперва ты заставил нас ждать, пес этакий, а теперь  еще  дружка  за
собой притащил. Кельва с такой швалью плыть не намерен.
   - Никто тебя и не просит! - Друсс одной рукой сгреб воина  за  горло,
другой за пах, поднял его  в  воздух  и  швырнул  за  борт.  Тот  тяжело
плюхнулся в воду и всплыл, барахтаясь, - доспехи тянули его на дно.
   - Ну вот, теперь нас  снова  пятьдесят,  -  с  улыбкой  сказал  Друсс
капитану.
   - Не могу с этим спорить, - согласился тот и заорал матросам:
   - Разворачивай грот!
   С пристани барахтающемуся воину бросили веревку.
   - А ведь у него наверняка есть друзья на борту, - заметил поэт.
   - Могут последовать за ним, если хотят, - никто не держит.

Глава 3

   Каждое утро Эскодас совершал прогулку по палубе - вдоль левого  борта
на нос и обратно вдоль правого на корму, а там по  шести  ступенькам  на
мостик, где у выгнутого дубового руля стоял либо капитан, либо помощник.
   Лучник боялся моря и с нескрываемым страхом взирал на волны, качающие
судно, точно щепочку.
   Он поднялся на мостик в первое же утро.
   - Пассажирам сюда нельзя, - сурово заметил ему капитан, Милус Бар.
   - Я только хотел спросить вас кое о чем, - учтиво ответил Эскодас.
   Милус Бар накинул на руль веревочную петлю, закрепив его.
   - О чем же это?
   - О вашей лодке.
   - Это не лодка. Это корабль.
   - Ну да, корабль. Вы уж простите, я не владею морским языком.
   - Прелесть что за судно.  Триста  пятьдесят  футов  мореного  дерева.
Пропускает не больше воды, чем человек, когда потеет, и  выдержит  любую
бурю, которую богам будет угодно наслать на нас. Стройное и быстрое. Что
еще ты хочешь знать?
   - Вы говорите о нем, будто о женщине.
   - Оно лучше всех известных  мне  женщин,  -  ухмыльнулся  капитан.  -
Никогда еще не подводило меня.
   - Но оно кажется таким маленьким по сравнению с океаном.
   - Мы все ничтожны по сравнению с океаном. Но в это  время  года  бурь
почти не бывает. Самая большая опасность - это пираты, но  на  то  вы  и
здесь. - Капитан сощурил серые  глаза  под  густыми  бровями.  -  Ты  уж
прости, парень, но ты как-то не к месту среди этих головорезов.
   - Охотно извиняю вас, но им, пожалуй, было бы неприятно это услышать.
Спасибо, что уделили мне время.
   И стрелок спустился обратно на палубу. Его попутчики играли  в  кости
либо болтали. У правого борта развлекались  борьбой  на  руках.  Эскодас
прошел на нос.
   Солнце светило ярко на голубом небе, дул попутный  бриз.  Высоко  над
кораблем  кружили  чайки,  и  на  севере  едва   виднелось   лентрийское
побережье. На расстоянии оно казалось туманной  сказочной  страной,  где
обитают легенды.
   На  носу  сидели  двое:  стройный  молодой  человек,  с  таким  шумом
прибывший на корабль, и  его  приятель.  Первый  был  красив,  белокурые
волосы перехвачены серебряным обручем,  дорогая  одежда:  бледно-голубая
рубашка из тонкого шелка и темно-синие штаны, прошитые по  бокам  мягкой
кожей. Второй - точно глыба. Он поднял Кельву, как перышко, и  метнул  в
море, как копье.
   Эскодас подошел. Гигант был моложе, чем казался на  первый  взгляд  -
его старила пробивающаяся темная бородка. Эскодас,  встретившись  с  его
голубым  взором,  холодным,  твердым  как   кремень   и   неприветливым,
улыбнулся:
   - Доброе утро.
   Гигант только буркнул что-то в ответ, но  белокурый  щеголь  встал  и
протянул руку.
   - Здорово. Меня зовут Зибен, а его Друсс.
   - Как же. Он победил  Грассина  в  поединке  -  сломал  ему  челюсть,
кажется.
   - В нескольких местах, - подтвердил Зибен.
   - А я - Эскодас. -  Лучник  сел  на  бухту  каната  и  прислонился  к
какому-то тюку, закрыв глаза и подставив  лицо  солнцу.  После  краткого
молчания те двое возобновили беседу. Эскодас не слишком прислушивался  -
они говорили о какой-то женщине и об убийцах.
   Он думал о предстоящем путешествии. Он никогда не бывал в  Вентрии  -
но, если верить книгам, это страна баснословных  богатств,  где  водятся
драконы, кентавры и разные дикие звери. В драконов  Эскодас  не  слишком
верил: он много странствовал по свету, и в каждой стране ходили рассказы
о них, но он так ни одного и не  встретил.  В  Чиадзе  есть  музей,  где
собран скелет дракона. Скелет, конечно, громадный,  но  крыльев  у  него
нет, а шея не меньше восьми футов. Разве из такой глотки можно извергать
огонь?
   Но водятся там драконы или нет, Эскодас от души предвкушал встречу  с
Вентрией.
   - А ты не из говорливых, верно? - сказал Зибен. Эскодас открыл  глаза
и улыбнулся.
   - Когда мне будет что сказать, я скажу, - заверил он.
   - Такого случая тебе не представится,  -  пробурчал  Друсс.  -  Зибен
говорит за десятерых.
   - Как и подобает сказителю, - учтиво заметил Эскодас.
   - Приятно, когда тебя узнают.
   - Я слышал тебя в Кортсвейне. Ты исполнял "Песнь о Карнаке". Особенно
мне понравилось  место  об  осаде  Дрос-Пурдола  -  хотя  боги  войны  и
таинственная принцесса, имеющая власть вызывать молнию,  показались  мне
лишними.
   - Поэтическая вольность, - с натянутой улыбкой пояснил Зибен.
   - Там она ни к чему. Только умаляет мужество защитников  -  какие  же
они герои, если нуждаются в божественной помощи?
   - Это не урок истории, - уже без тени улыбки заспорил  Зибен.  -  Это
поэма,  песня.  Появление  богов  должно  показать,  что  судьба   порой
становится на сторону отважных.
   - Гм-м. - Эскодас снова откинулся назад и закрыл глаза.
   - Что это должно означать?  Что  ты  не  согласен  со  мной?  Эскодас
вздохнул:
   - Я не хотел заводить этот спор, досточтимый  поэт,  но  нахожу,  что
твой прием неуместен. Ты говоришь, что хотел этим прибавить силы  своему
рассказу, - на том и покончим. Я не желаю сердить тебя еще больше.
   - Да не сержусь я, будь ты неладен!
   - Он просто не любит, когда ему делают замечания, - вмешался Друсс.
   - Не забавно ли слышать такое от человека, который швыряет попутчиков
за борт при  первом  же  неласковом  слове?  Так  почему  же  мой  прием
неуместен?
   - Я бывал во многих осадах,  -  сказал  Эскодас.  -  Миг  величайшего
мужества настает в самом конце, когда кажется, что все пропало, - именно
тогда слабые бегут или молят о пощаде. А  у  тебя  как  раз  перед  этим
прибывают  боги,  чтобы  помочь  победить  вагрийцев.  Вот  вся  соль  и
пропадает - ведь ясно же, что победа обеспечена, раз боги явились.
   - Но иначе я лишился бы лучших своих строк - особенно  в  конце,  где
воины спрашивают себя, увидят ли они богов снова.
   - Да,  я  помню:  "О,  свет  богов,  волшебный  зов,  звон  Элвенских
колоколов". Так?
   - Совершенно верно.
   - Мне больше по душе другие, суровые и правдивые строки:

   Но день пришел, и молодость увяла,
   Огонь и меч уже не манят нас,
   И то, что было встарь, уже забылось.
   Да, в тайны зачарованных лесов
   Лишь глупой юности прилично верить.

   - Ты что,  знаешь  всю  поэму  наизусть?  -  с  искренним  изумлением
воскликнул Зибен. Эскодас улыбнулся.
   - После того выступления в Кортсвейне я  раздобыл  твои  книги  -  их
было, помнится, пять. Две самые ранние хранятся у меня и теперь.
   - Я просто не нахожу слов.
   - Этот день войдет в историю, - проворчал Друсс.
   - Да уймись ты. Не диво ли - обнаружить среди этого сброда  истинного
знатока? Возможно, путешествие окажется не столь уж  невыносимым.  Скажи
мне, Эскодас, что побудило тебя отправиться в Вентрию?
   - Мне нравится убивать, - ответил тот, и Друсс покатился со смеху.
   Первые  несколько  дней   новизна   морского   путешествия   занимала
наемников. Днем они играли в кости или рассказывали  разные  истории,  а
ночью спали под навесом, закрепленным на обоих бортах.
   Бескрайние морские дали зачаровывали Друсса.  В  машрапурской  гавани
"Дитя грома" казалось мощным, непотопляемым,  но  в  открытом  море  оно
представлялось хрупким, как плывущий по реке цветок. Зибену  путешествие
наскучило очень быстро, с Друссом дело обстояло по-иному. Вздохи  ветра,
колыхание судна,  крики  чаек  над  головой  -  все  воспламеняло  кровь
молодого воина.
   Однажды утром он влез по снастям на гигантскую рею  грот-мачты.  Сидя
на ней верхом, он не видел земли - только  бесконечную  голубизну  моря.
Босоногий матрос подошел к нему по рее, ни за что не держась  руками,  и
остановился, уперев руки в бедра.
   - Пассажирам тут не место. Друсс усмехнулся:
   - Как это ты стоишь тут, словно на твердой земле? Тебя ветром сдует.
   - А вот гляди! - Матрос соскочил с реи, повис в воздухе,  держась  за
канат, и подтянулся назад к Друссу.
   - Здорово. - Внимание Друсса привлекла серебристо-голубая  вспышка  в
море, и матрос пояснил:
   - Это боги моря. Дельфины. Если они пожелают, то покажут тебе  немало
чудес.
   Сверкающее тело вылетело из воды, перевернулось  в  воздухе  и  вновь
ушло под воду с едва заметным всплеском. Друсс полез вниз, решив получше
рассмотреть этих морских красавцев, а они высовывали головы  из  воды  и
оглашали все вокруг пронзительными криками.
   И вдруг стрела, посланная с корабля, вонзилась во взмывшего над водой
дельфина.
   Остальные тут же исчезли.
   Наемники со злостью набросились на стрелявшего.
   - Да ведь это только рыба, - оправдывался он. Милус Бар протолкался к
нему.
   - Глупец! - вскричал капитан, серый под слоем загара. - Это боги моря
- они пришли, чтобы оказать нам честь. Иногда они  проводят  нас  сквозь
предательские воды. С чего тебе вздумалось стрелять в них?
   - Мишень попалась хорошая, вот и стрельнул. Мое дело.
   - Да, парень, твое, но если удача  теперь  отвернется  от  нас,  моим
делом будет выпустить тебе требуху и скормить  ее  акулам.  -  Кряжистый
капитан вернулся к рулю. Недавнее хорошее настроение испарилось, и  люди
без охоты занялись прежними делами.
   - Боги, как они великолепны, - сказал Друссу Зибен.  -  По  преданию,
колесницу Асты влекут шесть белых дельфинов.
   - Подумать только, что у кого-то  могла  подняться  на  них  рука!  -
вздохнул Друсс. - Может, у них мясо вкусное? Не слыхал?
   - Нет, невкусное. На севере они порой запутываются в сетях и тонут. Я
спрашивал рыбаков - у мяса скверный вкус, и переварить его невозможно.
   - Тем хуже, - проворчал Друсс.
   - Мало ли на кого охотятся ради  забавы,  Друсс.  Разве  олень  менее
прекрасен, чем дельфин?
   - Оленя можно съесть - у него вкусное мясо.
   - Но ведь многие охотятся не ради еды, верно? Особенно  дворяне.  Они
делают это ради удовольствия. Им нравится  преследование,  ужас  жертвы,
миг ее гибели. Стоит ли  винить  нашего  стрелка?  Он,  как  и  все  мы,
происходит из жестокого мира.
   - Не слишком красивое  зрелище,  верно?  -  сказал,  подойдя  к  ним,
Эскодас.
   - О чем ты?
   - О лучнике, подстрелившем рыбу.
   - Мы как раз говорили об этом.
   - Я не знал, что вы так хорошо разбираетесь в стрельбе из лука.
   - При чем тут стрельба из лука?
   - Ну как же. Он натянул тетиву и тут же  выстрелил.  Надо  помедлить,
прицелиться как следует, - а ему не терпелось убить.
   - Не знаю,  -  раздраженно  отрезал  Зибен.  -  Мы  говорили  о  том,
допустима ли охота как таковая.
   - Человек  -  убийца  по  натуре,  -  благодушно  заявил  Эскодас.  -
Природный охотник. Вот поглядите! - Зибен и Друсс взглянули  на  море  -
воду резал серебристо-белый плавник.  -  Это  акула.  Она  учуяла  кровь
раненого дельфина и теперь найдет  его  везде,  идя  по  следу  не  хуже
сатулийского разведчика.
   Друсс перегнулся через борт, следя за мерцающим телом внизу.
   - Здоровая рыбина.
   - Бывают и побольше. Я как-то плыл на корабле, который затонул в бурю
близ лентрийского берега. Мы, сорок человек, уцелевшие  после  крушения,
поплыли к земле - и тут  нагрянули  акулы.  Нас  спаслось  только  трое.
Одному оторвали ногу, и через три дня он умер.
   - Говоришь, буря была? - спросил Друсс.
   - Да.
   - Вроде этой? - Друсс указал на восток, где собирались темные тучи.
   Молния прорезала небо, и прокатился гром.
   - Да, вроде этой. Будем надеяться, что она пройдет стороной.
   Через несколько минут небо потемнело,  и  море  разбушевалось.  "Дитя
грома" качалось на огромных волнах, скользя с  одной  на  другую.  Потом
полил дождь, все сильнее и сильнее -  его  ледяные  иглы  пронзали,  как
стрелы.
   Зибен, скорчившись у  левого  борта,  отыскал  взглядом  злополучного
стрелка. Тот сидел в одиночестве,  крепко  держась  за  веревку.  Молния
сверкнула над самым кораблем.
   - Похоже, удача и впрямь переменилась к нам, - заметил Зибен,  но  ни
Друсс, ни Эскодас не расслышали его за воем ветра.
   Эскодас крепко уцепился за поручни, продев  под  них  руки.  Огромная
волна двинула корабль вбок, оторвав нескольких человек от их  ненадежной
опоры и швырнув через палубу к накренившемуся правому  борту.  Хрустнула
мачта, но никто не услышал этого из-за грома с темного, как ночью, неба.
Корабль взобрался на  гребень  высоченной  волны  и  скользнул  вниз,  в
кипящую водную долину. Матрос со свернутой в кольцо веревкой пробежал по
палубе, пытаясь добраться до воинов у правого  борта,  но  вторая  волна
накрыла его и швырнула на барахтающихся наемников. Правый борт  треснул,
и двадцать человек в мгновение ока смыло  с  палубы.  Корабль  взмыл  на
дыбы, словно испуганный  конь.  Эскодас  почувствовал,  что  его  хватка
слабеет. Он хотел уцепиться покрепче, но корабль снова качнуло, и лучник
полетел головой вперед в зияющую дыру посреди правого борта.
   Чья-то мощная рука схватила его за лодыжку и оттащила назад. Друсс  с
усмешкой подал ему веревку. Эскодас мигом обмотал  ее  вокруг  пояса,  а
другой конец привязал  к  мачте.  Друсс  прямо-таки  наслаждался  бурей.
Обезопасив себя, Эскодас оглядел палубу. Поэт  цеплялся  за  не  слишком
надежные поручни правого борта, а высоко  на  мостике  боролся  с  рулем
Милус Бар, пытаясь вывести судно из бури.
   Еще  одна  мощная  волна  прокатилась  по  палубе.   Правые   поручни
хрустнули, и Зибен скользнул к самому краю.  Друсс  отвязался  и  встал.
Эскодас закричал на него, но тот то ли не  услышал,  то  ли  не  обратил
внимания. Падая и  снова  поднимаясь,  Друсс  пробежал  по  вздымающейся
палубе к разбитому борту, стал на колени и втянул Зибена обратно.
   Позади них человек, подстреливший  дельфина,  пытался  привязаться  к
железному  кольцу  на  палубе.  Корабль  снова  стал  торчком.   Стрелок
покатился по палубе, врезался в Друсса  и  сбил  его  с  ног.  Удерживая
Зибена одной рукой, Друсс протянул другую несчастному  лучнику,  но  тот
уже исчез в бушующей бездне.
   Почти в тот же миг солнце пробилось сквозь тучи и дождь стал утихать,
а море успокаиваться. Друсс вглядывался  в  воду.  Эскодас  отвязался  и
встал, пошатываясь. Он подошел к Зибену и Друссу.  Поэт  был  белым  как
мел.
   - Никогда больше не выйду в море, - заявил он. - Никогда!
   - Спасибо тебе, Друсс, - протянул руку Эскодас. - Ты спас мне жизнь.
   - Пришлось, парень, - хмыкнул Друсс. -  Ты  единственный  человек  на
борту, способный заставить нашего сказителя лишиться дара речи.
   С мостика спустился Бодасен.
   - Это был безумный поступок, дружище, - сказал он  Друссу,  -  но  ты
молодец. Я люблю наблюдать храбрость в людях, которые сражаются на  моей
стороне.
   Вентриец пошел дальше, пересчитывая  уцелевших,  и  Эскодаса  проняла
дрожь.
   - Сдается мне, мы потеряли не меньше тридцати человек.
   - Двадцать семь, - сказал Друсс. Зибен подполз обратно к краю палубы,
и его вырвало в