бодрствуй. Видение все равно появится.
   Ханд забрал чашу и молча вышел. Шеф остался один-одинешенек.  Свандис
исчезла, и никто не знал куда. Бранд и остальные его избегали. Он  сидел
в маленьком закутке верфи, прислушиваясь к  отдаленным  торжествующим  и
радостным крикам. Катапультеры отмечали победу  над  греческим  огнем  и
Волком Войны. Шеф предпочел бы праздновать вместе с ними.
   Через некоторое время комната поплыла перед глазами, зрение застилали
разноцветные вспышки и спирали. Шеф обнаружил, что  рассматривает  их  с
маниакальным  вниманием  -  словно  это  поможет  ему  удержаться  и  не
соскользнуть к тому, что уже ждет его.

   Когда зрение якобы, прояснилось, Шеф увидел  перед  собой  гигантское
лицо. Один только нос был больше  всего  Шефа,  глаза  казались  черными
омутами, за кривившимися губами торчали огромные зубы. Лицо смеялось над
ним. Буши ворвался ужасный грохот, и Шеф пошатнулся  от  ударившего  как
шквал взрыва хохота. Шеф снова ощущал  себя  мышью.  Мышью,  застигнутой
хозяином дома на кухонном столе. Он  весь  завертелся,  пригнулся,  стал
искать, где спрятаться.
   Хлопок, и что-то его накрыло. Ладонь. Снизу просачивался свет, и пока
Шеф полз к отверстию, внутрь проникли два пальца другой руки, большой  и
указательный, они словно вишенку подхватили  его  с  поверхности  стола.
Пальцы сжимали туловище, не  сильно,  пока  не  сильно.  Шеф  знал,  что
достаточно им сжаться посильнее, и его внутренности полезут  наружу  изо
рта и заднего прохода, как у человека, которого придавил спускающийся по
каткам корабль.
   С обращенного к нему лица не исчезала дикая  усмешка.  Даже  в  своем
отчаянном положении Шеф смог разглядеть, что это лицо  сумасшедшего.  Не
просто сумасшедшего, а безумца. Шеф узнал лицо того,  кто  был  прикован
рядом с плюющимся ядом змеем. Лицо того, кого освободил его  отец-бог  и
от кого Шеф потом прятался на гигантской лестнице возле змеиного погреба
богов. Лицо Локи. Локи свободного, каким его изначально создали боги.
   - А вот и любимчик моего брата, - стал издеваться Локи  таким  густым
басом, что его с трудом можно было слышать. - Мой брат  освободил  меня,
но, по-моему, он не рассчитывал, что я тебя поймаю. Не раздавить ли  мне
тебя прямо сейчас, чтобы покончить со всеми его планами? Я  знаю,  ты  в
меня не веришь, но все равно ты умрешь в этом сне. И какая-то часть тебя
навеки останется здесь, со мной.
   Шеф не мог ответить, но продолжал оглядываться по сторонам.  Где  его
отец Риг? Где другие боги ? У Локи найдется много врагов. - Или  бросить
тебя моим питомцам? - продолжал голос. Рука наклонила Шефа так,  что  он
смог посмотреть вниз, под стол. Шевелящийся клубок змей обвивался вокруг
ног безумного бога. Время от времени змеи  кусали  Локи,  Шеф  видел  их
ядовитые зубы, ощущал запах яда.
   - Я проглотил так много яда, что уже не  чувствую  его,  -  захохотал
голос. - У меня есть еще другие питомцы, некоторых ты уже видел.
   Новый поворот,  и  перед  Шефом  появилось  открытое  море,  из  него
выскакивали и снова исчезали гигантские мокрые спины. Это были  касатки,
киты-убийцы, которые чуть не добрались до Кутреда и самого  Шефа,  убили
Вальгрима Мудрого и всех его людей в гавани Храфнси. Но это были хотя бы
теплокровные животные, похожие на  человека  даже  в  своей  хитрости  и
коварстве. Шеф видел и других, у  них  были  гнусные  стылые  глаза  над
мерзкими зубами, а что внизу - еще хуже. Шефа пронзил  ужас  при  мысли,
что они могут схватить его, что жизнь кончится в челюстях  такой  твари,
даже не сознающей, что она делает. Он почувствовал, как на теле  у  него
выступил холодный пот.
   - Хорошо, очень хорошо. Теперь ты испугался. Но можешь не бояться так
сильно. Ты  мне  еще  пригодишься,  человечишка.  Ты  уже  сослужил  мне
неплохую службу. Греки сжигают людей заживо, арабы сажают их на кол.  Но
ты можешь нести людям смерть на расстоянии. Ты можешь нести им смерть  с
небес. И ты способен на большее. Ты, с твоими удивительными факелами и с
твоими непонятными машинами. За этим кроется больше, чем ты когда-нибудь
сможешь узнать. Но ты направишь людей по верному пути. По моему пути.  И
тогда ты заслужишь мое благоволение.  Яне  мог  помочь  своему  любимцу,
которого ты убил в воде, Ивару Женоубийце, потому что я был прикован. Но
теперь я свободен. Есть что-нибудь, за что ты хочешь отомстить, как я  и
Ивар?
   - Нет, - сказал Шеф, и голос его прозвучал,  как  птичий  щебет,  как
писк мыши у кошки в лапах. Он не чувствовал никакой отваги.  Локи  задал
вопрос. Ответ известен. Нет смысла лгать.
   Безумное лицо склонилось к нему. Шеф понял, что старается представить
себе, как бы оно выглядело без шрамов и язв от змеиного яда,  без  этого
выражения гневного мстителя. Словно пытаешься угадать,  каким  могло  бы
быть лицо закаленного в боях  ветерана,  если  бы  его  жизнь  сложилась
по-другому. Большой и указательный пальцы надавили на туловище Шефа,  но
еще не в полную силу.
   - Смотри туда.
   Шеф увидел грандиозный мост, который в то же самое время был радугой,
а в конце его холодно посверкивали стальные лезвия.
   - Все боги, мой отец и мои братья, ушли  по  мосту  Бифрост,  и  Один
вызвал свой Эйнхериар, чтобы охранять его. Они думают, что  я  пойду  по
мосту на  приступ,  с  моими  союзниками-гигантами  и  с  моими  детьми,
чудовищным отродьем Локи. А знаешь, почему я не пойду на приступ?
   - Когда-то это был ваш дом, сударь. До того, как вы погубили Бальдра.
   На этот раз пальцы сжались сильнее, Шеф чувствовал,  как  стонут  его
ребра, готовые треснуть и осколками вонзиться в сердце.
   - Я не хотел, чтобы Бальдр погиб. Я хотел, чтобы  они  сами  увидели,
каковы они.
   - Я знаю это, сударь. Как и мой отец Риг. Поэтому он и освободил вас.
   Лицо разгладилось, на нем отразилась способность рассуждать здраво.
   - Ты пытаешься договориться со мной, человечишка ?
   - Да, сударь.
   - И что же ты мне предложишь ?
   - Я пока не знаю, сударь. Вернуть вам ваше место в Асгарде ?
   - Ты не сможешь этого сделать, - произнес голос  Локи.  -  Но,  может
быть, ты сумеешь что-то  дать  мне.  Теперь  выслушай  мое  предложение.
Исполняй мою волю. Сделай больше огня, больше машин,  стань  поклонником
моим, а не Рига, отвернись от Пути и принеси в мир ужас. И за это я  дам
тебе больше, чем когда-либо сулил  мой  отец  Один.  Своим  любимцам  он
посылает удачу - до тех пор, пока не передумает, как это было с Сигурдом
Змеиным Глазом, которого ты  убил,  когда  он  запутался  в  собственных
шнурках. Я дам тебе удачу до тех самых пор, когда ты  умрешь,  старый  и
наводящий ужас. Подумай о мужчинах, которыми  ты  будешь  распоряжаться.
Подумай о женщинах, которых сможешь взять. Все это может быть твоим.
   И вот тебе подарок от меня. Больше всего на свете ты хочешь  получить
греческий огонь. Я дам  его  тебе,  а  вместе  с  ним  надежды,  которые
превзойдут все твои мечты. Когда придет время, скажи греку: "Лучше всего
она зимним утром". Увидишь, как он начнет перед тобой пресмыкаться.
   А сейчас иди. Но не думай, что сможешь сбежать от меня теперь,  когда
я свободен. Или что тебе сможет помочь твой отец, запертый по ту сторону
моста Бифрост.
   Шеф вдруг обнаружил, что летит, взбираясь все выше и выше, как камень
из катапульты. Он крутану лея в воздухе, пытаясь развернуть ноги вниз, с
ужасом думая, куда может упасть, в море с глазастыми и зубастыми тварями
или на землю, покрытую ядовитыми змеями.

   Под ним оказалась кровать, он пытался вскочить, убрать свои  ноги  от
ядовитых зубов. Чьи-то руки прижимали его к кровати, он почувствовал  на
своей обнаженной коже мягкие груди Свандис. На долгие секунды он, дрожа,
прильнул к ней.
   - Ты знаешь, что ты говорил во сне? - наконец спросила она.
   - Нет.
   - Ты кричал это по-норвежски снова и снова. Skal ek that  eigi,  skal
ek that eigi, that skal ek eigi gera.
   Шеф машинально перевел:
   - He сделаю этого, не сделаю этого, этого я не буду делать.
   - А чего "этого"? - спросила  Свандис.  Шеф  понял,  что  в  отчаянии
сжимает свой нагрудный амулет.
   - Отказаться от него, - сказал он, разглядывая серебряную лесенку.  -
Отказаться от амулета и служить Локи в обмен на его милости. Что там  за
шум снаружи?

Глава 10

   Солнце уже поднялось над горизонтом - ночь прошла, пока  Шеф  во  сне
боролся с богом хаоса, - и  доносившийся  с  улицы  шум  поднялся  из-за
безудержно радостных  приветствий.  В  гавань  входил  один  корабль  за
другим. Сначала  их  появление  вызвало  тревогу  у  моряков.  Но  когда
конструкция кораблей стала видна  даже  невооруженным  глазом  и  моряки
приближающейся армады смогли обменяться приветствиями  с  катапультерами
береговой охраны, напряжение  разрядилось.  Наспех  починенное  плавучее
заграждение   убрали,   северяне   перестали   доворачивать   хвостовики
нацеленных катапульт, туго  взведенные  пружины  были  ослаблены.  Весть
разнеслась по городу, и все свободные от караула  на  крепостных  стенах
сбежались в гавань, размахивая руками и вопя от счастья.
   Флот, который предупрежденный Фарманом Альфред снарядил  на  выручку,
долго собирался со своих рассеянных по северным морям позиций,  а  затем
неторопливо двинулся на юг. Многие рыбаки видели  небольшой  флот  Шефа,
прошедший по Бискайскому заливу и вдоль побережья Испании; ни один моряк
не смог бы забыть эти необычные двухмачтовые парусники, и на любом языке
нетрудно было поинтересоваться: "Вы не видели здесь корабли, похожие  на
наши?"  Сведения  стало  труднее  получать  и  понимать,   когда   флот,
подгоняемый постоянным течением из Атлантики, прошел через узкий  пролив
Джеб  эль-Тарик  и  оказался  во  Внутреннем  море.  Да,  корабли  majus
поднялись к  Кордове.  Нет,  они  поплыли  воевать  с  христианами.  Они
заключили союз с халифом. Нет, халиф объявил  их  вероломными  собаками.
Все корабли разбегаются от одного вида парусников  majus,  те  швыряются
огромными камнями благодаря магии северного короля-чародея. Наоборот, во
Внутреннем море теперь правят христиане, у них есть ручные  драконы,  от
которых даже вода в море вспыхивает огНем. Хардред, назначенный  королем
Альфредом командовать английским флотом, всеми силами  старался  извлечь
хоть крупицу смысла из того, что ему довелось услышать,  и  в  этом  ему
помогали Фарман, жрец Фрейра, из-за видения которого и была послана  эта
спасательная экспедиция, а также Гудмунд Золотой, некогда товарищ  Шефа,
ныне его вице-король в стране  Свеарики,  в  земле  шведов.  Втроем  они
смогли понять только одно. Греческих  галер  боялись  все,  но  никто  в
точности не знал почему.
   - Ясно, кто узнал - те уже ничего не расскажут, - проворчал  Гудмунд.
По мере продвижения вдоль восточного берега Испании все чаще  доводилось
слышать, что северяне заперты в  какой-то  гавани  и  не  могут  из  нее
вырваться.
   Хардред, в сущности, не боялся столкновения с любым  флотом.  За  его
флагманом шли двадцать вооруженных  катапультами  двухмачтовиков  класса
"герой" - каждый был назван  в  честь  какого-нибудь  героя  норманнских
легенд, - а вокруг несли  сторожевую  службу  три  десятка  традиционных
кораблей викингов, с самыми лучшими командами, какие только  можно  было
набрать среди шведов короля  Гудмунда  и  на  лондонских  рынках  найма.
Однако слухи все же несколько обеспокоили командующего. В ту ночь, когда
король Шеф видел свой сон, флот стоял  вдали  от  берега  с  погашенными
огнями, двухмачтовики были сцеплены друг с другом абордажными  крючьями,
а легкие парусники осторожно и тихо скользили  вокруг  в  дозоре.  Когда
наступил  стремительный  средиземноморский  рассвет,  Хардред   приказал
входить в гавань Септимании, выгребая против утреннего бриза  с  помощью
гигантских весел, причем  двухмачтовики  со  взведенными  и  заряженными
катапультами держались далеко позади судов охранения.
   Первое,  что  увидел  Гудмунд,  был  бронированный   плот:   плавучее
укрепление, неуязвимое со стороны гавани,  для  блокады  которой  оно  и
предназначалось. При атаке с противоположной стороны  плот  не  способен
был  оказать  никакого  сопротивления.  Первые  же  пятьдесят  викингов,
высадившихся на него с топорами в руках, встретили только поднятые вверх
руки и испуганные лица. Даже  оставленные  для  пригляда  за  франкскими
ополченцами двадцать монахов Ордена Копья, захваченных врасплох  посреди
мирного и сытного завтрака, смогли только покоситься на свое сложенное в
пирамиды оружие и нехотя присоединиться к сдавшимся в плен.
   Командир патрульной греческой галеры, который в течение  многих  дней
только и делал, что жег беззащитные  рыбацкие  лодки,  решился  проявить
немного больше мужества. Увидев приближение странного флота,  он  усадил
своих гребцов на весла и приказал  сифонистам  приготовиться.  Последнее
требовало немало времени. Нужно зажечь фитиль, приставить людей к мехам,
прокачать насос, продуть предохранительные клапаны в резервуаре с нефтью
и соединительных трубах. Когда сифонисты  заняли  свои  места,  командир
приказал ударить в весла и постараться выиграть гонку.  Прямо  по  курсу
уже находились два легких  судна,  которые  разворачивались  на  веслах,
чтобы охватить галеру с обеих сторон. Пока командир кричал огнеметчикам,
чтобы  окончили  приготовления  и  во  что  бы  то  ни  стало   стреляли
немедленно,  с  головного  катапультоносца  прилетело  ядро   и   снесло
ахтерштевень его галеры. Корма стала погружаться в воду, и гребцы  сразу
повскакивали со своих мест.  Сифонисты  отказались  от  мысли  выполнить
невыполнимую задачу, а командир, помня главный приказ  -  не  допустить,
чтобы врагам раскрыли секрет греческого огня, - побежал с топором в руке
к котлу высокого давления, решив его продырявить и выпустить струю нефти
на   горящий   фитиль.   Один   из   гребцов,   хотя   и   относился   к
высокооплачиваемой и уважаемой категории моряков, насмотрелся на слишком
многих корчащихся в агонии среди горящей  нефти  рыбаков,  чтобы  желать
себе подобной судьбы, - и наплевать ему было на судьбу Константинополя и
Империи. Он перехватил командира  галеры,  раскроил  ему  череп  его  же
собственным топором и погнал прочь  от  бака  растерявшихся  сифонистов.
Дракары  приблизились,  их  команды  сгрудились  у  борта,  встревоженно
поглядывая на медный котел и  огнеметную  трубку.  Греческих  гребцов  и
сифонистов торопливо покидали за борт, где они благополучно уцепились за
веревки и обломки  досок.  Взятая  на  абордаж  двумя  Дракарами  галера
потихоньку тонула. Когда подошли  двухмачтовики,  Хардред  сразу  послал
самых  искусных  плотников  укрепить  разбитую  корму  и  заткнуть  течь
просмоленной парусиной, чтобы полузатонувшую галеру можно было протащить
хотя бы полмили до прибрежной отмели.
   Захватив бронированный плот и галеру, тридцать  кораблей  флота  Пути
продолжили движение к гавани, где в толпе уже почти можно было различить
лица соотечественников. Сомнения и опасения - не  захвачены  ли  корабли
врагами? не устроена ли за крепостными стенами какая-нибудь  ловушка?  -
рассеялись, как только наблюдатели с обеих сторон рассмотрели одинаковые
катапульты,  и  люди   стали   узнавать   приятелей   и   родственников,
обмениваться приветственными выкриками. К тому времени как Шеф, протерев
глаза, но все еще не отдышавшись  после  своего  сна,  позволил  Свандис
запихать себя в одежду, пришедший на выручку флот  под  шквал  радостных
приветствий  на  английском  и  норвежском  языках   уже   втиснулся   в
переполненную гавань.
   Квикка встретил короля в дверях  спальни,  широко  улыбаясь  щербатым
ртом.
   - Это Хардред, - объявил он. - Тот самый шкипер, который бросил  тебя
на берегу в Дитмарше. Я ему никогда  не  доверял.  Но  на  этот  раз  он
появился вовремя. Прежде чем наших заметили, они захватили у  противника
этот проклятый плот. И красную галеру,  говорят,  с  греческим  огнем  и
всеми делами.
   Сияя от радости, Квикка ждал, какой эффект произведут его новости  на
мрачного короля. Шеф молча глядел на  царившее  в  гавани  оживление,  и
постепенно Квикка понял,  что  в  который  раз  будет  обманут  в  своих
ожиданиях.
   "Больше всего на  свете  ты  хочешь  заполучить  греческий  огонь,  -
вспоминал Шеф голос из сна. - Я дам его тебе. Скажи греку..." Что же  он
должен сказать греку?
   - А греческих огнеметчиков Хардред тоже захватил? - спросил Шеф почти
безразлично.
   - Не знаю, - ответил Квикка. - Наверное. Почему бы и нет?
   Шеф повернулся к Свандис и сказал:
   - Нелегко тебе будет объяснить мой последний сон. Я вижу, что он  уже
начинает сбываться.

***

   Императора Римского совсем  не  пугала  предстоящая  битва  с  армией
халифа. Да, противник был гораздо многочисленней. Да, арабы  уже  многие
десятилетия неизменно побеждали христиан на  равнинах  полуострова  и  в
приграничных горах, однако, по мнению императора, это  доказывало  лишь,
что среди здешних  христиан  глубоко  укоренились  богопротивные  ереси,
иначе  Господь  не  позволил  бы,  чтобы  басурмане  посрамили   истинно
верующих. Но  самое  главное,  Бруно  прекрасно  знал,  какое  моральное
разложение царит в стане противника,  если  хотя  бы  десятая  часть  из
рассказов перебежчиков была правдой - впрочем, лишний  раз  подтверждала
это  сама  многочисленность  перебежчиков.  Войска  же  императора  -  и
надежнейшие монахи-воины из  Ордена  Копья,  на  которых  держалась  его
власть, и созванные отовсюду под  его  знамена  германские  и  франкские
рыцари, и даже трусоватые и ненадежные в обычное время местные ополченцы
из горного приграничья, - его войска отличались отменным боевым духом  и
успели привыкнуть к  вкусу  победы,  пока  в  многочисленных  стычках  и
приступах  очищали  христианское  побережье   от   гнезд   мусульманских
бандитов. Ореол сопровождающей их славы несколько  померк  из-за  неудач
при осаде Септимании, но это было дело  поправимое.  Император  заметил,
что как только армия двинулась прочь от города-крепости, ее  боевой  дух
заметно поднялся, и  угрюмо  объяснил  эту  перемену  суеверным  страхом
многих своих воинов по отношению к человеку,  которого  они  называли  -
пока командиры не слышат - Единым Королем. Когда Бруно  вернется,  чтобы
разделаться  со  своим  настоящим  противником,  войска  придется  снова
вдохновлять на бой. Но сражение с халифом благодаря  контрасту  казалось
армии настоящими каникулами. Возни меньше, а добыча намного богаче.
   В любом случае император мог полагаться еще  на  два  обстоятельства.
Первым была его вера в Господа. Время  от  времени  он  притрагивался  к
болезненному, но заживающему хрящику  сломанного  носа  и  улыбался  про
себя. Наказание это, которое он не сам себе назначил,  его  радовало.  В
его сердце крепла решимость возвести своего верного дьякона, в каких  бы
малых церковных чинах тот ни состоял, на престол святого Петра  в  Риме.
Дьякон  был  слаб  физически,  и  к  тому  же  иностранец.  Но  доведись
императору говорить откровенно, он не смог бы  не  признать,  что  силой
духа  тщедушный  английский  дьякон  превосходит  его  самого.  А   если
Эркенберт и не был германцем, то  все-таки  принадлежал  к  родственному
народу. Уже не в первый раз дьякон укреплял императора в вере.
   "Ну, вера верой, - подпал Бруно,  в  последний  раз  осматривая  свои
войска перед битвой, - но есть еще кое-что, с чем нельзя  не  считаться,
будь  Эркенберт  хоть  самим  дьяволопоклонником,  подобно   норманнским
приверженцам Пути  и  примкнувшим  к  ним  английским  вероотступникам".
Постоянные распри между  потомками  Пипина  Великого  и  Карла  Мартелла
превратили  все  христианские  армии  Европы,  в  отличие  от   отсталых
англосаксов, в весьма  совершенные  военные  силы.  В  армии  императора
появились  разнообразные  осадные  приспособления  и   катапульты,   как
изобретенные лично дьяконом, так и скопированные у противника