Чужого Венца, скрепить подписями  условленный  договор?  Пауза.  И
снова:
   - Повторяю: князь Сагор желал бы...
   Решительно отстранив есаула, кинувшегося  было  шептать  на  ухо  советы,
сотник Логин делает мне знак. Отворяй, мол! чего уж теперь...
   Рука разжимается с неохотой. Птенец маленькой ладони выпорхнул  на  волю;
Денница гладит меня по плечу и отходит к остальным, где рядом  с  ним  сразу
становится панна сотникова.
   Иду открывать.
   Засов.
   Скрипят петли. Вот они, трое, медленно выбираются из проема.  Герой  Рио,
безуспешно стараясь не бряцать  латами,  и  коренастый  спутник  героя,  чьи
глазки-маслинки целиком  утонули  под  косматыми  бровями  (Хоста?  нет,  не
похож!), поддерживают с двух сторон под руки...
   Не  сумев  задавить  порыв,  сотник  коротко,  по-конски  всхрапывает  от
удивления за моей спиной.
   Я понимаю сотника  без  слов.  Если  тот  глубокий,  древний  старец,  то
воплощение немощи, которое только что вывели на донжон, и есть князь  Сагор,
владыка гибнущего Сосуда... Полагаю, Логин видел его  совсем  другим;  и  не
далее как сегодня.
   "Скоро - завтра..."
   Слова моего сына погребальным колоколом отдаются в душе.  Сквозь  редкие,
вылезающие целыми прядями волосы князя просвечивает кожа: неприятно розовая,
с синюшными пятнами, будто у покойника. Движется он странно - шагнет  рывком
и затем подтаскивает одну ногу к другой, шаркая подошвой. Вместо лица стынет
череп, тесно облепленный  восковым  пергаментом:  торчат  скулы,  выпятились
наружу  беззубые  десны,  подбородок  клином...   Сагор   почти   висит   на
сопровождающих - а там, в  глубине,  на  лестнице,  тускло  блестят  панцири
гвардейцев, перекрывших дорогу.
   Воистину гвардия умирает последней... предпоследней.
   Отступаю в сторону; опускаю взгляд. И вижу:  с  каждым  шагом,  с  каждым
движением князя, намертво зажатая в сухих пальцах, схваченная не за  волосы,
а почему-то за ухо, болтается голова.
   Пустая, мертвая, бессмысленная голова пана Мацапуры-Коложанского.
   На следующем шаге князь Сагор, словно ощутив мой взгляд,  трудно  дергает
плечом. Пальцы разжимаются с отчетливым хрустом, и голова катится к  сапогам
сотника Логина.
   Остановилась. Уставилась на радугу стеклянным глазом.
   - Это... - хрипит старец и давится собственным хрипом.
   - Это не имеет никакого значения, - бесстрастно переводит  герой  Рио,  и
молчит его бровастый спутник, лишь кивая в такт. - Никакого значения.
   Господин сотник согласен подписать договор?
   Свободной рукой герой достает из-за пояса  свиток,  красиво  перевязанный
ленточкой. Оставляет князя на попечение бровастого; ногтями цепляет узел.
   - Вот, прошу... а это перо и чернильница...
   Стою у самых зубцов, под розовым сиянием.  Жду.  Вижу:  женщина-Проводник
легонько подталкивает маленького княжича в спину - иди, мол, иди к отцу!  не
бойся! Ребенок судорожно мотает головой и вдруг отворачивается, вцепляется в
женщину испуганным котенком... зарывается лицом в ее одежду.
   Сале Кеваль молчит, и слезы текут по  некрасивому,  но  прекрасному  лицу
женщины, отливая радугой.
   Но сотник Логин уже оправился от первого  потрясения.  -  Пан  Ондрий!  а
иди-ка сюда! Ну, подставь спину взамен стола...
   Есаул послушно сгибается в смешном, нелепом поклоне, и развернутый свиток
ложится  на  спину  пана  Ондрия.   Герой   мигом   подает   сотнику   перо,
заблаговременно обмакнув расщепленный конец в чернильницу. Отсюда мне видно:
княжеская подпись с завитушками уже  красуется  на  документе.  Происходящее
кажется сном, дурным сном без надежды на пробуждение-я не знаю, что  делать,
и должен ли я делать хоть что-то... я ничего не знаю.
   "Батька, ты стал совсем  большой...  батька,  ты  мне  готовишь  подарок,
да?.."
   Да.
   Наверное.
   А вверху пляшет радуга, потому что приговор вынесен и заступника нет.
   Логин не спешит подписывать.
   Шевеля  губами,  сотник  внимательно  читает  текст  договора,  пользуясь
возможностями законной визы. Внимательно,  но  медленно,  очень  медленно...
слишком медленно.
   И князь, окончательно обвиснув на бровастом, понимает это.
   Ему не дожить до подписи. Ему не дожить  до  перехода  через  Рубеж.  Ему
вообще не дожить... Я чувствую боль: на груди растревоженной язвой бьется  в
медальоне рубиновый паучок, ища выхода, - и вскоре  до  меня  доходит,  куда
устремлен блеклый взгляд князя Сагора.
   Он видит медальон.
   Он понимает.
   И не может больше ждать, резко кивая своему герою в мою сторону.
   - Заказ! - вырвалось умирающим, изодранным в кровь воплем ночной птицы. -
Заказ!.. Большой...
   Я опаздываю.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

   Летней ночью, на жаре кромешной, метелью обожгло:
   - ...Батька! Лети... лети, батька!
   Визг проклятого ребенка слился с порывом налетевшего сбоку, предательски,
ветра. Проморгавшись, Сале увидела совсем рядом с собой героя Рио -  тоже  в
седле.  Князь  не  ошибся  в  выборе:  сдерживая  пляшущего  жеребца,  герой
показывал женщине пойманный на лету золотой медальон.. -
   Они ударили одновременно: память и узкий клинок героя.
   Никто не успел понять; никто не успел вмешаться.
   Видимо, Рио только и ждал условного знака, потому что мгновенно  выхватил
меч. Он и впрямь умел двигаться между секундами, этот  странствующий  герой,
лучший из немногих, - знатоки, рекомендовавшие его,  не  солгали.  Застыл  с
пером в руке сотник Логин, не успел разогнуться скрюченный  в  три  погибели
есаул; тускло мерцали чудные глаза каф-Малаха, погруженного в свои раздумья.
   А острие меча уже скользнуло гадюкой по груди Блудного Ангела...
   Прильнуло; отпрянуло. Не удар, не смерть - поцелуй.
   Игра-любовь.
   Сорванный медальон, тесно обвившись цепочкой вокруг  клинка,  драгоценной
искрой мелькнул в воздухе. Птичья  лапа  мастера,  вытекшего  почти  совсем,
метнулась было навстречу - достать! выпить!..
   Не достала.
   Он очень сильно  толкнул  женщину,  бросившись  вперед,  -  Консул  Юдка,
Заклятый-Двойник; он сбил Сале с  ног,  вынудив  больно  удариться  коленями
потому что сейчас ему было не до женщин на его безумном пути.
   И кривая шабля перехватила прямой меч.
   А небо упало еще ниже.
   Все  происходило  просто,  до  смешного  просто  и  обыденно.   Поступки,
движения, даже слова, даже смутные образы, преломляясь во льду сознания Сале
Кеваль, выходили такими же обычными, как стертый медяк.
   Ничего ведь особенного не происходит? ведь так? ведь правда?
   Ведь правда.
   Вот: лопнула цепочка. Вот: легко скрежетнув по острию, медальон  взмывает
над  зубцами  ограждения.  Выше,  еще  выше.  К  радуге.  Вот:   немыслимым,
невозможным - иначе! - нечеловеческим  броском  князь  Сагор  выплескивается
вдогон, не оставляя про запас ничего, даже самого жалкого остатка сил.
   Стой, погоди, жизнь! не надо! не надо - в радугу!..
   Вот: вспрыгивает на парапет черная тень. Одновременно с порывом  мастера.
Каф-Малах, тот, кто прежде шутя прыгал через бездны, сейчас способен лишь на
этот балаган - привстать  на  цыпочки  поверх  каменного  зубца,  потянуться
шестипалой рукой за искрой из золота.
   Но никто не успел.
   Радуга хищной тварью соскользнула ниже всего  на  какую-то  пядь...  Едва
удерживаясь от желания зажмуриться, Сале Кеваль заставляла себя  следить  за
происходящим,  плохо  понимая:  откуда?  откуда  явилось  омерзение,   лживо
смешанное с экстазом?!
   Из какой геенны?!
   Всего лишь навсего:  червонными  размывами  поплыл  силуэт  медальона,  с
чмоканьем  всасываясь  в   разноцветье,   багряной   многоножкой   смазался,
закрутился волчком  паук-Приживник,  многократно  увеличиваясь  в  размерах,
теряя  форму  -  и  следом,  беззвучно  вопя,  пошла  вертеться  в  смертном
калейдоскопе фигура мастера, разом налившись перед гибелью многими красками.
   А во чреве души Сале, в сердцевине потаенной уж зашарили  липкие  пальцы:
иди, глупая! прыгни! растворись!
   Ну же, Куколка!
   Когда в сумасшедшей пляске над головой стало невозможно различить  -  где
паук рубиновый, где золото, где князь Сагор...
   Когда из мешанины бликов вырвались и остервенело вонзились в  самую  гущу
радуги два пламенных силуэта...
   Когда беспамятные Малахи, долго служившие своим живым тюрьмам  дегасимыми
лампадами могущества, наконец обрели свободу в родной стихии Рубежа...
   ...Сале все-таки сумела, заставила себя отвернуться.
   Прямо перед ней, не  отрывая  от  героя  Рио  ласкового  взгляда  убийцы,
смеялся Консул Юдка.
   - Господин Консул! Это безумие! Прошу вас, не делайте этого!
   Голос героя был тверд, но  в  самой  сердцевине  его  вибрировала  тайная
червоточина.
   Словно подросток взрослым притворялся.
   - Вэй, пан, шляхетный  пан!  -  острый  конец  шабли  Иегуды  бен-Ио-сифа
приглашающе танцевал у самого лица героя. - Погляньте вверх! радуга! видите?
Говорят, красиво... Да только таким, как мы  с  вами,  всего  два  цвета  до
самого края и осталось!  День-ночь,  черный  с  белым,  и  больше  ни  хрена
собачьего! Смешай уголь с молоком да выпей! много ли хорошего, кроме поноса,
выйдет?..  Повеселимся  напоследок,  пан  герой?   Или   вам   без   хозяина
несподручно?!
   - Это безумие! О чем вы говорите?!
   - Давайте, милый пан! Кат ваш новый заждался  небось?..  У  каждого  свой
Запрет! - ну что же вы?!
   - Я не буду с вами сражаться! Не буду!!!
   - Ну тогда я тебя просто убью, дурак, - тихо сказал рыжебородый Консул.
   А над ними, успев поймать в броске золотую цепочку, верхний конец которой
уходил в радугу, висел черный каф-Малах. Между небом и землей.

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

   Батька молодец. Они думают, он за цацкой прыгнул.
   А он за собой прыгнул. И дядьки с  собою,  не  друг  с  дружкой  дерутся.
Дядьки тоже молодцы.
   Совсем большие стали.
   А носатый, с бородой, всех больше.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

   - Куда спешишь, бродяга? - без насмешки спросил Самаэль.
   ...Зачем,  зачем  я  прыгнул?!  зачем   ухватился   за   цепочку?!   Ноги
соскользнули с зубца донжона, потеряв опору. Пальцы закаменели на  холодных,
крохотных звеньях, а пропасть под ногами терпеливо ждала: кто из нас раньше?
кто первым уйдет в никуда?
   Глупый каф-Малах или она, пропасть гибнущего Сосуда?  Впрочем,  для  меня
это мало что меняло...
   - Ты всегда так жил, бродяга. Не сумев сделать свой окончательный  выбор:
небо или земля? Свет или плоть? И умираешь  ты  правильно,  оставшись  верен
своей нерешительности: между небом и землей, между светом и плотью.
   Самаэль помолчал.
   ...Радостные сполохи бродили по его доспеху, розовому,  словно  панталоны
маленького княжича. Дурацкое сравнение. Он прав: я жил  и  умру  -  дураком.
Почему же тогда я не вижу света, что служит плотью  Ангелу  Силы?  почему  я
вижу просто плоть?!
   Лицо в обрамлении крылатого шлема. Прекрасное, гордое лицо.
   В кулаке зажата цепочка бывшего медальона. Прекрасная,  золотая  цепочка;
прекрасный, крепкий кулак с белесым пухом на тыльной стороне.
   Прекрасный я, которого скоро не станет.
   -  Мне  даже  жаль  убивать  тебя,  бродяга.  Ты  наполнял  смыслом   мое
существование. Когда Служение становилось мне в тягость, я вспоминал тебя. И
понимал с новой силой: та ложь, что ты зовешь свободой, - ложь вдвойне.  Для
ее обладателя и для окружающих. И еще:  ты  зачал  этого  ребенка.  Слышишь,
Самаэль, князь из князей Шуйцы, на пороге  твоей  смерти  и  моего  триумфа,
говорит тебе - спасибо.
   ...Он не умел лгать, Ангел Силы. Он говорил искренне.
   - На пороге твоей смерти и моего  триумфа...  -  задумчиво  повторил  он,
играя цепочкой. Поправился:
   - ...моего триумфа, способного обернуться моей гибелью.
   Да, он не умел лгать.
   ...Я смотрел в его лицо; я видел тайный замысел Ангела Силы, приведший  к
сегодняшней ночи.
   Видел так ясно, как если бы сам звался Самаэлем, как если  бы  сам  велел
любой ценой доставить чудо-ребенка в гибнущий Сосуд.

Двойная игра; оса в медальоне.

ПРОЛОГ ВНЕ НЕБА И ЗЕМЛИ

   Сосуд трескался неохотно.
   Мир, весь в смертных  переливах,  упрямо  не  желал  сдаваться.  Все  эти
деревья и заросли кустарника, холмы и овраги, все эти стены замка,  каменные
плиты и дубовые балки, старинные гобелены и люди, люди, люди, кем бы они  ни
называли себя и друг друга - все это сопротивлялось  радуге,  как  умело,  и
разноцветье живого из последних сил рвалось прочь из разноцветья мертвого.
   Вспыхивало, кричало, звало на помощь не звуком  -  буйством  красок.  Как
будто кому-то напоследок хотелось света, много света - и сразу...
   Зарылся в одежды  злой-доброй  тетки  маленький  княжич.  Сирота;  теперь
сирота. Радуга съела доброго  дядьку-паучка.  Внизу,  на  камнях  двора,  на
выложенной желтеньким дорожке: исковерканное тело  батьки.  Батька  сильный.
Батька самый сильный.
   Батьки больше нет. Зарезали друг дружку носатый дядька и красивый человек
в одежке из железа. Красивому человеку помогли.  А  носатый  дядька  их  сам
зарезал.
   Тихо перестал дышать братик.
   Пляшет в радуге Ирина Логиновна Загаржецка. Руки тянет.
   "Спаси!" - кричит.
   Пылинка в луче.
   "Я спасу..." - отвечает он.
   Он не боится ни боли, ни позора. За три с небольшим месяца, прожитых  им,
он свыкся с тем и с другим. Всей его боли было -  мамкина  разрытая  могила,
всего позора - имя чортова ублюдка.
   Хватит.
   Но батька лежит поперек дорожки, и Несущая Мир уже  не  замечает  цветных
языков, жадно лижущих  ее  останки;  и  дядьки  уже  не  дерутся.  И  плывет
сполохами замок - неохотно, но растворяясь...
   О нем вспомнили. Сразу несколько бабочек высунулись  из  своих  пленочек;
замахали крылышками. Не бабочки - крысы. Двинулись к нему, волоча  за  собой
голые хвосты - розовые, фиолетовые, пурпурные в  золотую  крапинку.  Как  бы
небрежно, как бы привычно, как бы мимоходом, потому что всего и дела-то, что
разорвать на кусочки обомлевшего от страха мальчишку, писклявого боягуза, не
сумевшего спасти даже рубинового паучка.
   А хотел спасать - всех.
   Из штанов выпрыгивал.
   Он знал, что не может отменить случившееся, - и знал,  что  оставить  все
как есть тоже не сумеет. Зачем  он  здесь,  кто  он  такой,  если  не  сумел
защитить свой дом, своего батьку, маму, братика, маленького княжича?
   Он отступил на шаг. Еще на шаг. Крысы ухмылялись, но он боялся не их.
   Он ненавидел себя. Он стыдился себя, слабого; он пожелал, сам до конца не
осознавая своего желания. Изо всех сил пожелал...
   И шагнул в радугу, как шагают в костер.
   Раскинул руки, сгребая пляску цветов в охапку, и оттуда, из  феерического
ада, обернулся.
   Замок растекался яркой лужей.
   "Не в добрый час твое желание услышано, Денница. Не в добрый час".
   - Неважно, - ответил он. - Я спасу.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

   Да, - ответил Самаэль на незаданный вопрос. - Только гибель целого Сосуда
способна загнать твоего сына в угол. Смотри, бродяга, вот сейчас, сейчас  он
пожелает, раскрывшись для крика, -  и  мольба  будет  услышана.  Так  бывало
раньше; так будет теперь. Он выйдет из радуги новым; новым и - Заклятым.
   Ты не боишься, Ангел Силы? Ведь  они,  прежние,  всегда  просили  небо  о
мести! Посмотри на Иегуду  бен-Иосифа,  на  героя  Рио,  вспомни  остальных,
сколько их ни было! Они просили о мести и получали желаемое...
   Ты не боишься, Князь Шуйцы?!
   - Нет. Не боюсь. Я сказал Князьям, что в случае успеха Денница-Заклятый -
идеальный Малах. Наша мечта во плоти. Живая способность  работать  на  благо
Творения одновременно и в Рубежах,  и  снаружи.  С  его  появлением  грязный
тварный мир не пойдет - вприсядку помчится к Судному Дню! Одни  согласились,
другие - нет. Но я не сказал им всей правды.
   Самаэль склоняется ниже, и я вижу крупные капли пота на его лбу.
   Пот? на лбу Малаха?!
   - Бродяга, я знаю, твой сын, как и все,  обязательно  попросит  мести.  И
получит возможность ее осуществить. Как ты думаешь, кого первого  он  станет
убивать?

***

   Он не ждет ответа.
   Мы оба знаем ответ. Мы оба знаем его, Ангел Силы, единственный из Князей,
способный рискнуть самим собой.
   Мой сын первым станет убивать тебя.
   И гибель Сосуда покажется детским лепетом, пустой шуткой, когда  сойдутся
в бою: сын каф-Малаха и смертной, воззвавший и получивший, - против Рубежных
воинств, обязанных до последней капли света защищать жизнь одного  из  своих
Князей.
   Свобода-под-Заклятием и Служение-ради-Свободы.
   - Бродяга, пойми, тогда вмешается ОН! - Самаэль почти  кричал,  приблизив
свое удивительное лицо вплотную к моему. - ОН просто должен будет вмешаться!
должен! должен!!!
   Сперва я не понял, о ком кричит Ангел Силы.
   А когда понял...
   - ОН молчит, бродяга! ОН наблюдает и молчит! Служение  уже  идет  у  меня
горлом, а ОН молчит! Но теперь я не позволю ЕМУ отмолчаться!.. не позволю!..
   - Глупый, глупый бейт-Малах... Самаэль подавился криком, услышав  это  от
меня.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

   - Тогда я тебя просто убью, дурак...
   Схватка Заклятых - вспышка в ночи.
   Разве что ночь раскинулась сегодня палитрой  безумного  художника;  разве
что вспышка длилась и не кончалась.
   Звенели, сливаясь в любовном танце, прямой  меч  и  кривая  шабля;  выпад
сменялся ударом, две пары сапог  плясали  по  камню  плит,  лихо  вколачивая
подковки на каблуках, - а Сале Кеваль все  не  могла  отрешиться  от  чудной
грезы.
   Не рыжебородый Двойник насмерть рубится здесь с Заклятым в боевом железе.
   Двое мальчишек дерутся.
   Нелепый обладатель шелкового сачка, сын опального наместника Троеречья, -
и рыженький книжник в лапсердаке с заплатанными локтями.
   Вот они; оба.
   Женщина испуганно заморгала, гоня  наважденье  прочь.  И  пропустила  тот
неуловимый миг,  когда  Иегуда  бен-Иосиф  весенним  журавлем  крутнулся  на
носках, позволяя узкому клинку безнаказанно вспороть  жупан  поперек  груди.
Лопнула плотная ткань; дождем брызнули пуговицы. Но шабля того,  кого  звали
Юдкой Душегубцем, уже извернулась в ответ живой молнией, ударила наискось  и
почти сразу - над самой землей плеснула заточенной сталью.
   Запрыгал по плитам обломок меча.
   Охнул герой; оплыл сугробом.
   - Все? - спросил книжник в лапсердаке, склоняясь над сыном наместника.
   Единственный взгляд, брошенный через плечо,  пригвоздил  к  месту  нового
палача, сунувшегося было помочь нанимателю.
   Умен палач был.
   Понял: служба окончена.
   - Вижу: все... Или допляшем, шляхетный пан?
   "Почему он медлит?!" - кричал кто-то внутри  женщины,  и,  прислушавшись,
Сале поняла: кричит она сама. Вслух.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

   - Глупый бейт-Малах... ты так ничего и не понял.
   Я почувствовал: цепочка, единственная опора, слегка провисла.
   Этого не могло быть, но это было.
   А на донжоне все двигались мухами в киселе Заклятые, каждый в обнимку  со
своим Запретом.
   - Хочешь уйти смеясь, бродяга? - Самаэль отстранился, оглядел  меня  так,
будто впервые видел. - Или все-таки надеешься, что эти двое нарушат  Запрет?
Но ты в любом случае успеешь долететь до земли. Не веришь?
   - Верю. Верю, Ангел Силы. Я успею долететь. Я уже успел. "Батька, ты  мне
готовишь подарок, да?"
   Да.
   - Знаешь, Ангел Силы... Один старый, очень старый человек, из  тех,  кому
ты служишь, ненавидя, спрашивал  у  меня:  не  пробовал  ли  я  когда-нибудь
освободиться полностью.
   -  Освободиться  полностью?  ты?!  -  Самаэль  улыбается   с   отчетливым
сочувствием. - Он спрашивал это у тебя, Блудный Ангел? Тогда он глуп...
   - Нет. Это я глуп. Потому что не ответил. Потому  что  не  знал,  как  их
можно поменять местами - свои реальности, внешнюю и внутреннюю. Даже став из
каф-Малаха золотой осой - не знал...
   - А теперь знаешь?
   - Да. Теперь знаю.
   - И кто же тебя научил?
   - Они.
   - Эти существа на донжоне?
   - Да.
   И цепочка провисла сильнее, ибо я ощутил