один, откройте, пожалуйста...
   Где-то хлопнула дверь. Рявкнул раздраженный голос; мне показалось, что  я
узнаю белобрысого крепыша, того, который не сомневался,  что  задание  князя
связано с магией.
   Я поднялся. Считая пятками холодные половицы, подошел к двери и отодвинул
засов.
   В полутемном коридоре было людно. Некрасивая молодая женщина с  круглыми,
как черные блюдца, испуганными глазами прижимала к груди ребенка, а за  юбку
ее цеплялись еще как минимум двое:
   - Господин... Нам... хоть бы под  стеночкой...  переночевать...  дождь...
перепеленать...
   - Где управляющий? - рявкнули из комнаты справа. - Где хозяин  гостиницы?
Где эти дармоеды?! Они узнают, что почем, я буду жаловаться лично князю!
   Кто-то из Непобедимых?
   - Гоните ее, - добродушно посоветовали из  комнаты  слева.  В  дверях  ее
стоял один из соискателей,  высокий  и  плечистый  мужчина  с  длинными,  до
лопаток, волосами. - Гоните бродяжку. Кто знает, как она сюда пробралась,  -
а вся гостиница уже гудит, что твой улей.
   Я посмотрел ему в  лицо.  Заговоренный?  Или  Убийца  дракона?  Откуда-то
снизу, из-под лестницы, выскочил встрепанный управляющий.  Его  сопровождали
трое исключительно раздраженных героев,  двое  просто  бранились,  а  третий
молча пихал провинившегося под ребра, отчего управляющий икал и дергался:
   - Господа! Сейчас, господа, сию минуту непорядок будет устранен!
   - Закрыть этот клоповник, -  зловеще  проговорили  в  конце  коридора.  -
Закрыть  и  сжечь  вместе  с  барахлом...  чтобы  среди  ночи  в  комнаты  к
благородным господам ломилась назойливая баба?!
   Глаза возмутительницы спокойствия - а ведь это она стояла  сейчас  передо
мной - округлились еще больше. Она прижала  к  себе  младенца  так,  что  он
пискнул, а двое - или все-таки  трое?  -  оборвышей,  цеплявшихся  за  юбку,
заревели в голос,  кто-то  из  разбуженных  героев  желчно  смеялся,  кто-то
грохнул дверью, кто-то выругался достаточно  грязно  -  только  под  горячую
руку, в поединке, умею так ругаться.
   Управляющий, подгоняемый  толчками  и  пинками  разъяренных  постояльцев,
наконец-то  добрался  до  нас.  Лицо  его  в  полумраке  коридора   казалось
темно-серым.
   - Ах ты, сучка! Ах ты...
   Я  перехватил  его  занесенную  руку.  Не  хватало  еще,  чтобы  в   моем
присутствии били женщину.
   Дети завопили громче, хотя это, казалось, было уже невозможно.
   - Го... сподин...
   Управляющий задохнулся; вероятно, я слишком сильно сдавил  его  руку.  Не
повезло бедняге - еще поймает, чего доброго, сердечный приступ!
   - А вы...
   Трое раздраженных героев - нет, уже  шестеро  -  смотрели  теперь  не  на
бродяжку, а на меня.
   - Спокойствие, - я обезоруживающе улыбнулся и выпустил руку управляющего.
Бедняга на четвереньках отполз в сторону.
   - Пошла вон, - холодно сказал  бродяжке  седьмой  соискатель,  тот  самый
плечистый  и  длинноволосый,  мой  сосед.  Женщина  затравленно  оглянулась,
бочком-бочком, увлекая за собой оборвышей, отступила к лестнице...
   - Погоди, - весело сказали из толпы постояльцев. - Дождь на  улице,  куда
ты с малыми пойдешь?
   Стало   тихо.   Даже   сопение   геройских   приспешников,    мало-помалу
повыползавших из нижних, не  столь  привилегированных  комнат,  на  короткое
время прервалось. Даже орущие дети притихли, и стало слышно,  как  барабанят
по крыше и по стеклу крупные дождевые капли...
   Я хмыкнул. "Господи-ин... под стеночкой..."
   - Ладно, заходи, - я ногой распахнул дверь комнаты за своей спиной.
   Бродяжка хлопнула черными круглыми глазами. Герои, чей  сон  был  нарушен
наглым и невозможным образом, зароптали.
   - Мой номер, кого хочу, того зову, - сообщил я возмущенным конкурентам.
   Никто не стал комментировать мои слова. Кто-то в задних рядах пробормотал
что-то насчет вшей, кто-то велел  слуге  немедленно  паковать  вещи,  кто-то
пригрозил управляющему, что съедет завтра... И все. В коридоре  остались  я,
бродяжка со своими оборвышами, скулящий в углу управляющий - да еще один мой
конкурент, лысоватый, несмотря на молодость, скуластый  парень.  Тот  самый,
что крикнул "Погоди..." ... Мы обменялись  взглядами.  Не  так  чтобы  очень
дружескими, но понимающими, по крайней мере.
   Оборвышей у юбки оказалось-таки не два, а три.  Они  мирно  просопели  до
рассвета - а когда на рассвете я уснул наконец, бесшумно убрались  вместе  с
мамашей,  не  сказав  ни  "здрасьте",  ни  "до  свидания",  ни,  разумеется,
"спасибо".
   Утром горничная, морщась, собрала грязные простыни в углу.  А  еще  через
полчаса я напрочь забыл о ночном происшествии - и не вспомнил бы о нем, если
бы не желчные, со следами недосыпа лица конкурентов-соискателей.
   После завтрака посыльный принес мне  личное  приглашение  от  князя.  Мне
ведено было явиться для испытания - но не во дворец, а  по  адресу,  который
прилагался. Причем подельщиков предписано было с собою не брать.
   Я прогнал воспоминание об отрубленной  голове  на  окровавленных  досках.
Велел подельщикам ждать неотлучно - и пошел, куда меня звали.
   Лом стоял на окраине, и был он городским приютом. Во всяком  случае,  так
сообщала вывеска на воротах.
   - Сюда, пожалуйста.
   От персонала исходил запах нового сукна. Вероятно, события здесь ждали  и
готовились, покрасили, побелили, вымыли, приоделись...
   Сам  князь  встретил  меня  в  комнатушке   управляющего.   Склоняясь   в
приветствии, я пытался не  смотреть  на  его  лицо,  однако  есть  приличия,
элементарная вежливость; я не выдержал и взглянул властителю в глаза.
   И сразу захотелось сматываться отсюда подальше, забыв о Большом Заказе  и
о  предстоящем  испытании.  Ну  его  совсем,  ведь  это  именно  те,  прежде
мутноватые, а теперь ясные и чуть насмешливые глаза, это его  голову  снимут
мечом и положат под рогожу!..
   Это будет7
   Возможно, Шакал просто морочил меня? Почему я верю Шакалу? Кто поймет,  в
чем был истинный смысл видения?
   Все мы рискуем головой. На плахе ли, на большой ли дороге  ради  Большого
Заказа...
   - А это ваш соперник.
   Я обернулся.
   Тот самый лысоватый герой, что сказал вчера ночью:  "Погоди...  Дождь  на
улице, куда ты с малыми пойдешь?"
   До меня только теперь дошло, что прочих десятерых соискателей нет. Я даже
оглянулся недоуменно, будто ожидая, что они прячутся за портьерами и  сейчас
выглянут, чтобы насладиться моим удивлением.
   - К сожалению, прочие претенденты не прошли первого тура  испытаний.  Да,
господа,  я  же  предупреждал,  что  задание   специфическое,   и   отбирать
исполнителя придется не в поединках, не в соревнованиях... Что ж, у  каждого
из вас равные шансы получить Большой Заказ, все зависит от вас, господа.
   Лысый подмигнул мне. Во как, говорило его простоватое лукавое лицо. И  не
знаешь, где найдешь, а где споткнешься!
   Я вымученно улыбнулся в ответ.
   Князь что-то говорил - я не слышал слов. Князь куда-то указывал рукой; на
пальце у него... - этот перстень я не спутаю ни с чем.  Видение,  дарованное
Шакалом, было таким ярким...
   Перстень с тусклым красным камнем. Тусклым, будто затаившимся, и вместе с
тем таким красным, что даже я, со  своим  черно-белым  зрением,  сознаю  его
воспаленную красноту.
   Перстень был у человека, который пришел в мертвецкую! А голова на  столе.
Как  получилось,  что  и  голова,  и  перстень  принадлежат  теперь   одному
человеку?!
   - Что с вами, благородный Рио? - князь улыбался.
   - Бессонная ночь, - я кротко улыбнулся.  На  самом  деле,  чтобы  сломить
меня, бессонных ночей должно быть как минимум три.
   - Надеюсь, не помешает... испытание... решить...
   Я кивнул, не дослушав.
   Я уже знал, что проиграю испытание. Не пройду  по  конкурсу;  вон,  пусть
лысоватый получает Большой Заказ и все сопутствующие беды  и  награды  Не  в
добрый час мы с подельщиками взялись конвоировать клетку с Глиняным  Шакалом
- все, что произошло между  мной  и  Хостиком,  все,  что  произошло  внутри
меня... встреча, в конце концов, с отрубленной головой  на  чужих  плечах  и
перстнем на чужом пальце...
   Мой соперник что-то сказал. Я тупо огляделся.
   Это был, наверное, самый большой зал в печальном заведении под  названием
приют. Сейчас здесь не было мебели, только скамейки вдоль стен  пол  надраен
так, что отражаются люстры, и - никого, только мы с лысоватым соперником.
   Бесшумно открылись двери, и вошло штук тридцать ребятишек лет примерно от
трех до десяти. Видно было, что идти им боязно, и  не  идти  тоже  нельзя  -
велели.
   Дверь закрылась. Как будто зайчат впустили в клетку к двум питонам.
   Несколько долгих минут малыши стояли плотной кучкой, потом  мой  соперник
обратился к ним с какой-то ничего не значащей фразой.  Голос  был  мягкий  и
доверительный;  малыши  запереглядывались.  Лысоватый  присел  на  корточки,
извлек из  ножен  меч,  заставил  камушки  на  рукояти  заиграть  бликами  -
приглашая желающих подойти и посмотреть; детишки робели и  мялись  -  однако
искушение было велико, и сперва самые смелые, а потом и  прочие  подтянулись
поближе, остановились в двух шагах, жадно разглядывая красивого господина  и
его удивительное оружие...
   На секунду у меня возникла дикая мысль, что лысоватый приманивает малышей
мечом, чтобы зарубить их. Что в этом и состоит  суть  испытания;  уже  через
мгновение мысль лопнула, как пузырь, и я утер  со  лба  неуместный  холодный
пот.
   В чем состояла суть ночного испытания, приблизительно ясно. Что  осталось
двое из двенадцати претендентов - естественно.  Непонятно,  кем  надо  быть,
чтобы не впасть в раздражение, будучи разбуженным  посреди  ночи  назойливой
бродяжкой с гроздью оборванцев у юбки. Я бы тоже был раздражен, если бы меня
таким образом разбудили. Но я, по счастью, не спал.
   Что же за Большой Заказ готовит  князь?  Нечто,  связанное  с  детишками?
Тогда и второй тур испытаний представляется естественным  -  приютские  дети
недоверчивы и одновременно привязчивы, обоих нас видят впервые,  кто  первый
завоюет их любовь - тот и победил.
   Я отошел в сторону и присел на скамейку.
   Никогда в жизни у меня не получалось ладить с детьми. То есть  никогда  в
моей теперешней жизни. Там, где жил  прежний-я,  кажется,  не  было  никаких
детей. Я и сам тогда был ребенком.
   Я-нынешний, навсегда измененный я, не видел в детях ничего, кроме  обузы.
Временной, разумеется, и чужой, потому что своих у меня никогда не  было  и,
скорее всего, не будет.
   В  компании  обступивших  лысого  ребятишек  обнаружились   два   лидера,
соперничавших между собой за право подержать рукоятку меча. Лысый  милостиво
предложил сделать это по очереди - но один лидер все же оттер второго и тот,
не желая так просто смириться с поражением, бочком прибился ко мне.
   Стрельнул глазами. Вытаращился, разглядывая  мои  сапоги,  перевязь  и  с
отчаянной храбростью подобрался ближе...
   Я посмотрел на него.  Только  посмотрел  -  а  он  уже  слился  с  толпой
товарищей, спрятался за их спины, и те из них,  кто  случайно  напоролся  на
этот мой взгляд, тоже попятились.
   Я встал. Оставил победоносного  соперника  ворковать  в  кругу  сопляков,
вышел из  зала,  побрел  прочь.  Затея  с  Большим  Заказом  вовсе  не  была
безнадежной - но она стала таковой после встречи с Глиняным Шакалом.
   На свежевыкрашенном пороге стоял князь. И улыбался так, что я остановился
тоже.
   - Досточтимый Рио, я готов сделать заказ. Именно вам. Большой Заказ.
   Я понял не сразу. А когда понял, не особенно обрадовался.

Чумак Гринь, сын вдовы Киричихи

   Девушки так и брызнули от колодца в разные стороны -  даже  рябая  Хивря,
так и не успевшая набрать воды и удиравшая  -  с  пустыми  ведрами.  Девушки
разбежались - Оксана осталась, и пухлая нижняя губа ее чуть подалась вперед,
выдавая решимость:
   - Мать сказала... что отдаст меня за тебя. Гринь стоял, не веря ушам.
   - Да, - Оксана тряхнула головой, как бы понукая сама себя. - Сказала, что
отдаст... если ты ведьму свою из дома  выгонишь!  Если  сам  будешь  в  хате
хозяином, а не ведьма и не вражье отродье. Слышал?
   Гринь молчал. Из-за боли в ребрах было трудно дышать.
   - Тебя хлопцы побили? - спросила Оксана еле слышно. Гринь молчал.  Оксана
водила пальцем по старому коромыслу. Чего-то ждала.
   - Чего молчишь? Слышал, что я сказала?
   Из-за туч проглянуло солнце. Отразилось на неспокойной воде в  деревянных
ведрах, легло на Оксанины румяные щеки, блеснуло на белых зубах,  в  черных,
как сливы, глазах. ~ Ты думай, - сказала  Оксана  нервно.  -  А  то...  мать
говорит, что этой зимой точно будут  меня  отдавать.  Вон  Касьян  собирался
сватов присылать... ~-  Пойдешь  за  Касьяна?  -  спросил  Гринь,  с  трудом
разлепив больные губы. ~ И пойду! - Оксана вскинула подбородок. -  Лучше  за
нелюбом пропасть - чем с ведьмой... в одной хате!
   Моя мать не ведьма! - Коли с чертом спуталась...
   - Молчи!
   Оксана  замолчала.  Глаза,  черные,  как  сливы,  мгновенно  увлажнились.
Маленький нос покраснел.
   - Не ходи за Касьяна, - сказал Гринь  хрипло.  -  Я  свою  хату  построю.
Отдельно жить станем.
   Оксана безнадежно покачала головой:
   - Нет. Меня зимой отдадут уже. Не станут ждать. И потом... все  равно  ты
ведьмин сын.
   Всхлипнула. Подцепила на коромысло ведра, побрела прочь, роняя  капли  на
снег.
   На Гриня смотрели. Из-за всех калиток, из-за всех плетней.
   Ой, гоп, чики-чики, каблуки зараз стопчу...
   Той осенью у Гриня как-то сразу пробились усы.
   Он две недели ишачил на попа; света белого не видел - зато теперь  явился
на вечерницы, ведя за собой музыкантов.
   Пусть народ шепчется, что, мол, чудит парень.  Отца  похоронили,  в  хате
шаром покати, а сирота на  заработанные  денежки  музыку  заказывает.  Пусть
болтают - зато молодежь рада, девушки переглядываются, а парням завидно!
   Музыканты жарят плясовую - а Гринь идет через всю площадь к  девушкам.  И
без того  румяные  девичьи  щечки  вспыхивают  ярче,  но  Гринь  идет  и  не
останавливается и, только оказавшись перед Оксаной, протягивает руку:
   - А пошли танцевать...
   И она, смутившись, идет.
   Ой, гоп, чики-чики...
   Мир красный. Мир желтый, синий,  пестрый,  летит,  кружится,  неподвижным
остается только Оксанино лицо - черные влюбленные глаза.
   Рвется ожерелье из красной рябины.
   Звенят цимбалы, хрипит лира, игриво повизгивает  дудка.  Гринь  так  бьет
каблуками о землю, что со старого  сапога  срывается  подкова  -  да  так  и
остается лежать в пыли, среди растоптанных рябиновых ягод.
   Вода в проруби чернела, как смола. С берега тянулась  одинокая  тропка  -
видно, ходила по воду мельничиха Лышка.
   Гринь стоял и смотрел в стылую полынью.
   Он был еще мальчонкой, когда зимой утопилась соседская  Килина.  Говорят,
водилась с заезжим красавцем - кулачным бойцом, вот и прижила ребеночка,  да
не стерпела позора, и прыг - в прорубь...
   Этого бойца Гринь потом видел на чьей-то свадьбе. Танцевал он,  как  бес,
мел улицу красными штанами, и бабы шептались, а мужики  хоть  и  поглядывали
хмуро - но ничего, не гнали.
   А Килина лежала на возу, вся покрытая льдом. Ее выловили где-то внизу  по
реке, прикрыли рогожей и так везли - а мороз был трескучий, и  когда  Гринь,
верткий и любопытный, пробрался сквозь толпу на площади  перед  церковью,  а
Килинин отец приподнял рогожу...  Гринь  успел  увидеть  запомнил  навсегда.
Девушка, как живая, с очень длинными обледенелыми волосами, и вся  во  льду,
вся во льду, и лед в открытых глазах.  Черная  вода  в  проруби  подернулась
рябью. Гринь плакал.
   Вошел как хозяин. Скинул сапоги, уселся на лавке, уперся руками в колени.
   Мать стояла у сундука. Крышка была откинута, на  крышке  отдельно  лежали
праздничные плахта и рубашка, и пояс, и цветной платок;  отдельно  развешены
были детские сорочечки - тонкого полотна, еще Гриневы.
   - На кладбище был, - сказал Гринь тихо.
   Мать посмотрела почти испуганно. Ничего не сказала.
   - На кладбище был. У отца на могиле.
   Мать тяжело наклонилась. Вытащила из сундука сверток, встряхнула: полотно
для пеленок. Желтоватое, тонкое, много раз стираное.
   Гринь стиснул зубы.
   Налететь. Ударить.  Схватить  за  волосы,  волоком  протащить  через  всю
комнату, выбросить в сугроб...
   Мать перевела дыхание; живот ее явственно выпирал, и Гринь вдруг с ужасом
понял, что он заметно вырос - всего за два дня!
   -  Когда  братишку  мне  подарите?  -  спросил  Гринь   чужим   каким-то,
заскорузлым голосом. Мать отвернулась.
   - На будущей неделе жди.
   - На будущей неделе?!
   Мать бережно разбирала старые вещи. Развешивала на крышке сундука.
   - Ох, вражье отродье, - тихо-тихо застонал Гринь.  -  Быстро  же  вы  его
выносили... Ровно крысенка!
   Мать на секунду приостановилась - и снова взялась  за  дело,  и  руки  ее
двигались ловко, быстро, такие знакомые руки...
   - Вражье отродье! - крикнул  Гринь,  поднимаясь.  -  В  прорубь  за  ноги
выкину! Коли хотите, чтобы жил ваш ублюдок, - ступайте  из  батьковой  хаты,
чтобы духу здесь...
   Занавеска над печью откинулась.  Выглянули  раскосые,  с  желтым  блеском
глаза; против ожидания, Гринь не испугался. Наоборот - при  виде  исчезника,
греющего бока на отцовской печи, подступающие слезы разом высохли:
   - Вот как, значит. Значит, так...
   Он шагнул к двери, пинком распахнул,  впуская  в  хату  кисловатый  запах
сеней:
   - Вон. Из батькового дома... Пошли вон!
   Мать застыла  у  своего  сундука.  Скомкала  Гриневу  детскую  рубашечку,
уткнулась в нее лицом.
   Исчезник свесил ноги с печи. Он был бос, на правой ноге четыре пальца, на
левой - шесть.
   Спрыгнул на пол. Сейчас, при  свете,  он  не  казался  таким  страшным  -
Длинные глаза близоруко щурились, черные собачьи губы были странно  поджаты:
не то свистнуть собирался исчезник, не то плюнуть.
   - Не боюсь! - сказал Гринь, чувствуя, как дерет по шкуре противный мороз.
- В скалу свою забирай ее... В скалу, где сидишь! Там пусть  нянчит  пащенка
своего!
   Рука исчезника протянулась, казалось, через всю комнату.  Четыре  длинных
пальца ухватили пасынка за горло, и свет для Гриня померк.
   Темнота.

Рио, странствующий герой

   Ливень едва прекратился - а тучи сгущались опять, и ясно было, что нового
дождя не миновать.
   По улицам бродили подметальщики с метлами из  мочала.  Аккуратно  очищали
мозаику от принесенного водой песка, от жидкой грязи. Толку в их труде  было
немного - когда  дождь  польет  снова,  очищенные  мозаики  вновь  затянутся
грязью; тем  не  менее  подметальщики  с  упорством,  заслуживающим  лучшего
применения, бродили и бродили, мели и мели...
   Несколько часов я потратил на блуждание по городу. Относительное безлюдье
позволяло разглядеть мозаику без помех; я шел, смотрел попеременно под  ноги
и по сторонам, добрался до предместий, миновал несколько кварталов, повернул
опять к центру... Мозаика интересовала меня все меньше и меньше.
   Если на улице вам попадется дом, когда-то богатый, а  теперь  обедневший,
если вы встретите заброшенную кузню  или  пострадавшую  от  пожара  лавку  -
ничего особенного не придет вам в голову, в большом городе нередки и взлеты,
и несчастья. Но вот если разорившиеся дома, заброшенные мастерские и  унылые
лица попадаются на каждом шагу - тут невольно впадешь в меланхолию.
   Детали. Я привык обращать внимание на детали: как странно  посмотрела  на
меня женщина, прогоняющая с улицы играющих детей. Как вздрогнул  мастеровой,
у которого я хотел спросить дорогу.
   Над городом висела тяжелая  темная  туча,  и  чем  больше  Я  гулял,  тем
тягостнее становилось на душе. Как будто туча принесла  с  собой  не  только
дождь, но и безнадежность и страх.
   Возможно, всему виной мое дурное настроение? Или мне мерещится?
   Снова пошел дождь. Приближалось время, назначенное князем для аудиенции.
   Зевак на центральной площади было меньше обычного.  Я  остановился  перед
мозаичной стеной; бархатные канаты