каблучивается, скверная девка.  Мало
пороли ее, безобразницу!
   Перехватил Яринины руки. Гонор - хорошо, а  мужик  все  же  сильнее,  чем
самая бешеная девка. И это правильно, а то невесть  куда  свет  скатился  бы
через этих баб!..
   Ярина сверкала глазами. Щеки - мокрые от недавних слез,  искусанные  губы
распухают на глазах. Эх, глупое дите!..
   Соленые губы-то. Оно и понятно.
   Не укусила бы, как тот котенок. Зубы острые...
   Нет, не кусается. Обмякла.
   Совсем обмякла. И губы... живые. Ой, Господи!..
   Гринь с трудом отстранился.  Грех,  грех-то  какой.  Приголубил-то  девку
скорее из жалости, а грешная плоть взбеленилась, теперь спать не даст.
   Ох, Ярина Логиновна!..
   Сотникова сидела красная, как степь по весне.  Вся  в  маковом  цвете.  И
горячая, жарче, чем костер.
   Эге, подумал Гринь удивленно. А ведь панночка та еще, с перцем  панночка,
ей бы не шаблей махать и не сотней командовать...
   Пахло водой и ночью. Еле слышно шумели ветки над головой, и шумела  вода,
но стук Гриневого сердца заглушал все звуки.
   - Слышь... чумак... спать пора.
   И голос у Ярины Логиновны  изменился.  Сделался  басовитым,  как  гудение
шмеля.
   Теперь поспишь, подумал Гринь горько.
   Столько ночей они провели бок о бок, и хоть  бы  что!  Бывало,  на  одной
рогожке укладывались рядышком, как два полена, бесчувственные,  равнодушные,
только одним озабоченные: спать.
   Гринь улегся на бок,  подтянул  колени  к  животу,  закрыл  глаза.  Сразу
привиделась голая сотникова - но не  такая,  какой  он  ее  из-под  бурелома
вытаскивал, безжизненная и окровавленная. Нет - чистая, легкая, как из бани.
   Ярина шумно ворочалась по ту сторону от костра. Плачет?
   - Не холодно, Ярина Логиновна? Тишина.
   - Так не холодно?
   Еле слышно, тише, чем ветер в тополях:
   - Холодно...
   Подобрался поближе. Укрыл своей рогожкой. Сам пристроился рядом. Подумать
бы - так не думается, сердце колотит, как походный барабан, а девка  уже  не
тощая - тонкая, как струна на лире, тростиночка...
   - Чумак... Ты... полежи  со  мной.  Просто  полежи.  Замер.  Даже  дышать
перестал.
   В переплетении ветвей перемигивались звезды. Огромные какие, Бог ты  мой,
ну и здоровые звезды в здешних краях, а он сейчас только заметил.
   Оксана.
   Давно это было, будто триста лет назад. Когда съездил в Валки по  заданию
жида Юдки, передал что ведено и вернулся - все в  той  же  пелене,  тародеем
наведенной. Когда кинулся к  Оксане  своей  ненаглядной,  теперь  Уже  точно
своей,  сосватанной,  без  пяти  минут  жене.   К   Оксане,   предательством
выкупленной.
   Только и помнит, что гарью пахло, будто под окошком  мусор  жгли.  Оксана
улыбалась, как кукла тряпичная. Еще хлопцы ржали, будто кони.
   Желтые зубы скалили. Черные брови, карие очи, пышные груди... А больше не
помнится ничего.
   А грудь у сотниковой маленькая и горячая, как печь, какое там "холодно"!
   Жарко.
   Тепло.
   Тепло и спокойно, и страшно и уютно, как разогретой земле в половодье.
   О Господи... бывает же такое!..
   Не думается. Не вспоминается.
   Пытка.
   Перед рассветом он с трудом поднялся, разминая затекшие мышцы. Надо  было
отойти по нужде; Ярина Логиновна тоже проснулась, но подниматься  не  стала.
Лежала, свернувшись калачиком, не открывая глаз.
   Гринь вернулся. Лег теперь уже в сторонке. От утренней  сырости  пробирал
озноб. А может, и не только от сырости. Страх? Стыд?
   Поднялся, раздул угли, подбросил хворосту  в  остывший  костер.  Занялось
ровно и весело, чумак погрелся, потом снова лег.
   Сотникова выждала время и поднялась тоже. Подобрала свою палку;
   Гринь сделал вид, что спит. Все равно Ярина не примет помощи, хотя ходить
с костылем по оврагу и неудобно, и опасно.  Чего  ходить-то,  присела  бы  у
костра в двух шагах, но нет - побрела куда-то в сторону, поковыляла...
   - Ай! Ай-яй!
   Гриня бросило в пот. Сразу вспомнилось озерное страшило, и те  рожи,  что
корчили поселяне, и...
   - Ярина!
   Тишина. Внизу, вдоль оврага, шорох - будто удаляется по хрустким  листьям
толстая поворотливая змея.
   - Ярина... Логиновна!
   В темноте он едва не сшиб ее с ног.
   - Тихо, чумак. Вот... на земле лежит.
   Гринь наклонился пощупать - и еле удержался, чтобы не  вскрикнуть.  Палец
натолкнулся на шип - хорошо, щупал осторожно, а то и вовсе руку нанизал бы.
   - Один удрал, а этот... свернулся. Еж это, чумак... а я  думала  -  чорт!
Плечо сотниковой вздрагивало. Волной накатила нежность -  обнять,  удержать,
привлечь. Гринь через силу удержался - а вдруг оттолкнет? Глаза тем временем
привыкли к темноте. В палой листве лежал клубок размером с тыкву, не приведи
Господь наскочить на такое босиком!..
   - Давай, - сотникова начальственно толкнула ежа своей палкой. Еж едва  не
скатился вслед за товарищем - но палка не позволила. Гринь на ощупь вернулся
к костру, подобрал рогатину, вдвоем с Яриной они  выкатили  ежа  на  светлое
место.
   - Чумак... да он ведь железный!
   Тускло поблескивал металл на растопыренных иглах. Ни дать ни взять, ножи.
Стилеты.
   - Надергать да снести к кузнецу, - кровожадно предложила Ярина.  -  Пусть
шаблю выкует. А был бы такой здоровый еж - подумай, чумак! - так  и  кузнеца
не надо. Выдернули бы по иголке... Пан Рио рассказывал... Да, пан Рио! Что в
их краях водятся железные ежи ростом с лошадь!
   Говорила,  говорила,  говорила.  Избегала  смотреть  на   Гриня;   кстати
подвернулся ежик,  и  переполох  случился  вовремя.  Может  быть,  гоноровой
сотниковой  удастся  убедить  себя,  что  ничего  между  ними  и  не   было.
Приснилось, привиделось...
   - С лошадь, говорите? - бормотал он, не особо задумываясь. - Вот чудище!
   Девушка содрогнулась. Пальцы ее больно сжались на Гриневом плече.
   Он обернулся вслед за ее взглядом. Из темноты  смотрели  глаза.  Зеленые,
горящие; выше, чем волчьи,  но  много  ниже  человеческого  роста.  Мигнули.
Еще...
   - Отче наш, - хрипло сказал Гринь. - Иже еси...
   Глаза мигнули снова.
   - Чего тебе? - грубо спросила Ярина, обращаясь к мороку. - Хлеба?
   Иди своей дорогой! Нет у нас ничего!
   Зеленый блеск. Гринь понял, что попеременно  крестит  себя  и  морок,  но
мороку от этого ничего не делается - как зыркал, так и зыркает.
   - Иди, иди, - повторила Ярина совсем  спокойно,  даже  чуть  сварливо.  -
Сейчас вот пистолю достану... добрая у меня... пистоля...  То  ли  морок  не
поверил вранью, то ли  не  боялся  пистолей.  -  Да  сгинь,  проклятущее!  -
завизжала Ярина так, что у Гриня уши заложило.
   И запустила в темноту своей палкой.

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

   Мне снится батька. Он прилетает. Он золотая пчелка, он меня не укусит.
   Я говорю ему: батька, забери меня  к  себе.  Тонкие  пленочки  дрожат.  Я
протягиваю руку и достаю что-то. Не знаю, что это такое. Бросаю. Оно  горит.
Оно жжется. Я убегаю. Батька, забери меня к себе! Он говорит: скоро заберу.

Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи

   Краденого жеребчика Гринь назвал Вороньком. В Гонтовом Яре половина коней
были Вороньки, сам Гринь когда-то пас Воронька, он-то, в отличие  от  стервы
Рыжей, был и спокойным, и покладистым.
   Сотникова свою кобылу никак не называла.  Ехать  без  седла  было  чистой
пыткой; Ярина Логиновна садилась попеременно то на кобылу, то на Воронька, а
Гринь шел пешком, привычно, бездумно, иногда казалось, оглянись - и  увидишь
сонных волов,  дядьку  Пацюка,  знакомые  хлопцы  глянут  из-под  широченных
соломенных шляп...
   Оглядывался - и видел тонкую девушку  с  болезненным  лицом,  и  страшнее
всего, казалось, встретиться с ней взглядом.
   Ехали пустошью. С тех пор как переночевали  в  овражке  и  столкнулись  с
неведомой зеленоглазой  тварью  -  с  тех  самых  пор  селений  по  пути  не
попадалось.  И  добро  бы  солончак,  пески  какие-нибудь  -   нет,   тучная
плодородная земля, и ручейки встречаются, и  рощицы,  а  людей  нет.  Дорога
совсем заросла, и тем яснее виднеются на ней  следы  подкованных  копыт  пан
Мацапура добыл-таки новую лошадь. Одну.
   Спустя два дня Гринь впервые учуял запах дыма от чужого костра. В тот  же
вечер кобыла, освободившись, сбежала от новых хозяев.
   - Скоро на закорках понесешь меня, чумак, - невесело  предположила  Ярина
Логиновна.
   За последние дни она еще больше отощала и погрустнела. Маялась, сама себя
стыдилась, и когда Гринь пытался ее приласкать - отталкивала его руки.
   - Нужда будет, так и на закорках понесу.
   Устраиваясь на ночлег, оба всякий раз испытывали неловкость  и,  засыпая,
долго не могли улечься...
   Спустя еще два дня Гринь предпринял ночную  вылазку.  Этот  чужой  костер
горел не таясь. Памятуя науку дядьки Пацюка, Гринь подобрался с подветренной
стороны, чтобы ни одна собака не почуяла. Собак у костра не было.
   Зато была ведьма, а эти хуже любой собаки.
   Пан Станислав сидел к Гриню лицом. Зацный и моцный заметно спал с тела  -
исхудал, видать, в долгой  дороге  и  на  нежирных  харчах.  Моложе  пан  не
сделался; кожа сухими складками висела на лбу  и  щеках,  желтыми  огоньками
поблескивали стеклышки окуляр, когда, склонив голову, пан рисовал  на  земле
остро отточенной палочкой:
   - А это, гляди, домик... А это корова...
   - Еще! Еще!
   Гриня пробрал озноб.
   Рядом с зацным и моцным сидел на заботливо подстеленной попонке мальчонка
лет  четырех,  не  меньше.  Лохматые  черные  волосы  до  плеч,  глазищи  от
переносицы до самых висков, безобразная, казалось бы, мордашка - но только с
первого взгляда, потому что глазищи у дитяти живые и блестящие. И нету в них
того особого цепенящего выражения, памятного по встрече перед корчмой; тогда
мальчонкин батька, не сводя с Гриня таких вот длиннющих глаз, велел  пасынку
убираться прочь из собственной хаты.
   Святый Боже, как он растет! Скоро с батьку своего вымахает, и ни Мацапуре
с ним не справиться, ни тем более братцу родному.
   Темная тень, сидевшая между Грянем и костром, пошевелилась. Гринь плотнее
вжался в землю; вот чертовка встала, будто собираясь размять затекшую спину.
Вот оглянулась как бы невзначай; Гринь на мгновение увидел ее  лицо.  Ноздри
ходили ходуном, будто ведьма по кличке Сало принюхивалась...
   Да так оно и было! Боже праведный, спаси и сохрани! Ведьма села на место,
к Гриню спиной, но чумаку казалось, что  она  глядит  и  затылком.  Шарит  в
траве, выискивая его, Гриия, нимало не сомневаясь, что незваный  надсмотрщик
здесь и бежать ему некуда.
   - Еще! Нарисуй смыслу!
   Ребенок говорил ясно и четко, без сюсюканий, а голос у него был  звонкий,
резкий, будто чайка кричит.
   Дикий Пан,  похожий  сейчас  на  старенького  любящего  дедуся,  поправил
окуляры:
   - Чего-чего нарисовать?
   - Смыслу!
   Ведьма  отвлеклась  и  перестала  наконец  принюхиваться.  Обернулась   к
мальчонке, спросила без приязни:
   - Ты-то сам эту смыслу когда-нибудь видел? Ребенок посмотрел тетке Сало в
глаза. Гринь обмер, на мгновение угадав тот самый взгляд, тот самый, что так
поразил его в глазах взрослого исчезника.
   И ведьма тоже почуяла этот взгляд. И - Гринь даже привстал от удивления -
потупилась. Опустила глаза, сдалась.
   - Ты, малой, нарисовал бы сам, - ласково предложил пан Станислав. - А  то
ведь я, старый, не знаю никакой смыслы - так заодно и поглядел бы.
   Мальчонка взял у него из рук заостренную палочку. Повертел попеременно  в
шестипалой руке и в четырехпалой. Провел по  земле  раз,  другой;  обозлился
собственному неумению, швырнул палочку в костер:
   - Теть Сале, поймай саламандрика.
   - Разве ты хочешь кушать? - с фальшивой заботой осведомилась ведьма.
   Мальчонка тряхнул головой:
   - Не хочу кушать. Хочу поглядеть, как ты ловишь.
   - Клева нынче нет, - ведьма не глядела на воспитанника, -  Только  крючок
поломаем. Да и спать пора.
   Мальчонка оскалился, опасно сверкнул продолговатыми глазами. Сунул руку в
костер - Гринь от неожиданности не успел зажмуриться. С первого взгляда  ему
показалось, что братишка выхватил из пламени головню - но  нет,  по  волглой
траве запрыгал, разбрасывая искры, невиданный зверь вроде огромной ящерицы.
   В этот момент чумака-шпиона можно было разглядеть без особого  труда.  По
счастью, и ведьма, и добрый  дедушка  Мацапура  глядели  на  воспитанника  и
только на него; мальчонка дул на шестипалую руку, и  в  длинных  глазах  все
яснее обозначалась обида:
   - Жжется... ай!
   - Конечно, жжется, - проворковала ведьма. Пан Мацапура зыркнул на  нее  с
откровенной ненавистью. Подхватил парнишку на колени, быстро  оглядел  руку,
поцокал языком:
   - Ты, паря, когда что-то в огоньке видишь, то лучше палочкой достать  или
там крючком... А руки - они человеку не для того  дадены.  Давай-ка  полечим
скоренько, для того хороший способ есть.
   Говоря, пан Мацапура развязывал штаны. Не смущаясь  присутствием  ведьмы,
окропил парнишкину руку - полечил давним дедовским способом, Гринь и сам  им
пользовался, если приходилось сильно обжечься.
   В  длинных  нечеловеческих   глазах   стояли   вполне   понятные   слезы.
Человеческие, детские.
   - Заживет, паря, как на собаке. Тряпицей сейчас  завернем.  Ты,  баба  не
стой столбом, тряпицу подай чистую!
   Гринь  смотрел,  как  Мацапура  утешает  своего  четырехлетнего  пленника
четырехлетнего, потому что два месяца этому  мальчонке  приписать  никак  не
удается. Как пан Мацапура, любивший детей совсем особенной любовью тетешкает
на коленях странного чортова младенца, гладит по  голове,  совсем  забыв  об
издыхающей в траве огненной твари. Как ведьма  Сало  походя  тычет  в  тварь
носком сапога, оглядывается, заново начинает шевелить ноздрями...
   Гринь отползал. По-рачьи пятился, пока стебли травы не скрыли от  него  и
далекий костер, и черный силуэт насторожившейся ведьмы, пока звон  цикад  не
заглушил нелепую песенку, которую  добрый  дедусь  напевает  внучку  на  сон
грядущий.
   А тогда, удалившись  на  порядочное  расстояние,  подхватился  и  побежал
прочь.
   - Э-э-э, то панночка Ярина все никак сдохнуть не может! Ну  подите  сюда,
ясна панна, я допоможу!..
   Вместо привычной шабли в руках Дикого Пана был щербатый прямой клинок.  А
Яринс Логиновне негде было добыть зброи -  костыль  разве  что,  а  костылем
много не навоюешь.
   - Вон где встретиться пришлось, - Магщпура шагнул  вперед,  из-под  сапог
его  брызнули  искры  прогоревшего  костра.  -  В  пекло  за  старым  чортом
потащилась? Ну, иди сюда, Ярина Загаржецка,  сосватаю  тебя  и  на  свадебке
потанцую! Н-на!
   Щербатый клинок вошел в бледную девичью шею у самого основания...
   Гринь охнул и открыл глаза.
   Серое небо. Трава в росе. Рядом,  ткнувшись  лицом  в  ладони,  спит  под
рогожкой Ярина.
   Живая.
   Гринь перекрестился. Перевел  дыхание,  принюхался,  как  давеча  ведьма.
Пахло сырой землей  и  конским  навозом,  сквозь  плотные  эти  запахи  едва
пробивалась ниточка  знакомого  духа.  Колыбелью  пахло  -  хотя  какая  там
колыбель, дите такого роста уже гусей пасти должно!
   Приложил ухо к земле. Ничего не слыхать, оно и понятно.
   - Ярина! Ярина Логиновна! Вставайте, иначе не догоним.
   Стон.
   Сотникова села, не отнимая ладоней от лица.  Помотала  лохматой  головой,
что-то пробормотала сквозь зубы. Гринь испугался - сон в руку?!
   Он ожидал увидеть на Яринином лице рану, кровь. А увидел слезы;  в  серой
пыли, налипшей на впалые Яринины щеки, пестрели светлые промоины.  Сотникова
ревела и не могла остановиться. Что-то часто плачет гоноровая Ярина, день за
днем глаза на мокром месте.
   - Уйди, чумак! Оставь меня в покое... Чего вылупился?!  Гринь  попятился.
Сотникова повалилась на землю, заколотила кулаками, будто капризное  панское
дитя:
   Так мне и надо! Так мне и надо! Калека, опудало, баба!.. В пекло меня!..
   - Коли сон дурной, так поплевать надо, - шепотом сказал Гринь. -
   Слышь, Яриночка...
   - Уйди, чумак! Видеть тебя не могу!
   В стороне  переступал  спутанными  ногами  уцелевший  Воронько.  Переводя
взгляд с рыдающей панночки на низкое солнце, а потом на дорогу, а  потом  да
лошадь, а потом опять на панночку, Гринь успел подумать, что хорошо было  бы
осесть на хуторе и построить дом. Неленивого хозяина  здешняя  земля  в  три
года озолотит. А бабы не надо вовсе. Нанять наймичок, пусть работу делают по
дому, а бабы не надо, нет...
   - Чумак... добей меня. Сил нет. Добей!
   - А это можно, - сказали у Гриня за спиной.
   Сон в руку! Дикий Пан стоял, опираясь на здоровенную дубину.  Ни  ведьмы,
ни дитяти рядом не было.
   - Кого ты мне привел, Григорий? То ж Ярина Загаржецка все никак  сдохнуть
не может. Ну, подите сюда, ясна панна, я допоможу!..
   Ярина перевела взгляд с Мацапуры на Гриня. И, встретившись с ней глазами,
он все понял и едва не засмеялся, такой вздорной была панночкина  мысль,  но
смех застрял в горле, потому что сотникова ПОВЕРИЛА:
   - Так ты меня вел... Григорий?
   Не отвечая, Гринь прыгнул на Дикого Пана.  Слишком  вольготно  стоял  пан
Станислав, слишком не стерегся, и шабли при нем не было...
   Как на соляной столб  налетел.  Крепко  стоял  зацный  и  моцный,  только
уклонился от просвистевшего Гринева  кулака,  поймал  чумака  за  руку...  и
поскользнулся на росе, грянулся на землю вместе с Гринем.
   - Ах ты чортов братец! Потемнело в глазах -  то  пан  Станислав  приложил
Гриневу голову о случившийся рядом мелкий камень. О такой камушек можно плуг
сломать, а можно и выворотить... из земли... выворотить...
   Панская шея была неохватной, будто поросшая мхом колода. Гринь все сжимал
и сжимал пальцы; рядом заверещала сотникова, заверещала, как десяток  ведьм.
Гриня снова ударили по  голове  -  пальцы  разжались  сами  собой,  выпуская
Мацапурино горло. Высоко над собой он увидел белесое небо, качающиеся стебли
и ухмыляющееся лицо Дикого Пана; через миг  вместо  лица  появился  сапог  с
налипшими комьями земли - жирной,  плодородной.  Сапог  легонько  подтолкнул
Гриня в висок; мир взорвался болью, Гринева голова повернулась, как  снежный
ком, позволяя сквозь красную пелену разглядеть и сотникову. Ярина  Логиновна
стояла на коленях, сжимая в одной руке костыль,  а  в  другой  -  неизвестно
когда подобранный камень. Пан Станислав оставил поверженного чумака,  шагнул
к панночке, поигрывая своей дубиной. Сотникова оскалилась сквозь  невысохшие
слезы  и  кинула  камень.  Мацапура  уклонился.  Поднял  дубину   к   плечу,
примерился...
   Гринь повис у него на руке. Чумаки живучи; мало, что ли, Гриня били?
   И по голове случалось получать, а скамейка в шинке не мягче  Мацапуриного
кулака. Красным глаза застилает -  а  все  равно  поднимался,  поднимется  и
теперь!..
   Вот разве что толку от  его  усилия  не  было  никакого.  Мацапура  легко
стряхнул оглушенного чумака, замахнулся на этот раз дубиной - в землю  вбить
и в земле же оставить. Лежи, Гринь, мечтай о плуге...  Когда-нибудь  и  тебя
распашут...
   - Ни-е трогай! Ни-е-е!
   Между почти уже мертвым Гринем и занесенной  Мацапуриной  дубиной  возник
кто-то третий. В какой-то момент чумаку показалось, что он видит собственную
покойную мать.
   Он и был в эту минуту похож на Ярину Киричиху - чортов младень с  разными
руками, - разве что пекельный огонь в раскосых  глазах  достался  хлопцу  от
батьки.
   И норов, вероятно, тоже его.
   - Не тр-рогай! - сказало дитя голосом исчезника из  Гонтова  Яра,  и  пан
Мацапура, Дикий Пан, очень любивший детей, послушал его.
   ...Весу в нем было порядочно. Тяжелый он, чортов младень, за  эти  месяцы
вымахал - как за четыре года!
   Гринь шел, стараясь не оступиться.  Придерживал  на  плечах  две  тонкие,
жилистые ноги.
   - Братик хороший...
   Жесткая ладонь гладит макушку. Гринь уже научился не вздрагивать.
   "Гринюшка, убереги!.."
   Уберег?
   Дикий Пан, зацный  и  моцный  Станислав  Мацапура-Коложанский,  шагал  за
чумаком след в след. Дышал в затылок. Гринь, не глядя, чувствовал,  как  пан
ухмыляется.

Чортов ублюдок, м