ности  еще  не  достигшая
брачного возраста молодежь, к этим историям относилось примерно так же, как и к
бабушкиным сказкам о царе Горохе,  Змее Горыныче,  Василисе Прекрасной,  добром
дедушке Ленине,  каком-то  там волшебном "электричестве",  о  летающих по  небу
самолетах и  легендарном "ясном солнышке",  которое себе  вообще никто  не  мог
толком представить.
     Чужаков деревня не принимала,  за исключением разве что детей-сирот, баб в
соку,   обещавших   впоследствии  родить   ребеночка,   да   мастеровых  редких
специальностей:   кузнецов,  сапожников,  шорников.  Гостей  тоже  не  очень-то
привечали,  особенно с  тех  пор,  как  табор  бродяг,  которым  позволено было
переночевать в  заброшенном амбаре,  спалили вместе с  собой и  этот  амбар,  и
несколько тонн общественного сена.
     Именно поэтому так  велико было  общее  удивление,  когда в  деревню вдруг
заявилась целая  орава незнакомой публики.  По  этому случаю даже  объявлен был
выходной, хотя наступило самое горячее время обмолота.
     Всех деревенских жителей собрали на выгоне (ни под одну крышу такая прорва
народа  вместиться не  могла).  Последний подобный  случай  не  припомнили даже
старики,  до этого не раз болтавшие о маевках,  манифестациях и митингах. Перед
ними  попеременно выступали разные люди:  сначала местный инвалид в  камуфляже,
потом культурный человек с веревкой на шее ("с галстуком", - сообразила Верка),
а уж в заключение - некто с рогами на голове ("Аггел!" - ахнули все).
     Люди,  давно  отвыкшие  концентрировать внимание  на  чем-то  ином,  кроме
конкретных просьб или приказов,  смысл обращенных к  ним речей уяснили не очень
четко,  однако  смутно  помнили,  что  говорилось о  патриотизме,  национальном
согласии,  общей нравственной позиции кузнеца и  плотника ("Каина и Христа",  -
догадался  Цыпф),   необходимости  дать   отпор  зарвавшимся  инородцам  и   об
упразднении  какого-то  позорного  трактата  ("Талашевского  2",   -  определил
Зяблик).  Естественно,  что встал вопрос о замене обезличенной власти ежедневно
сменяемых старост  на  власть  "всенародно избранного вожака".  Вожаком деревни
почему-то  избрали  никому  не  известного пришлого  мужика,  не  имевшего даже
веревки на шее, не говоря уже о рогах.
     Наивно полагая,  что все происходящее к  ним никакого отношения не  имеет,
собравшиеся  дружно  аплодировали  вслед  за  ветеранами,   а  когда  те  стали
голосовать за какую-то малопонятную "резолюцию", незамедлительно подняли руки.
     Но едва только попойка (а потом и  опохмелка),  устроенная вновь избранной
властью в  честь дорогих гостей,  закончилась и  те  отбыли восвояси,  внезапно
выяснилось,  что  среди  годных к  ношению оружия мужчин будет  брошен жребий с
целью   формирования  воинских   подразделений,   способных  отстоять  интересы
"здравомыслящей части населения Отчины".
     В жеребьевке участвовало не меньше сотни человек,  но повезло, в кавычках,
именно этой десятке. Впрочем, они на свою судьбу особо не роптали. На границе с
Кастилией пока  царил  мир,  а  граница  с  Трехградьем таковой уже  вообще  не
считалась,  поскольку вся  эта  страна  числилась союзной территорией.  Ходили,
правда,  слухи о каких-то анархистах, громивших новую власть по всей Отчине, но
сюда, слава Богу, эта беда еще не докатилась.
     Кормили здесь гораздо сытнее,  а  главное -  разнообразнее,  чем в  родной
деревне,  где  картошка  с  кислой  капустой  уже  считались  деликатесами.  На
самоволки командование смотрело сквозь  пальцы,  и  негласный обет  целомудрия,
соблюдавшийся в  деревне (попробуй не  соблюди его,  когда  у  каждой девчонки,
кроме  отца-головореза,  имелась целая  куча  родни),  был  давно нарушен всеми
гвардейцами, не имевшими к этому делу противопоказаний.
     Их командир, вояка грозный, но мужик невредный, накануне отбыл в Талашевск
за  боеприпасами  и  дополнительными  инструкциями.  Его  обязанности  временно
исполнял тот самый сбежавший парнишка,  благодаря самообладанию и расторопности
которого Левка Цыпф сохранил свою драгоценную жизнь.
     Никакой  другой  информации,  способной  прояснить  нынешнее  положение  в
Отчине, рекруты сообщить не могли. Уже потом, когда они были допущены к котлу с
кашей, у одного вдруг прояснилась память.
     - Перед тем  как  чужие приезжали,  у  нас  в  деревне сразу трое  человек
накрылось,   -  сообщил  он,  ревниво  косясь  на  своих  приятелей,  энергично
орудовавших ложками,  - Семен Учитель в старый колодец упал, дед Липкин в сарае
повесился,  а один мой свояк,  дядя Миша,  зарезался. Сначала в сердце себе два
раза косой пырнул, а потом горло перерезал.
     - Горло? Сам себе? - удивился Смыков.
     - Что  тут  такого  странного,  -  ухмыльнулся  Зяблик.  -  Я  про  одного
самоубийцу слышал,  который нанес себе  тридцать семь  смертельных ран,  причем
некоторые даже в спину... А чем твой свояк занимался?
     - Как все...  Пахал,  сеял,  за скотиной ходил.  А раньше воевал...  Языки
знал... Говорят, с чужеродцами дружбу водил...
     - Картина ясная,  -  Зяблик переглянулся со  Смыковым.  -  От  несогласных
заранее избавились... Тут решительная рука чувствуется.
     - Похоже на то,  что аггелы столковались с какой-то влиятельной,  но,  так
сказать, менее одиозной группировкой и сейчас устанавливают по всей Отчине свою
власть, - резюмировал Цыпф.
     - Или уже установили, - добавил Смыков.
     - Если нас кто и погубит, так это вот такие сиволапые, - Зяблик зло глянул
на  рекрутов,  уже  облизывающих свои ложки.  -  Дальше своей борозды ничего не
видят  и,  кроме как  о  своем навозе,  ни  о  чем  знать не  хотят.  Богоносцы
зачуханные! Моя хата, как говорится, с краю... Их любая власть устраивает, хоть
Божеская, хоть дьявольская... Потом, правда, спохватятся, когда жареный петух в
жопу клюнет, да поздно будет...
     - Вы,  братец мой,  лучше скажите,  что нам с  этими любителями щей и каши
делать? - Смыков кивнул на притихших рекрутов.
     - Пусть валят на все четыре стороны...  Толку от них... Кстати! - В голову
Зяблика вдруг пришла какая-то  интересная мысль.  -  Когда ваш  командир обещал
вернуться?
     - Да уж пора бы...  - Парни пожимали плечами и недоуменно переглядывались.
- Надолго он никогда не отлучается.
     - А на чем он в Талашевск отправился? Ведь не пешком же?
     - Не-е...  У него самоходная машина есть...  И на керосине работает,  и на
самогоне... Быстрее любой лошади бегает.
     - Что ж вы сразу не сказали, оболтусы!
     - Вы ведь не спрашивали... - сразу приуныли запуганные рекруты.
     - Машина это как раз то,  что нам надо,  - задумчиво произнес Цыпф. - Да и
со свежими инструкциями новой власти не мешало бы ознакомиться...  Не подождать
ли возвращения командира?
     - Как же,  дождешься его...  -  Смыков осуждающе покосился на  Зяблика.  -
Беглец-то не зря к дороге рванул... перехватит командира на околице.
     - Не  успеет,  -  сказал Артем,  до этого в  дела ватаги демонстративно не
вмешивавшийся. - Слышите - мотор...
     - Ага!  -  подтвердил Смыков.  -  С  натугой  ревет.  Наверное,  на  горку
взбирается.
     - Брать только живым!  -  Зяблик встал сбоку от дверей.  -  Верка к  окну,
будешь наблюдать. Ты, Левка, в стороне побудь, а не то опять какой-нибудь фокус
отмочишь...  А вы,  соль земли,  замрите!  Чтоб никто ни икнуть, ни перднуть не
посмел.
     Машина  уже  успела  преодолеть затяжной  подъем,  перешла  на  повышенную
передачу и  сейчас гудела где-то невдалеке.  Назвать ее мотор мощным было никак
нельзя -  впрочем,  причиной этих  кашляющих,  чахоточных звуков могло  быть  и
плохое горючее.
     Подъехав  почти  вплотную  к   крыльцу  усадьбы,   машина  остановилась  -
заскрипели тормоза, задребезжали разболтанные узлы, заглушенный мотор продолжал
судорожно детонировать,  а  от  облака  выхлопных газов  помутился и  без  того
скудный свет в окошках.
     - Один он? - спросил от дверей Зяблик.
     - Один, - ответила Верка. - Но мужик крупный...
     - Тем  хуже для него.  Крепче получит,  -  Зяблик перехватил пистолет так,
чтобы удобнее было бить рукояткой. - Ну где он там?
     - Стоит... Где-то я с ним, кажется, встречалась... Теперь на стену костела
смотрит... Она же от гранаты вся в щербинах...
     - Ах мать твою наперекосяк!  - Лицо Зяблика скривилось от досады. - Совсем
из виду выпустили...
     - Идет к углу... Оглядывается... - продолжала комментировать Верка. - Нет,
я его точно уже видела раньше... Встал... Лезет в карман...
     - За оружием?
     - Нет. Достал кисет... Самокрутку сворачивает...
     - В самый раз!  Сейчас я ему закурить дам!  -  Зяблик решительно распахнул
дверь и навскидку,  почти не целясь,  пальнул наружу. Затем приказал: - Заходи.
Уже заждались тебя.
     Человек,   которому  столь   бесцеремонным  образом  помешали  насладиться
табачком,  проходя в дверь,  вынужден был согнуться.  Когда-то он,  безусловно,
отличался  недюжинной  физической силой,  но  сейчас  телосложение имел  скорее
громоздкое, чем могучее, да и ноги передвигал с трудом.
     Игнорируя Зяблика, нагло поигрывающего своим пистолетом, он обвел взглядом
комнату и, судя по всему, осмотром остался доволен.
     - Слава Богу, все целы, - пробасил он, садясь на ближайший тубарет. - Зря,
значит, волновался...
     - Вы за Витьку не беспокойтесь, - сказал .кто-то из рекрутов. - Он сбежал.
     - Знаю.  Встретился он  мне тут неподалеку...  Заикался от страха.  Я  его
домой отпустил. Да и вы, как видно, отвоевались.
     - Плохо молодое поколение учите,  Мирон Иванович, - сказал Цыпф. - Курорт,
а не служба. Голыми руками их взяли.
     - Я  их,  Лев  Борисович,  вообще  ничему  не  учу!  -  ответил  гигант  с
неожиданной страстью в  голосе.  -  Ты скажи мне,  рабочую лошадь к  джигитовке
приучить можно?  Верно,  пустой номер!  Только искалечишь зря.  Вот  так и  эти
ребята.  Разбаловать их можно.  Мародерами сделать, насильниками... А настоящих
солдат все равно не воспитаешь. Не та закваска...
     - Ты,  я  вижу,  на  старости лет  философом заделался,  -  Зяблик спрятал
пистолет и, описав по комнате дугу, уселся напротив гиганта. - Я бы даже сказал
- философом религиозным.  Иначе зачем бы тебе с аггелами связываться? В праотца
Каина уверовал?  А мне,  своему бывшему корешу,  и в глаза взглянуть не хочешь?
Себя стыдишься или, наоборот, мной брезгуешь?
     - Я,  если надо,  в твои глаза даже плюнуть могу, ты меня знаешь, - устало
сказал человек, которого Цыпф назвал Мироном Ивановичем. - И плюнул бы, если бы
ты  хоть  одного моего хлопца обидел...  Не  тебе  меня  стыдить.  Кишка тонка.
Оправдываться я  перед тобой не собираюсь,  но одна-единственная просьба все же
будет.  Со мной что хочешь делай,  а  ребят отпусти.  Они ни в чем не виноваты.
Если только пару местных девок трахнули, и то по обоюдному согласию.
     - Пусть идут... Кто их, щенков, держит, - пожал плечами Зяблик.
     - Хлопцы,  слушайте сюда.  - Мирон Иванович обернулся к рекрутам. - У меня
там в  машине хлеб лежит и  немного консервов.  Возьмите себе на  дорогу.  Дома
скажете,  что я вас демобилизовал.  А если опять вас начнут в чье-нибудь войско
сватать,  лучше  деру  давайте.  В  Трехградье или  Изволоке  свободных  земель
хватает.  И никому не позволяйте шпынять вас...  Все,  бегите отсюда побыстрее,
пока добрые дяди не передумали.  Им что пожалеть человека душевно,  что в землю
его вбить - никакой разницы.
     - Молчал бы лучше, каинист долбаный! - буркнул Зяблик.
     - Я,  конечно, уже не тот, что раньше, - сказал Мирон Иванович после того,
как его сопливое воинство проворно очистило помещение.  -  Но на один удар силы
хватит. Так что, как ты сам любишь выражаться, фильтруй базар.
     - А  я  вас все-таки узнала!  -  К ним приблизилась Верка.  -  Вы из нашей
миссии в Киркопии, да? Помните, совещание в деревне Подсосонье? Вы там еще всех
уговаривали поменьше языками чесать.
     - Это  когда  Колька  сапог  ненашенский демонстрировал?  -  уточнил Мирон
Иванович.
     - Да-да.  Мы,  между прочим, ту страну нашли, откуда этот покойник в Хохму
притопал,  -  похвасталась Верка.  - Только там уже все одним местом накрылось.
Общая могила... А как у вас в Киркопии дела?
     - Даже вспоминать не хочется. - Он тяжко вздохнул. - Тем же самым похабным
местом и моя Киркопия накрылась...  Еле ноги унес...  У тебя,  дочка, спирта не
найдется?  Ты  же  медичка вроде.  А  то меня местная картофельная самогонка не
берет. Только живот от нее пучит, хоть целое ведро выпей.
     - Сейчас,   -   Верка   принялась   сервировать  стол   последними  дарами
Будетляндии.
     Зяблик и  Мирон Иванович все это время молча ели друг друга глазами.  Цыпф
побежал к  колодцу за водой,  Лилечка помогала Верке,  а  Смыков шастал по всем
углам,  словно  угодивший  в  незнакомое помещение  кот.  Артем,  прикрыв  лицо
ладонью, продолжал сидеть в углу - не то задремал, не то погрузился в раздумье.
     - Прошу к столу!  -  тоном заправской хозяйки сказала Верка.  -  Отношения
свои будете потом выяснять, а сейчас отметим наше возвращение домой.
     - Домой  вернуться,  это,  конечно,  неплохо,  -  кружка со  спиртом почти
целиком  исчезла  в  лапе  Мирона  Ивановича.   -   Но  только  порядки  здесь,
предупреждаю,  другие... Знаете, как это бывает: скворушки домой из южных стран
вернулись, а в их домике уже вороны распоряжаются.
     - Вот ты нам и  расскажешь,  какие именно здесь порядки,  -  мрачно сказал
Зяблик, однако брякнул своей кружкой по краешку кружки Мирона Ивановича.
     - А  уж это как я сам захочу,  -  он одним махом проглотил спирт и даже не
стал его запивать. - Захочу расскажу, а не захочу - и так утретесь.
     - Мирон Иванович, только не надо попусту заводиться, - попытался успокоить
его Цыпф. - А рассказать нам все подробно вы просто обязаны. Мы здесь Бог знает
столько времени отсутствовали. Да и досталось нам так, что врагу не пожелаешь.
     - Вижу,  -  буркнул гигант. - Синие, как утопленники... До Эдема, случаем,
не добрались?
     - Добрались, - признался Цыпф не без гордости.
     - Ну и как там?
     - Долгая история.  Но это действительно в некотором смысле рай земной. Тут
покойник Сарычев прав был.
     - Погиб он, значит?
     - По  слухам  -  да.  Зато  некоторые  из  его  спутников живы.  Рукосуев,
например... Но вы нам лучше о себе расскажите.
     - Что тут рассказывать,  -  пригорюнился Мирон Иванович.  - Плесни-ка еще,
дочка.   Славная  штука  медицинский  спирт...   И   грудь  смягчает,   и  душу
успокаивает... Ну ладно, сначала в двух словах расскажу о Киркопии. Место, сами
знаете,  непростое. Степняк хоть и головорез, но с ними хоть как-то объясниться
можно.  А с киркопа что взять?  Собака Жучка понятливее его.  Одно слово - дети
природы.  Я, кстати, так к ним и относился, как к детям неразумным... Пробовал,
конечно,  на  путь истинный наставлять.  Только истины у  нас  и  у  них совсем
разные...  Лечил,  само  собой.  Там  ведь  детская  смертность  под  девяносто
процентов была. А все из-за грязи да насекомых. Потом и они стали ко мне хорошо
относиться.  Народ отходчивый,  зла не помнили.  Жрать друг друга я их, правда,
так и не отучил, но некоторые поняли, что это нехорошо...
     - Человеческой речи их обучить совершенно невозможно?  -  поинтересовалась
Верка.
     - Бесполезно.  Чего-то здесь у них не хватало,  -  Мирон Иванович потрогал
себя за  гланды.  -  На  пальцах кое-как  объяснялись...  Одни получше,  другие
похуже. Как ни странно, но бабы у них понятливее мужиков были.
     - А почему странно?  -  возмутилась Верка. - Это закон природы... В общем,
людьми киркопы никогда не стали бы?
     - Вряд ли...  Я, конечно, в науках не шибко разбираюсь. Вы про это лучше у
Льва Борисовича поинтересуйтесь.
     Лева Цыпф был не из тех, кто стесняется своей эрудиции.
     - Лично я считаю, что так называемые киркопы есть тупиковая ветвь эволюции
гоминдов,  то есть людей,  - безапелляционно заявил он. - Наука знает несколько
десятков таких  видов,  в  том  числе  и  неандертальцев,  живших  сравнительно
недавно.  Чтобы стать человеком,  надо как минимум человеком родиться.  Возьмем
самый простой пример.  У  нормальных киркопов голосовые связки недоразвиты.  Но
раз  в  сто  лет  среди них может появиться выродок,  голосовые связки которого
будут  издавать  членораздельные звуки.  Если  этот  признак  закрепится в  его
потомстве,  то  через  несколько  тысяч  лет  оно  окажется  в  более  выгодном
положении,  чем  немые  соплеменники,  а  как  следствие  -  естественным путем
вытеснит их.  Точно так же и со всем остальным -  рукой,  мозгом.  Миром правит
случай.
     - Среди людей,  значит,  тоже какой-нибудь сверхчеловек может уродиться? -
поинтересовался Смыков.
     - Вполне вероятно... Но я попрошу больше не обращаться ко мне с вопросами,
- заторопился  Левка.  -  Этим  мы  сбиваем  Мирона  Ивановича...  Продолжайте,
пожалуйста.
     - Спокойной жизни,  ясное  дело,  не  было,  -  сказал  гигант,  во  время
незапланированной паузы  успевший в  очередной раз  смягчить грудь и  успокоить
душу. - То одно, то другое... Да и где сейчас эта спокойная жизнь? Хотя надежда
теплилась,  что все как-то наладится. Потом вдруг начинаю замечать, что скудеет
мой край.  Реки вроде и  текут,  да  рыба в  них перевелась.  От воды то тухлым
яйцом,  то нашатырем, то еще какой-нибудь гадостью разит. Озерцо одно я любил -
такое чистое,  что и  не  рассказать!  Пуговицу на дно бросишь,  и  ту видно...
Можете  себе  представить,   что  за  пару  недель  оно  в  какую-то  хреновину
превратилось -  не то жидкий ил,  не то густая грязь.  Леса на глазах засыхают,
словно их дустом посыпали.  Земля везде была что твое масло -  что хочешь в нее
сажай.  А  потом вдруг в пустыню превратилась -  где камень сплошной,  где зола
летучая...  Потом уже форменные ужасы пошли.  Прибегают раз ко мне киркопы,  от
страха трясутся, за собой знаками зовут. Побежал я вместе с ними. Там невдалеке
поселок большой был,  по их понятиям,  почти что город.  И вот гляжу я, на этот
поселок как бы каменная гусеница надвигается...  До сих пор не знаю,  с чем это
зрелище сравнить можно.  Представьте себе,  что  Китайская стена вдруг ожила и,
как змея,  на Пекин ползет.  Да ведь и  ползет-то она не сверху,  а  снизу,  из
долины, супротив законов притяжения. И что еще меня за душу задело - ползет это
чудо невиданное вроде бы  поверху,  но ясно,  что девять десятых его под землей
таится,  как у айсберга морского...  Вот так и пошло чуть ли не каждый день. То
вся Киркопия,  как волна, играет, то горы в бездны обращаются, то каменный град
сечет,  да  такой,  что  сначала в  небо  с  земли  летит,  а  уж  после  назад
возвращается. Разве в таких условиях жить можно? Ну скажите?
     - Я  думаю,   нельзя,   -  согласился  Цыпф,  очевидно,  вспомнив,  как  в
Будетляндии их самих чуть не сгубило нечто похожее.
     - Вот  и  я  такого же  мнения...  Леса  в  щепки,  звери,  какие уцелели,
разбежались,  простой воды и  то  не хватает.  Потом,  гляжу,  и  киркопы стали
разбегаться.  Тогда я  собрал человек двести,  самых близких ко мне,  и повел в
Кастилию.  Знал,  конечно,  что особо нам не  обрадуются,  но все же тешил себя
надеждой на помощь и сострадание.  Нам ведь много не надо - кусок хлеба каждому
да  какое-нибудь  глухое место  для  проживания...  Идем  мы,  значит,  как  по
Хиросиме. Дым глаза ест, земля горячая, все вокруг перелопачено, свист, грохот,
неба не  видно,  только какие-то багровые огни со всех сторон мерцают...  Конец
света!  Идти тяжело-тяжело,  хуже,  чем по глубокому снегу. Не идем, а буксуем.
Силы на пределе.  Мои киркопы уже и выть от страха перестали,  а только скулят,
как кутята,  которых в  сортире топить собираются.  Дикари ведь,  вроде зверей,
нутром беду чуют,  не то что мы...  Я тоже иду, и впечатление у меня такое, что
это не огни багровые вокруг горят,  а  чьи-то глаза нас в упор рассм