о женского  пола,  явно  приводит
его в паническое состояние. "Вы только идите к нему на встречу в брюках,
старайтесь вести себя скромнее, не кокетничайте и не расспрашивайте  его
о подробностях тех дней, - напутствовала меня врач-психотерапевт, у  ко-
торой уже полгода лечится Владимир. - Не думаю,  что  мне  удастся  пол-
ностью привести его в норму в ближайшее время..."
   Но о днях в общежитии Володя все-таки рассказал.
   - Их было очень много, мне казалось, что больше, чем  шесть  человек.
Какой-то шабаш. Надежда сказала, что если я не удовлетворю их всех, меня
просто убьют. Я их желаний не оправдывал, и тогда молодую - Людку - пос-
лали за каким-то специальным кремом...
   "Специальный крем", можно сказать, помог. Правда,  теперь  врачи  ут-
верждают, что Володя стал почти инвалидом, но  физиологические  причины,
которые обычно мешают женщинам насиловать мужчин, были устранены.  Когда
на вторые сутки "крем" перестал  помогать,  осатаневшие,  изголодавшиеся
женщины начали просто издеваться над  парнем.  Пытки  придумывали  самые
изощренные. "Главное, чтобы следов не оставалось",  -  со  знанием  дела
постановила старшая насильница. После чего в ход пошли подручные предме-
ты, в том числе щипцы для завивки волос. У Володи начался бред и подско-
чила температура. Руки у него были туго привязаны к батарее, и за  сутки
кисти посинели и распухли.
   Вот современная сказка о  "зимней  вишне"!  Вот  она,  нерастраченная
женская нежность,  невостребованная  любовь  в  бальзаковском  возрасте,
бабье одиночество... На второй вечер Надежда принесла от подруги  нарко-
тики. Себе не кололи - только Володе. "Тебе, мол, еще работать надо. Вон
у нас Людка какая горячая!" Очнулся парень только утром. Голый,  замерз-
ший, в прежней позе прикованный к батарее...
   - Смешно, - без улыбки рассказывает мне Володя, - но я  потерял  счет
времени и все время ловил их фразы, ждал, когда же они соберутся на  ра-
боту. Только потом, уже в больнице, узнал, что на  фабрике  было  десять
дней новогодних выходных...
   Один раз его покормили. Налили граненый стакан водки, принесли с кух-
ни макарон, густо сдобренных тушенкой и кетчупом. "Залпом пей! - скоман-
довала старшая. - Мужичка-то нашего подкормить надо, касатика, - ласково
зашептала Надежда. - Славный у нас парнишечка, только кушает мало..."
   - Несколько раз я пытался звать милицию -  бесполезно.  Пытался  этих
ведьм уговаривать. Зачем, объясняю,  я  вам  нужен?  Ведь  не  боец  же!
Сколько кругом мужиков - за бутылку да за душевный разговор  могли  себе
шестерых привести! За что же меня-то? - Володя нервно закуривает и умол-
кает. На все его просьбы и уговоры мегеры-мучительницы реагировали  при-
митивным и злобным смехом.
   "Когда вы меня отпустите? - кричал Володя. - У меня  дома  жена,  три
дочки, мать и больная сестра! Вам поженски-то их жаль должно быть!  Вол-
нуются!"
   "А чего им волноваться, когда у них мужик есть? Пусть  поделятся!"  -
колыхалась буйная толстуха лет тридцати пяти.
   "Может, ты у меня останешься? Ты славный, я тебе лучше любой матери и
жены буду", - ворковала сентиментальная Надежда, отхлебывая  из  стакана
водку...
   К концу третьих суток, рыдая от унижения и ужаса, Володя  понял,  что
смерть значительно лучше такой жизни. Он  вымученно  улыбнулся  Надежде:
"Может, пойдем на нормальную кровать?" Почувствовав свободу в  омертвев-
ших руках, рванулся, вскочил на подоконник и, оставляя стеклянные оскол-
ки в обнаженном теле, рванулся сквозь оконный проем вниз.
   Володя не помнил, на какой этаж его привели несколько дней  назад,  и
подумал, что если пятый или шестой, а внизу мягкий  снег,  у  него  есть
шанс остаться инвалидом, но живым.
   Этаж оказался третьим. Внизу был двухметровый сугроб, и, на  счастье,
много горожан-собачников, совершающих вечерний моцион. Одна из  собачниц
скинула тулуп с плеч и закутала абсолютно голого, дрожащего молодого че-
ловека. Когда он увидел рядом женское лицо, он потерял сознание...
   В милицию заявление Володя не понес. Не захотел рассказывать о  своем
немыслимом позоре. Когда в больнице его спросили, почему он выпал из ок-
на и где его одежда, Володя наврал, что пил у приятелей и перебрал  лиш-
него. Но объяснить, почему он не разрешает медсестрам делать себе уколы,
а врачам-женщинам осмотр, он так и не  смог.  Выписавшись,  переехал  на
другой конец города и даже название станции  метро  "Проспект  Большеви-
ков", недалеко от которой находится то самое женское общежитие, с трудом
произносит вслух. Расстался со Светой, потому что женский голос, женские
черты и женская анатомия вызывают у него паническую рвотную реакцию. Че-
рез месяц кошмарного бессонного существования пришел к психиатру,  но  и
специалисты не гарантируют Володе, что он - двадцативосьмилетний молодой
человек - когда-нибудь сможет вести полноценный мужской образ жизни...
   - Изнасилования женщинами мужчин - причем зверские  и  извращенные  -
это уже примета нашего времени, - поделился своей  статистикой  психолог
Максим Исанов. - Обратная сторона хамского отношения общества к женщине.
Только мужчины, опасаясь еще большего позора, почти никогда не  заявляют
в милицию. И вылечить их души гораздо сложнее, чем женские. Именно пото-
му, что они - сильный пол. А сильные тяжелее переживают унижение.
   Лидия ТЕРЕНТЬЕВА, спец. корр. "Комсомольская правда"


   ПРОСТИТУТКА БЫЛА ИСПОЛЬЗОВАНА ДЛЯ РАСПРАВЫ С ЖУРНАЛИСТОМ

   Журналиста арестовали в кабинете прокурора города Душанбе Рустамбеко-
ва. Обвинение было предъявлено спустя три месяца, пока между  прокурором
республики Буларгиным и местным генсеком действовала договоренность сде-
лать паузу. Вдруг кто вступится? Тогда арест можно признать  недоразуме-
нием, либо, что уже было заготовлено, пустить дело по более сложному пу-
ти.
   Даже им, которым служил придуманный ими  же  закон,  было  ясно,  что
строить обвинения на показаниях шлюшки Гуриной, доставленной из  Москвы,
не очень и серьезно. Срабатывал стереотип  идеологической  системы.  Из-
вестный в республике молодой журналист, к тому же приехавший из  Москвы,
и туповатая уличная девка, подобно сотням таких же ищущих женихов в  юж-
ных республиках. Там, где о них ничего не знают.
   Позже одним из пунктов обвинения станет удивительное заключение,  что
особая опасность преступлений журналиста вызвана именно этим -  его  та-
лантливостью и известностью.
   Местная партийная мафия готовилась к расправе и выжидала. Перепуганно
притихли журналисты из молодежной газеты. Пьяница редактор,  выбросивший
жену со второго этажа тремя месяцами раньше, получивший за  это  предуп-
реждение из Большого дома. Система любила проколовшихся  по  пьянке,  по
семейному вздору, по мелкому казнокрадству. Проколовшийся  работник  был
надежнее - он не дернется. Второй секретарь республики Коваль  был  выс-
тавлен из сытой Москвы именно за поколачивание  супруги.  Поколачивание,
ставшее недопустимо широко известным. Не сумел скрыть дрязги - не  соот-
ветствуешь уровню столицы, езжай руководить республикой поменьше.
   Журналист совершил преступление наихудшее -  он  заронил  сомнение  в
Мудрости происходящего и в Мудрости Решающих. Газету с  его  заметкой  о
недостаточной мудрости происходящего собирали по киоскам и  подписчикам.
Редактор газеты недолго держался за свой пост, хотя и всячески отмежевы-
вался от строптивца. Система не прощает. Потом он с трудом пристроился в
партийную газету, откуда за редкую бездарность и  обыкновенное  пьянство
был выставлен. Потом он так и исчез.
   В безвестии пропал и прокурор Душанбе, однажды на чем-то серьезно по-
павшийся, а можно только догадываться, что это такое было, возможно, что
его съели более прыткие, идущие снизу. Он постирался в адвокатуре, одна-
ко здесь помимо услужливости надо хоть что-то знать. Следы  его  затеря-
лись. Местный генсек удачно умер, и, прежде чем ахнула перестройка,  его
сменили двое. Причем первый из сменившихся влетел в громкую историю,  по
пьянке подравшись на Памире с новым  вторым  секретарем,  присланным  из
Москвы. Поэтому тот местный генсек был забыт,  другим  генсекам  повезло
менее.
   Прокурор Буларгин сумел пристроиться в Москве,  но  ненадолго:  умер.
Второй секретарь Коваль умер.
   Журналист прошел круги ада, раньше приготовленного для  него  времени
вырвался из лагерей, получил три образования, издал три десятка книг.
   Жертвы терпеливее палачей.
   Журналиста продержали в камере предварительного заключения около  ме-
сяца. Спустя годы он узнает, что ему досталась лучшая доля. Камера  была
довольно просторная (два метра на два метра), с деревянным  настилом.  В
других камерах лежали на бетонном полу. Его было  предписано  держать  в
одиночестве, но однажды в КПЗ что-то перепутали и на  ночь  втолкнули  в
камеру квартирного вора.
   Так журналист узнал, что такое игра в футбол катышками из хлебной мя-
коти, а по лагерям и пересылкам республики Мудрых пополз слух о  необыч-
ном заключенном.
   Утром ошибка была обнаружена, квартирного вора  немедленно  перевели.
Расставались дружески, журналист вспоминал о нем с симпатией и с  первым
пониманием тюремного товарищества.
   Предвариловка полные сутки была наполнена звуками. Лязг дверей и кор-
мушек, шарканье гражданских ног, грохот кирзы, крики и угрозы. По  ночам
надзиратели насиловали задержанных женщин.
   С первого часа журналист объявил голодовку. В его тренированном  теле
спортсмена жила редкая сила и выносливость. Тем временем заместитель ре-
дактора молодежной газеты Иванов  доедал  редактора  Пономаренко.  Позже
Максимов обнаружит в своем деле анонимку, явно  надиктованную  Ивановым.
Впрочем, его это мало удивит. Он и раньше знал, как  Иванов  прокладывал
себе дорогу к постам.
   Спустя годы Иванов всплывет помощником местного  генсека  в  соседней
республике, будет много лет ему прислуживать, будет  душить  все  живое,
почует что-то исходящее из будущего, раньше  обычного  сбежит  с  сытого
поста на крохотный местный журнал, а когда грянет гром над бывшим  мест-
ным генсеком, и не почешется выразить ему, Кормильцу  и  Самому  Мудрому
Здесь свое сочувствие. Потом бросит и журнальчик, где еще помнили, отку-
да он явился, и лихо пристроится собственным корреспондентом в  "Литера-
турную газету" и станет клеймить тех, кто его десятилетие подкармливал.
   Мелкие негодяи дальновиднее больших палачей.
   Шофера Будыльцева посадили подрабатывающая проституцией жена и ее ха-
халь - сержант отделения милиции Каримов. Три года за угрозу убийства  и
побитые на кухне чашки. Ему присвоят статью 116 по  местному  уголовному
кодексу, эту статью в обиходе еще называли семейной драмой. И  откуда  в
горах Памира взялась едва не чеховская фраза? Эта статья входит в раздел
борьбы с феодальнобайскими пережитками и пережитками местных обычаев.  И
хотя Будыльцев был явно не местный, тем не менее с ним  решили  бороться
как с феодалом.
   Механик Сидорин получит восемь лет за  то,  что  его  подчиненный  по
пьянке залез в трансформаторную будку. Журналист встретит в лагере  мно-
жество людей, осужденных за нарушение паспортного режима, случайные  до-
рожно-транспортные происшествия, не повлекшие ни жертв, ни ранений,  лю-
дей, осужденных по заявлениям своих уличных приятельниц -  три  года  за
попытку к изнасилованию. И это при отсутствии иных доказательств и  сви-
детельств.
   В пересыльной тюрьме, когда его повезут добавлять срок, Максимов  уз-
нает, что в женской камере держат студентку техникума, решившую  поехать
на каникулы по студенческому билету своей подружки: скидка 50  процентов
со стоимости билета, а у самой студенческого билета не было.  16  рублей
тем самым решила похитить у республики Мудрых юная девица, и ее грязно и
решительно растоптали. И не стать ей уже ни невестой,  ни  матерью.  Это
был перелом 60-х и 70-х годов, когда по всей стране набирала силу  бреж-
невская казарменная система. Хрущевская оттепель напугала партийную  ма-
фию. Но и режим личной власти Центра сталинского  образца  не  устраивал
подросших генсеков. 37-й и им казался страшным сном, тогда и  их  головы
летели. Местные фюреры  рассудили  достаточно  здраво:  чтобы  сохранить
власть над народом, надо поделиться властью над конкретными людьми. Мил-
лионы людей пошли по тюрьмам. Анонимка - срок. Заявление - срок.  Непос-
лушание по службе - срок.
   Великие стройки коммунизма требовали рабов. Рабов давала армия - вос-
точный участок БАМа строили рабы в форме советских солдат. Рабов  давала
тотальная проку - рорско-судебная система: камеры, тюрьмы,  суды,  пере-
сылки, лагеря были переполнены. Система брежневского ГУЛАГа выбирала ра-
ботников: шли заявки на  водителей  грузовиков,  механиков,  электриков,
плотников, каменщиков. Им давали сроки не глядя.
   На второй день шофер Будыльцев познакомился в лагере  с  журналистом,
который уже обжился в зоне, знал, кто приходит с очередным этапом. Через
неделю и шофер Будыльцев успокоился, но как  только  в  зоне  раздавался
крик почтальона, темнел лицом, дергался и как-то боком шел к толпе,  ок-
ружающей почтальона. Писем ему не было ни от кого, а он ждал  письма  от
жены, вдруг одумается, стерва. В зоне над Будыльцевым посмеивались.
   Через месяц ему дали ЗИЛ. В рабочей зоне стоял кирпичный завод, и Бу-
дыльцев возил разные грузы. Подобно многим, Будыльцев начал считать дни,
оставшиеся до половины срока, когда можно ожидать условно-досрочное  ос-
вобождение "при хорошем поведении". Но однажды за двадцать метров до во-
рот, ведущих из рабочей зоны на волю, его ЗИЛ  вдруг  резко  газанул,  с
размаху врезался в металлические ворота,  сбил  их  и  вырвался  наружу.
Вслед запоздало били карабины с вышек.
   Будыльцев яростно мчал домой, в небольшой рабочий  поселок,  куда  он
четыре года назад приехал по комсомольской путевке, где получил квартиру
в дощатом домишке вместе с женой-штукатуром. Он мчал с намерением  убить
жену, а когда приехал и застал ее дома, хотел помириться и все простить.
Милиция ворвалась в квартиру через час после приезда  Будыльцева,  когда
шофер Будыльцев вроде помирился с женой. Его скрутили, связали руки про-
волокой и увезли. Жена написала заявление, что Будыльцев хотел  зарубить
ее топором. Соседка кусала локти. Это она  написала  Будыльцеву  в  зону
письмо с сообщением о новых шашнях его жены  и  тайком  отправила  через
знакомого надзирателя. Расчет был бесхитростный. Квартира у  Будыльцевых
была просторнее, и освободись она, можно было рассчитывать  на  переезд.
Знакомый прораб обещал помочь.
   Будыльцеву дали дополнительно три года и отправили в колонию строгого
режима. Шесть лет без малого на строгаче - это конец  жизни.  Еще  через
полгода Будыльцев бросился в запретную зону и был расстрелян с вышки.
   Десять дней поощрительного отпуска для меткого часового  -  вот  весь
результат жизни шофера Будыльцева.
   Квартирный вор Варшавский, двадцати двух лет, вородиночка, и  в  зоне
держался тихо. Не спорил, лишних слов не говорил. Походив  десяток  смен
на выгрузку кирпича из круговой печи, сумел аккуратно пристроить себя на
непыльную работенку. Наверное, только с журналистом он был немного  отк-
ровенным, рассказывал ему о своих воровских делах,  о  том,  как  в  его
квартире хранилась балетка-чемоданчик, доверху наполненная  50-рублевыми
деньгами.
   Срок Варшавский получил небольшой - полтора года. И когда прошло  бо-
лее половины срока, журналист поинтересовался, почему бы ему, Варшавско-
му, не подать на условно-досрочное освобождение. Незачем,  ответил  Вар-
шавский. И объяснил, что лучше тихо-спокойно дождаться конца срока, что-
бы выйти подчистую, а не с условнодосрочным освобождением, поскольку: 1)
в этом случае за ним будут присматривать, 2) если заловят раньше оконча-
ния условного срока, добавят срезанное к новому сроку, 3) если заловят и
позже, все равно в приговор это досрочное освобождение войдет как  отяг-
чающее обстоятельство. Варшавскому было двадцать два года. Он  готовился
к воровской жизни профессионально.
   Барак усиленного режима - БУР, штрафной изолятор - ШИЗО  -  в  разных
лагерях это заведение и называли поразному. Летом на Памире это ад,  зи-
мой тоже ад. Низкое кирпичное строение, коридор без окон.  Клетки-камеры
по два квадратных метра, с дверями, выходящими в  коридор.  Клетки-норы,
со стенами, в которых зацементированы мелкие обломки щебня,  наждак,  не
прислониться. Надолбы посреди пола, чтобы кинутый сюда не  мог  ни  при-
сесть, ни лечь.
   Трое на такое пространство - это уже конец света,  десять  -  кошмар,
который выдержать невозможно. Летняя сушь на улице плюс сорок не  остав-
ляла кислорода для камер внутри БУРа. Наверное, здесь было  70  или  80.
Кто имел связи с охраной, мог протянуть и 5, и 10 суток. Тонкий  нарезок
хлеба, сквозь который видно пламя никогда не гаснущей лампы  под  потол-
ком, кружка воды на сутки.
   Зэки, никогда не читавшие  мемуаров  знаменитых  каторжан,  мгновенно
съедали прозрачный кусок тюремного хлеба и жили ожиданием следующего ут-
ра с вожделенным погромыхиванием кормушек. Журналист читал мемуары  зна-
менитых каторжан, борцов против антинародного царского самодержавия, вы-
живших в условиях полного отсутствия сливочного масла и черной икры. Как
только голод становился особенно требовательным, он отламывал  крохотные
кусочки от утренней пайки; Пластинку хлеба удавалось растянуть на  10-15
часов. Потом приходило тяжелое, стонущее забытье.
   Иногда в камеру попадали сигареты и спички. Это  было  нарушение,  за
него могли продлить срок в БУРе. Сигареты удавалось  пронести  новичкам,
или кто-то из надзирателей подкармливал  лагерного  авторитета.  Опытный
зэк показал Максимову, как из одной спички делать четыре и как воспламе-
нить четвертушку о подошву ботинка либо о ткань спецовки. И  через  годы
он почти не утратит это искусство и будет поражать наивных людей,  кото-
рые еще там не были, способностью зажигать спичку не имея коробка.
   Максимов и сам сделал открытие, благодаря  которому  курение  сигарет
без фильтра стало безотходным. Перевернутый окурок с  втягиванием  дыма,
курение не до фирмы, а до ногтей, до самых последних  крупинок.  В  ходу
был десятикопеечный "Памир", набитый кусками табачной соломы.
   Следственную тюрьму поставили еще  при  царизме.  Большевики  сносили
храмы и мечети, тюрьмы не трогали. Тюрьма стояла в центре большого  сто-
личного города. Подследственные шутили: жили напротив тюрьмы, теперь жи-
вут напротив собственного дома. Длинные коридоры, где может проехать ав-
томобиль, узкие ходы к прогулочным дворам, забранным поверху металличес-
кой сеткой, метровые наружные стены,  полуметровые  перегородки.  Камеры
большие, с высокими потолками.
   К тюрьме царской постройки примыкал новодел. Узкие коридоры,  потолки
- рукой дотянуться, камеры-норы без воздуха.
   Журналист побывал в четырех камерах. В первую, царскую, его  привезли
из КПЗ. Расчет был обыкновенный - в камере много народу, голодуй сколько
хочешь, отказывайся от пищи, другие съедят и спасибо не  скажут.  Журна-
лист бунтовал, не давал покоя надзирателям. Удивленный начальник тюрьмы,
полковник весом в 150 килограммов, решил увидеть необычного  заключенно-
го. Полковнику до пенсии оставался год или меньше,  он  стал  склонен  к
сентиментальности. В нем начала пробуждаться та знакомая многим надзира-
телям опасливость оказаться за пределами тюрьмы. Они охраняли зэков,  но
их тюрьма была не внутри тюрьмы, а снаружи.
   Много лет спустя на улице большого города журналист случайно встретил
начальника оперчасти их лагеря, сильно спившегося, уже  не  в  майорской
форме, а в потертом тканевом пальтишке. Майор не  сразу  узнал,  вернее,
узнал, но не как именно журналиста, а как кого-то из зэков того  лагеря,
и стал дружелюбно рассказывать, как презирал он свое ремесло и как жалел
заключенных. Журналист помнил, что майор действительно не отличался  ре-
тивостью, не по