Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
бывшая
воспитательница княжны, мистрисс Нетльбет, оставшаяся жить у князя навсегда
- кто понимал, по дружбе, а другие толковали, что князь взял небольшой ее
капиталец себе за проценты и тем привязал ее к своему дому. Мистрисс
Нетльбет предложила Калиновичу чаю.
- Не хотите ли вы съесть что-нибудь? Мы обедаем поздно, - сказал князь.
Калинович, никогда до двух часов ничего не евший, но не хотевший этого
показать, стал выбирать глазами, что бы взять, и m-r ле Гран обязательно
предложил ему котлет, отозвавшись о них, и особенно о шпинате, с большой
похвалой.
После этого чайного завтрака все стали расходиться. М-r ле Гран ушел с
своим воспитанником упражняться в гимнастике; княгиня велела перенести свое
кресло на террасу, причем князь заметил ей, что не ветрено ли там, но
княгиня сказала, что ничего - не ветрено. Нетльбет перешла тоже на террасу,
молча села и, с строгим выражением в лице, принялась вышивать бродери. После
того князь предложил Калиновичу, если он не устал, пройтись в поле. Тот
изъявил, конечно, согласие.
- Папа, и я пойду с вами, - сказала, картавя, княжна.
У Калиновича сердце замерло от восторга.
- Allons!* - сказал князь и, пока княжна пошла одеться, провел гостя в
кабинет, который тоже оказался умно и богато убранным кабинетом; мягкая
сафьянная мебель, огромный письменный стол - все это было туровского
происхождения. На стенах висели часы, барометры, термометры и фамильные
портреты. В соседней комнате, как видно было чрез растворенную дверь, стоял
посредине бильярд, а в углу токарный станок. Работая головой по нескольку
часов в день, князь, по его словам, имел для себя правилом упражнять и тело.
______________
* Пошли! (франц.).
"Хорошо жить на свете богатым!" - подумал про себя Калинович и вздохнул
от глубины души.
Пришла княжна в соломенной пастушеской шляпке и в легком бурнусе.
- Allons! - повторил князь и, надев тоже серую полевую шляпу, повел
сначала в сад. Проходя оранжереи и теплицы, княжна изъявила неподдельную
радость, что самый маленький бутончик в розане распустился и что
единственный на огромном дереве померанец толстеет и наливается. В поле
князь начал было рассказывать Калиновичу свои хозяйственные предположения,
но княжна указала на летевшую вдали птичку и спросила:
- Папа, это какая птичка?
- Ворона, chere amie*, ворона, - отвечал князь и, возвращаясь назад
через усадьбу, услал дочь в комнаты, а Калиновича провел на конский двор и
велел вывести заводского жеребца. Сердито и с пеной во рту выскочил серый, в
яблоках, рысак, с повиснувшим на недоуздке конюхом, и, остановясь на
середине площадки, выпрямил шею, начал поводить кругом умными черными
глазами, потом опять понурил голову, фыркнул и принялся рыть копытом землю.
Князь, ласково потрепав его по загривку, велел подать мерку, и оказалось,
что жеребец был шести с половиною вершков.
______________
* милый друг (франц.).
Калинович искренно восхищался всем, что видел и слышал, и так как
любовь освещает в наших глазах все иным светом, то вопрос о вороне по
преимуществу казался ему чрезвычайно мил.
- Вы решительно устроили у себя земной раек, - сказал он князю.
- Да... Что нам, прозаистам, делать, как не заниматься материальными
благами? - отвечал тот и, попросив гостя располагать своим временем без
церемонии, извинился и ушел в кабинет позаняться кой-чем по хозяйству.
Калинович прошел на террасу к дамам в надежде увидеть княжну, но застал там
одну только княгиню, задумчиво смотревшую на видневшиеся из-за сада горы.
Как бы желая чем-нибудь занять молодого человека, она, после нескольких
минут молчания, придумала, наконец, и спросила его, откуда он родом, и когда
Калинович отвечал, - что из Симбирска, поинтересовалась узнать, далеко ли
это. Он отвечал, что далеко, и княгиня, по-видимому, этим удовольствовалась
и замолчала, продолжая, впрочем, смотреть на своего собеседника так грустно
и печально, что ему, наконец, сделалось неловко.
"Что это она точно сожалеет и грустит обо мне?" - подумал он и тоже не
находился с своей стороны, о чем начать бы разговор. Вскоре, однако, в
соседних комнатах раздались радостные восклицания княжны, и на террасу
вбежал маленький князек, припрыгивая на одной ноге, хлопая в ладони и крича:
"Ма тантенька приехала, ма тантенька приехала!.." - и под именем "ма
тантеньки" оказалась Полина, которая шла за ним в сопровождении князя,
княжны и m-r ле Грана. Княгиня очень ей обрадовалась и тотчас же заметила,
что она приехала в новой амазонке, очень искусно выложенной шнурочками.
- Как это мило, как это хорошо! - проговорила она, рассматривая наряд.
- C'est tres joli, maman*, - подхватила с чувством княжна.
______________
* Это очень красиво, мама (франц.).
- Ба! О, я, вандал, и не заметил! - воскликнул князь и, вынув лорнет,
стал рассматривать Полину.
- Charmant, charmant,* - говорил он.
______________
* Прелестно, прелестно! (франц.).
M-r ле Гран сказал комплимент, уже прямо относившийся к Полине, вроде
того, что она прелестна в этом наряде; та отвечала ему только легкой улыбкой
и обратилась к Калиновичу:
- А вам, monsieur Калинович, верно, не нравится моя амазонка?
- Напротив, я только не говорю, а восхищаюсь молча, - отвечал он и
многозначительно взглянул на княжну, которая в свою очередь тоже отвечала
ему довольно продолжительным взглядом.
Полина приехала в амазонке, потому что после обеда предполагалось
катание верхом, до которого княжна, m-r ле Гран и маленький князек были
страшные охотники.
- А вы с нами поедете? - спросила Полина за обедом Калиновича.
- Я-с?.. - начал было тот.
- Вы, верно, боитесь ездить верхом? - заметила вдруг княжна.
- Почему же вы думаете, что я боюсь? - возразил Калинович, несколько
кольнутый этим вопросом.
- Вы статский: статские все боятся, - отвечала княжна.
- Нет, я не боюсь, - отвечал Калинович.
Кавалькада начала собираться тотчас после обеда. М-r ле Гран и князек,
давно уже мучимые нетерпением, побежали взапуски в манеж, чтобы смотреть,
как будут седлать лошадей. Княжна, тоже очень довольная, проворно
переоделась в амазонку. Княгиня кротко просила ее бога ради ехать осторожнее
и не скакать.
- И я вас, княжна, о том же прошу; иначе вы в последний раз катаетесь,
- присовокупил князь.
- Ничего, - отвечала весело княжна.
- Нет, я ей не позволю, - сказала Полина.
- Пожалуйста! - проговорили князь и княгиня в один голос.
Когда лошадей подвели к крыльцу, князь вышел сам усаживать дам. Князек
и m-r ле Гран были уже верхами: первый на вороном клепере, а ле Гран на
самом бойком скакуне. Полина и княжна сели на красивых, но смирных лошадей.
Калиновичу, по приказанию князя, тоже приведена была довольно старая лошадь.
Но герой мой, объявивший княжне, что не боится, говорил неправду: он в жизнь
свою не езжал верхом и в настоящую минуту, взглянув на лоснящуюся шерсть
своего коня, на его скрученную мундштуком шею и заметив на удилах у него
пену, обмер от страха. Желая, впрочем, скрыть это, он начал спокойно
усаживаться.
- Monsieur Калинович, не с той стороны садитесь! - воскликнул ле Гран.
Князек захохотал.
- Все равно, - заметил князь.
- Все равно! - повторил сконфуженным голосом Калинович и затянул
поводья. Лошадь начала пятиться назад. Он решительно не знал, что с ней
делать.
- Не держите так крепко! - сказал ему князь, видя, что он трусит.
Калинович ослабил поводья. Поехали. Ле Гран начал то горячить свою лошадь,
то сдерживать ее, доставляя тем большое удовольствие княжне и маленькому
князьку, который в свою очередь дал шпоры своему клеперу и поскакал.
- Bien, bien!* - кричал француз и понесся вслед за ним. Княжна тоже
увлеклась их примером и понеслась. Калинович остался вдвоем с Полиной.
______________
* Хорошо, хорошо! (франц.).
- Вас, я думаю, мало интересуют наши деревенские удовольствия, - начала
та.
- Почему ж? - спросил Калинович, более занятый своей лошадью, в которой
видел желание идти в галоп, и не подозревая, что сам был тому причиной,
потому что, желая сидеть крепче, немилосердно давил ей бока ногами.
- Ваши мысли заняты вашими сочинениями, - отвечала Полина.
Калинович молчал.
- И какое это счастье, - продолжала она с чувством, - уметь писать, что
чувствуешь и думаешь, и как бы я желала иметь этот дар, чтоб описать свою
жизнь.
- Отчего ж вы не опишете, - проговорил, наконец, Калинович, все не
могший совладать с своей лошадью.
- Сама я не могу писать, - отвечала Полина, - но, знаете, я всегда
ужасно желала сблизиться с каким-нибудь поэтом, которому бы рассказала мое
прошедшее, и он бы мне растолковал многое, чего я сама не понимаю, и написал
бы обо мне...
Калинович вместо ответа взглянул вдаль.
- Княжна ускакала; вы не исполнили вашего обещания княгине, - заметил
он.
- Ах, да; закричите ей, пожалуйста, чтоб она не скакала! - проговорила
Полина.
- Княжна, князь просил вас не скакать! - крикнул Калинович
по-французски. Княжна не слыхала; он крикнул еще; княжна остановилась и
начала их поджидать. Гибкая, стройная и затянутая в синюю амазонку, с
несколько нахлобученною шляпою и с разгоревшимся лицом, она была удивительно
хороша, отразившись вместе с своей серой лошадкой на зеленом фоне перелеска,
и герой мой забыл в эту минуту все на свете: и Полину, и Настеньку, и даже
своего коня...
В остальную часть вечера не случилось ничего особенного, кроме того,
что Полина, по просьбе князя, очень много играла на фортепьяно, и Калинович
должен был слушать ее, устремляя по временам взгляд на княжну, которая с
своей стороны тоже несколько раз, хоть и бегло, но внимательно взглядывала
на него.
V
21 июля были именины князя. Чтоб понять все его уездное величие,
надобно было именно в этот день быть у него. Еще с раннего утра засуетилось
перед открытыми окнами кухни человек до пяти поваров и поваренков в белых
колпаках и фартуках. Они рубили мясо, выбивая такт, сбивали что-то такое в
кастрюлях, и посреди их расхаживал с важностью повар генеральши, которого
князь всегда брал к себе на парадные обеды, не столько по необходимости,
сколько для того, чтоб доставить ему удовольствие, и старик этим ужасно
гордился. Часу в девятом князь, вдвоем с Калиновичем, поехал к приходу
молиться.
На колокольне, завидев их экипаж, начали благовест. Священник и дьякон
служили в самых лучших ризах, положенных еще покровом на покойную княгиню,
мать князя. Дьячок и пономарь, с распущенными косами и в стихарях, составили
нечто вроде хора с двумя отпускными семинаристами: философом-басом и
грамматиком-дискантом. При окончании литургии имениннику вынесена была целая
просфора, а Калиновичу половина.
- Откушать ко мне, - проговорил князь священнику и дьякону, подходя к
кресту, на что тот и другой отвечали почтительными поклонами. Именины - был
единственный день, в который он приглашал их к себе обедать.
Возвращаясь домой и проезжая по красному двору, князь указал Калиновичу
на вновь выстроенные длинные столы и двое качелей, круговую и маховую.
- Это для народа; тут вы уже увидите довольно оживленную толпу, -
заметил он.
- Вы и о народе не забываете! - проговорил Калинович тоном удивления и
одобрения.
- Да, я люблю, по возможности, доставлять всем удовольствие, - отвечал
князь.
В зале был уже один гость - вновь определенный становой пристав,
молодой еще человек, но страшно рябой, в вицмундире, застегнутом на все
пуговицы, и с серебряною цепочкою, выпущенною из-за борта как бы вроде
аксельбанта. При входе князя он вытянулся и проговорил официальным голосом:
- Честь имею представиться: пристав второго стана, Романус.
- Очень рад, очень рад познакомиться, - отвечал князь, пожимая ему
руку.
- И вместе с тем позвольте поздравить вас со днем вашего
тезоименитства, - продолжал пристав.
- Благодарю вас, благодарю, - отвечал князь, сжимая еще раз руку
пристава.
- Прощу извинения, - продолжал становой, - по обязанностям моей службы,
до сих пор еще не имел чести представиться вашему сиятельству.
- О, помилуйте! Я знаю, как трудна ваша служба, - подхватил князь.
- Служба наша, ваше сиятельство, была бы приятная, как бы мы сами,
становые пристава, были не такие. Предместник мой, как, может быть, и вашему
сиятельству известно, оставил мне не дела, а ворох сена.
- Знаю, знаю. Но вы, как я слышал, все это поправляете, - отвечал
князь, хотя очень хорошо знал, что прежний становой пристав был человек
действительно пьющий, но знающий и деятельный, а новый - дрянь и дурак;
однако все-таки, по своей тактике, хотел на первый раз обласкать его, и тот,
с своей стороны, очень довольный этим приветствием, заложил большой палец
левой руки за последнюю застегнутую пуговицу фрака и, покачивая вправо и
влево головою, начал расхаживать по зале.
Пришли священники и еще раз поздравили знаменитого именинника с
тезоименитством, а семинарист-философ, выступив вперед, сказал
приветственную речь, начав ее воззванием: "Достопочтенный болярин!.." Князь
выслушал его очень серьезно и дал ему трехрублевую бумажку. Священнику,
дьякону и становому приказано было подать чай, а прочий причет отправился во
флигель, к управляющему, для принятия должного угощения.
Распорядясь таким образом, князь пригласил, наконец, Калиновича
по-французски в столовую, где тоже произошла довольно умилительная сцена
поздравления. Первый бросился к отцу на шею маленький князь, восклицая:
- Je vous felicite, papa*.
______________
* Поздравляю, папа (франц.).
Князь расцеловал его в губки, в щечки и в глаза.
- Je vous felicite, mon prince! - произнес, раскланиваясь, m-r ле Гран.
- Merci, mon cher, merci*, - отвечал с чувством князь.
______________
* Спасибо, дорогой, спасибо (франц.).
Княжна, в каком-то уж совершенно воздушном, с бесчисленным числом
оборок, кисейном платье, с милым и веселым выражением в лице, подошла к
отцу, поцеловала у него руку и подала ему ценную черепаховую сигарочницу, на
одной стороне которой был сделан вышитый шелками по бумаге розан. Это она
подарила свою работу, секретно сработанную и секретно обделанную в Москве.
- Charmant! Charmant! - воскликнул князь, рассматривая подарок.
Мистрисс Нетльбет в свою очередь тоже встала из-за самовара и, жеманно
присев, проговорила поздравительное приветствие князю и представила ему в
подарок что-то свернутое... кажется, связанные собственными ее руками
шелковые карпетки.
- А! Да это славно быть именинником: все дарят. Я готов быть по
несколько раз в год, - говорил князь, пожимая руку мистрисс Нетльбет. -
Ну-с, а вы, ваше сиятельство, - продолжал он, подходя к княгине, беря ее за
подбородок и продолжительно целуя, - вы чем меня подарите?
- А у меня ничего нет, - отвечала та с добродушной улыбкой.
- Вот женушки всегда таковы! Никогда ничем не подарят! - обратился
князь к Калиновичу.
Княгиня добродушно улыбалась, Калинович тоже отвечал улыбкою.
В час дамы перешли в большую гостиную, и стали съезжаться гости. Князь
всех встречал в зале. Первый приехал стряпчий с женою, хорошенькою дочерью
городничего, которая была уже в счастливом положении, чего очень стыдилась,
а муж, напротив, казалось, гордился этим. Судья привез в своем тарантасе
инвалидного начальника и винного пристава. Первого князь встретил с
некоторым уважением, имея в суде кой-какие делишки, а двум последним сказал
по несколько обязательных любезностей, и когда гости введены были к хозяйке
в гостиную, то судья остался заниматься с дамами, а инвалидный начальник и
винный пристав возвратились в залу и присоединились к более приличному для
них обществу священника и станового пристава. Приехал и почтмейстер, один.
Его неотступно просил было взять с собою письмоводитель опеки, но он
отказал. Князь встретил старика радушным восклицанием:
- Здравствуйте, почтеннейший старичок.
Почтмейстер проговорил своим ровным и печальным голосом поздравление и
тут же попросил у князя позволение прогуляться в его Елисейских полях.
- Сделайте милость! - отвечал тот.
И почтмейстер, не представившись даже дамам, надел свою изношенную
соломенную шляпу и ушел в сад, где, погруженный в какое-то глубокое
размышление, начал гулять по самым темным аллеям.
Между тем приехал исправник с семейством. Вынув в лакейской из ушей
морской канат и уложив его аккуратно в жилеточный карман, он смиренно входил
за своей супругой и дочерью, молодой еще девушкой, только что выпущенной из
учебного заведения, но чрезвычайно полной и с такой развитой грудью, что
даже трудно вообразить, чтоб у девушки в семнадцать лет могла быть такая
высокая грудь. Ее, разумеется, сейчас познакомили с княжной. Та посадила ее
около себя и уставила на нее спокойный и холодный взгляд.
- Это кто такой? - проговорил князь, глядя, прищурившись, в окно.
На двор молодецки въезжали старые, разбитые пролетки на тройке кляч, на
которых, впрочем, сбруя была вся в бляхах, а на кучере белел полинялый
голубой кафтан и вытертый серебряный кушак. Это приехал тот самый молодой
дворянин Кадников, охотник купаться, о котором я говорил в первой части. Его
прислала на именины к князю мать, желавшая, чтоб он бывал в хороших
обществах, и Кадников, завитой, в новой фрачной паре, был что-то очень уж
развязен и с глазами, налившимися кровью. Расшаркавшись перед князем, он
прямо подошел к княжне, стал около нее и начал обращаться к ней с вопросами.
- Как ваше здоровье?
- Хорошо, - отвечала та.
- Как изволите время проводить?
- Хорошо, - отвечала опять княжна и взглянула на Калиновича, который
стоял у одного из окон и насмешливо смотрел на молодого человека.
- Как я давно не имел удовольствия вас видеть! - отнесся Кадников к
дочери исправника.
Та отвечала на это каким-то звуком и сама вся покраснела. Поговорив с
девицами, он обратился к самой княгине:
- Какой, ваше сиятельство, у вас хлеб отличный! Я, проезжая вашим
полем, все любовался.
- Хорош?.. Я и не видала, - отвечала княгиня.
- Очень хорош!.. А у маменьки моей нынче так ни ярового, ни ржи не
будет. Озимь тогда очень поздно сеяли, и то в грязь кидали; а овес... я уж и
не знаю отчего: видно, семена были плохи. Так неприятно это в хозяйстве!
- Конечно, - подтвердила княгиня.
Князь, ходивший взад и вперед по гостиной, поспешил прекратить
разговорчивость молодого человека и обратился довольно громко к судье:
- Что, Михайло Илларионыч, когда вы вашего губернатора ждете?
- Не знаем. Стращает давно, а нет еще... Что-то бог даст! Строгий,
говорят, человек, - отвечал судья, гладя рукой шляпу.
- Нет, не строгий, а дельный человек, - возразил князь, - по
благородству чувств своих - это рыцарь нашего времени, - продолжал он,
садясь около судьи и ударяя его по коленке, - я его знаю с прапорщичьего
чина; мы с ним вместе делали кампанию двадцать восьмого года, и только что
не спали под одной шинелью. Я когда услышал,