лилось  по  нескольку  дней.  Так создавался  тайный
репертуар детского воображаемого театра, где  мальчик  был  всем: автором  и
актером, музыкантом и художником, осветителем и певцом.
     Андерсен был  единственным ребенком  в семье  и, несмотря  на  бедность
родителей,  жил вольно и беззаботно. Его никогда не наказывали. Он занимался
только тем,  что  непрерывно мечтал.  Это  обстоятельство даже помешало  ему
вовремя  научиться  грамоте.  Он  одолел  ее  позже, чем  все  мальчики  его
возраста,  и до пожилых лет писал не совсем уверенно и делал орфографические
ошибки.
     Больше всего  времени  Христиан  проводил на  старой  мельнице  на реке
Одензе. Мельница эта вся тряслась от старости, окруженная обильными брызгами
и потоками воды.  Зеленые  бороды тины  свешивались с  ее дырявых лотков.  У
берегов запруды плавали в ряске ленивые рыбы.
     Кто-то  рассказал  мальчику, что  прямо под  мельницей  на другом конце
земного шара находится Китай и что  китайцы довольно легко  могут  прокопать
подземный ход  в  Одензе  и  внезапно  появиться  на  улицах  заплесневелого
датского городка в красных  атласных халатах, расшитых золотыми драконами, и
с изящными веерами в руках.
     Мальчик долго ждал этого чуда, но оно почему-то не произошло.
     Кроме  мельницы,   еще  одно   место  в  Одензе  привлекало  маленького
Христиана.  На берегу  канала  была расположена  усадьба  старого отставного
моряка. В своем саду моряк установил несколько маленьких деревянных пушек  и
рядом с ними - высокого, тоже деревянного солдата.
     ' Когда по каналу проходил  корабль, пушки стреляли холостыми зарядами,
а солдат палил в небо из деревянного ружья. Так старый моряк салютовал своим
счастливым товарищам - капитанам, еще не ушедшим на пенсию.
     Несколько лет спустя Андерсен попал в эту усадьбу уже студентом. Моряка
не было в живых,  но юного поэта встретил среди цветочных клумб рой красивых
_и задорных девушек - внучек старого капитана.
     Впервые тогда Андерсен  почувствовал любовь к одной из этих  девушек, -
любовь,  к  сожалению, безответную и туманную. Такими же были все  увлечения
женщинами, случавшиеся в его беспокойной жизни.
     Христиан  мечтал обо  всем,  что  только  могло  прийти ему  в  голову.
Родители же  мечтали сделать  из мальчика хорошего портного. Мать  учила его
кроить  и шить. Но мальчик если что-либо и шил, то только пестрые платья для
своих театральных кукол .(  у него уже был свой собственный домашний театр).
А  вместо кройки он научился виртуозно вырезать из бумаги замысловатые узоры
и маленьких  танцовщиц,  делающих пируэты. Этим своим  искусством он поражал
всех даже в годы своей старости.
     Уменье  шить пригодилось впоследствии Андерсену, как  писателю. Он  так
перемарывал  рукописи, что на них не  оставалось  места  для поправок. Тогда
Андерсен выписывал эти поправки  на отдельных  листках  бумаги  и  тщательно
вшивал их нитками в рукопись - ставил на ней заплатки.
     Когда  Андерсену исполнилось четырнадцать лет, умер  его отец Вспоминая
об этом, Андерсен говорил, что всю ночь над  умершим пел сверчок, в то время
как мальчик всю ночь проплакал
     Так под  песню запечного сверчка ушел из жизни  застенчивый  башмачник,
ничем  не  замечательный, кроме  того,  что  он подарил миру  своего  сына -
сказочника и поэта
     Вскоре после  смерти  отца Христиан  отпросился у  матери и  на  жалкие
сбереженные  гроши  уехал  из  Одензе в  столицу  Копенгаген  -  завоевывать
счастье, хотя он сам еще толком не знал, в чем оно заключалось.
     В  сложной  биографии  Андерсена нелегко установить то время, когда  он
начал писать свои первые прелестные сказки.
     С раннего детства его память была полна разных волшебных историй Но они
лежали  под спудом  Юноша Андерсен долго считал  себя  кем угодно -  певцом,
танцором,  декламатором, поэтом,  сатириком  и  драматургом,  но  только  не
сказочником Несмотря на  это,  отдаленный голос сказки  давно слышался то  в
одном, то  в другом  из его произведений как звук чуть затронутой, но тотчас
же отпущенной струны
     Свободное воображение  ловит в окружающей нас  жизни сотни частностей и
соединяет  их в  стройный и мудрый  рассказ.  Нет ничего, чем  пренебрег  бы
сказочник, - будь то горлышко пивной бутылки, капля росы на пере, потерянном
иволгой, или  заржавленный  уличный  фонарь. Любая мысль -  самая  могучая и
великолепная - может  быть выражена  при дружеском  содействии этих скромных
вещей.
     Что толкнуло Андерсена в область сказки?
     Сам он  говорил,  что  легче всего  писат сказки, оставаясь  наедине  с
природой, "слушая ее голос", особенно в то время,  когда он отдыхал в  лесах
Зеландии, почти всегда  окутанных  неплотным туманом,  дремлющих  под слабым
мерцанием звезд. Далекий ропот моря,  долетавший в чащу этих лесов, придавал
им таинственность.
     Но мы также знаем,  что многие свои сказки Андерсен писал среди зимы, в
разгар  детских  елочных   праздников,   и   придавал  им  нарядную   форму,
свойственную елочным украшениям
     Что говорить' Приморская зима, ковры снега, треск огня в печах и сияние
зимней ночи - все это  располагает  к сказке. А может быть,  толчком к тому,
что Андерсен стал сказочником, послужил один случай на улице в Копенгагене.
     Маленький  мальчик играл  на подоконнике в  старом копенгагенском доме.
Игрушек было не так уж  много - несколько кубиков,  старая бесхвостая лошадь
из папье-маше,  много  раз  уже  выкупанная  и  потому  потерявшая  масть, и
сломанный оловянный солдатик.
     Мать мальчика - молодая женщина - сидела у окна и вышивала.
     В это время  в  глубине пустынной улицы со  стороны  Старого порта, где
усыпительно  покачивались  в  небе реи  кораблей, показался высокий  и очень
худой  человек  в черном Он  быстро шел  несколько  скачу^  щей  неуверенной
походкой, размахивая длинными руками, и говорил сам с собой.
     Шляпу он нес в руке, и потому был хорошо виден его большой покатый лоб,
орлиный тонкий нос и серые сощуренные глаза.
     Он  был  некрасив,  но  изящен  и  производил  впечатление  иностранца.
Душистая веточка мяты была воткнута в петлицу его сюртука.
     Если бы можно было прислушаться к бормотанию этого незнакомца, то мы бы
услышали, как он чуть нараспев читает стихи:
     Я сохранил тебя в своей груди, О, роза нежная моих воспоминаний .
     Женщина за пяльцами подняла голову и сказала мальчику.
     -  Вот  идет наш поэт, господин Андерсен. Под его колыбельную песню  ты
так хорошо засыпаешь.
     Мальчик  посмотрел  исподлобья на незнакомца  в черном, схватил  своего
единственного хромого  солдатика, выбежал  на улицу, сунул  солдатика в р>ку
Андерсену и тотчас убежал
     Это  был неслыханно щедрый  подарок.  Андерсен  понял  это. Он  воткнул
солдатика  в петлицу сюртука  рядом с веточкой мяты,  как орден, потом вынул
таток и слегка  прижал его к глазам,-очевидно, недаром друзья обвиняли его в
чрезмерной чувствительности.
     А женщина, подняв голову от  вышивания, подумала, как хорошо и вместе с
тем трудно было  бы ей жить с этим поэтом, если бы  она могла полюбить  его.
Вот говорят,  что даже ради  молодой певицы Дженни  Л\нд,  в которую он  был
влюблен  -  все звали  ее  "ослепительной  Дженни"  -  Андерсен  не  захотел
отказаться ни от одной из своих поэтических привычек и выдумок.
     А этих выдумок было много. Однажды он даже придумал  прикрепить к мачте
рыбачьей шхуны эолову арфу, чтобы слушать ее жалобное пение во время угрюмых
северо-западных ветров, постоянно дующих в Дании.
     Андерсен считал свою жизнь прекрасной и почти безоблачной, но, конечно,
лишь в силу детской своей жизнерадостности. Эта  незлобивость по отношению к
жизни обычно бывает верным признаком внутреннего богатства Таким людям,  как
Андерсен,  нет  охоты  растрачивать  время и  силы  на  борьбу с  житейскими
неудачами,  когда вокруг так явственно сверкает поэзия и нужно жить только в
ней, жить только  ею и не  пропустить то мгновение, когда  весна прикоснется
губами  к деревьям. Как  бы хорошо никогда не думать  о житейских невзгодах!
Что они стоят по сравнению с этой благодатной, душистой весной.
     Андерсену хотелось так думать и так жить, но действительность совсем не
была милостива к нему, как он того заслуживал.
     Было много,  слишком много огорчений  и обид, особенно в первые  годы в
Копенгагене, в  годы нищеты и пренебрежительного покровительства со  стороны
признанных поэтов, писателей и музыкантов.
     Слишком часто, даже в старости, Андерсену давали понять, что он "бедный
родственник" в  датской  литературе и что ему  -  сыну сапожника и бедняка -
следует знать свое место среди господ советников и профессоров.
     Андерсен говорил о себе, что за свою жизнь он выпил не одну чашу горечи
Его замалчивали, на него клеветали, над ним насмехались. За что?
     За  то, что  в  нем текла "мужицкая  кровь",  что он  не был  похож  на
спесивых и благополучных обывателей, за то, что он был истинный поэт "божьей
милостью", был беден, и, наконец, за то, что он не умел жить.
     Неумение  жить считалось самым тяжким пороком  в филистерском  обществе
Дании. Андерсен был  просто неудобен  в этом обществе - этот чудак, этот, по
словам философа Киркегора,  оживший  смешной поэтический  персонаж, внезапно
появившийся из  книги стихов и  забывший  секрет,  как  вернуться обратно на
пыльную полку библиотеки.
     "Все  хорошее  во мне  топтали  в грязь", -  говорил  о себе  Андерсен.
Говорил он и более горькие вещи, сравнивая себя с тонущей собакой, в которую
мальчишки швыряют камни, но не из злости, а ради пустой забавы.
     Да, жизненный  путь этого человека,  умевшего видеть по  ночам свечение
шиповника, похожее на  мерцание белой  ночи, и  умевшего  услышать  воркотню
старого пня в лесу, не был усыпан венками.
     Андерсен страдал  жестоко, и можно  только преклоняться перед мужеством
этого человека, не растерявшего на своем житейском пути ни доброжелательства
к людям, ни жажды справедливости, ни  способности  видеть поэзию  всюду, где
она есть.
     Он страдал, но он не покорялся. Он негодовал. Он гордился своей кровной
близостью к беднякам -  крестьянам и рабочим.  Он вошел  в "Рабочий союз"  и
первый из датских писателей начал читать рабочим свои сказки.
     Он становился ироничен и  беспощаден, когда дело касалось пренебрежения
к простому человеку,  несправедливости и лжи. Рядом с детской сердечностью в
нем жил едкий сарказм. С  полной силой он выразил его в своей великой сказке
о голом короле.
     Когда умер  скульптор Торвальдсен,  сын  бедняка  и друг  Андерсена, то
Андерсену была невыносима мысль, что за гробом великого мастера впереди всгх
будет напыщенно шествовать датская знать.
     Андерсен написал кантату на смерть Торвальдсена. Он  собрал на похороны
детей  бедняков  со  всего  Амстердама.  Эти  дети  шли  цепью  по  сторонам
похоронной процессии и пели кантату Андерсена, начинавшуюся словами:
     Дорогу дайте к гробу беднякам, - Из их среды почивший вышел сам..
     Андерсен писал о своем  друге поэте Ингемане, что тот разыскивал семена
поэзии на крестьянской земле. С гораздо большим правом эти слова относятся к
самому Андерсену. Он  собирал зерна поэзии с крестьянских полей, согревал их
у своего  сердца,  сеял  в  низких хижинах,  и  из  этих  семян вырастали  и
расцветали  невиданные   и  великолепные  цветы  поэзии,  радовавшие  сердца
бедняков.
     Были годы трудного и унизительного учения, когда Андерсену  приходилось
сидеть в школе за одной  партой с  мальчиками, бывшими  моложе  его на много
лет.
     Были годы  душевной путаницы  и  мучительных  поисков  своей  настоящей
дороги.  Сам  Андерсен  долго не знал,  какие  области искусства  сродни его
таланту.
     "Как горец  вырубает ступеньки в  гранитной скале,-говорил  о себе  под
старость  Андерсен,-так  я  медленно  и  тяжело  завоевывал   свое  место  в
литературе".
     Он толком не знал своей силы, пока поэт Ингемаи не сказал ему шутя: "Вы
обладаете драгоценной способностью находить жемчуг в любой сточной канаве".
     Эти слова открыли Андерсену самого себя.
     И   вот-на   двадцать   третьем   году   жизни-вышла  первая   подлинно
андерсеновская книга  "Прогулка на  остров  Амагер".  В  этой книге Андерсен
решил, наконец, выпустить в мир "пестрый рой своих фантазий".
     Легкий трепет восхищения  перед неведомым до  тех пор поэтом  прошел по
Дании. Будущее становилось ясным.
     На первый  же  скудный  гонорар  от  своих книг  Андерсен устремился  в
путешествие по Европе.
     Беспрерывные   поездки  Андерсена   можно  с   полные   правом  назвать
путешествиями  не только по  земле, но и  по  своим  великим  современникам.
Потому что, где бы Андерсен ни был, он всегда знакомился со  своими любимыми
писателями, поэтами, музыкантами и художниками.
     Такие знакомства  Андерсен считал  не только естественными,  но  просто
необходимыми. Блеск  ума и таланта великих современников Андерсена наполняли
его ощущением собственной силы.
     В  длительном  волнении, в постоянной смене  стран, городов,  народов и
попутчиков, в волнах "дорожной  поэзии", в удивительных встречах и не  менее
удивительных размышлениях прошла вся жизнь Андерсена.
     Он  писал всюду,  где его заставала жажда  писать. Кто  сочтет, сколько
царапин  оставило  его  острое-торопливое  перо на оловянных чернильницах  в
гостиницах Рима и Парижа, Афин и Константинополя, Лондона и Амстердама!
     Я упомянул  о  торопливом пере Андерсена. Придется  на минуту  отложить
рассказ о его путешествиях, чтобы объяснить это выражение.
     Андерсен писал очень быстро, хотя потом  долго п придирчиво правил свои
рукописи.
     Писал же он быстро потому, что обладал даром импровизации. Андерсен был
чистым образцом импровизатора.
     Импровизация  - это стремительная  отзывчивость  поэта  на  любую чужую
мысль, на  любой толчок извне, немедленное превращение этой мысли  в  потоки
образов  и  гармонических  картин  Она  возможна  лишь  при  большом  запасе
наблюдений и великолепной памяти
     Свою повесть  об Италии Андерсен написал как импровизатор. Поэтому он и
назвал  ее  этим   словом  -  "Импровизатор".  И,  может  быть,  глубокая  и
почтительная  любовь  Андерсена  к  Гейне  объяснялась  отчасти  тем,  что в
немецком поэте Андерсен видел своего собрата по импровизации
     Но вернемся к путешествиям Христиана Андерсена.
     Первое  путешествие  он  совершил  по  Каттегату, заполненному  сотнями
парусных кораблей. Это  была очень веселая поездка  В то  время в  Каттегате
появились  первые  пароходы.  "Дания"  и  "Каледония".  Они  вызвали  ураган
негодования среди шкиперов парусных кораблей.
     Когда пароходы, надымив на весь пролив, смущенно проходили сквозь строй
парусников, их подвергали неслыханным насмешкам. Шкипера посылали им в рупор
самые   отборные   проклятья.  Их  обзывали   "трубочистами",  "дьшовозами",
"копчеными хвостами")  и  "вонючими лоханками". Эта  жестокая морская распря
очень забавляла Андерсена
     Но плавание по Каттегату было не в счет. После него начались "настоящие
путешествия" Андерсена. Он много раз объездил всю Европу, был в Малой Азии и
даже в Африке
     Он познакомился  в Париже с  Виктором  Гюго и великой артисткой Рашель,
беседовал  с Бальзаком, был в гостях у Гейне.  Он  застал немецкого  поэта в
обществе молоденькой  прелестной  жены-парижанки,  окруженной  кучей  шумных
детей. Заметив  растерянность Андерсена (сказочник втайне побаивался детей),
Гейне сказал
     - Не пугайтесь. Это не наши дети. Мы их занимаем у соседей.
     Дюма водил Андерсена  по дешевым парижским  театрам, а однажды Андерсен
видел, как Дюма писал
     свой  очередной  роман,  то  громко  переругиваясь  с  его  героями, то
покатываясь от хохота
     Вагнер,  Шуман, Мендельсон, Россини  и Лист  играли для  Андерсена свои
вещи Листа Андерсен называл "духом бури над струнами".
     В Лондоне Андерсен встретился с Диккенсом. Они посмотрели друг другу  в
глаза Андерсен не выдержал, отвернулся и  заплакал То были  слезы восхищения
перед великим сердцем Диккенса
     Потом Андерсен был в гостях у  Диккенса в его маленьком доме на взморье
Во  дворе заунывно игол шарманщик-итальянец,  за  окном  в сумерках  блеснет
огонь  маяка,  мимо  дома  проплывали, выходя  УЗ  Темзы  в море,  неуклюжие
пароходы, а  отдаленный берег реки, казалось,  горел, как торф, -  то дымили
лондонские заводы и доки
     - У нас полон дом детей, - сказал Диккенс А4-дерсену, хлопнул в ладоши,
и  тотчас несколько  мальчиков и  девочек  -  сыновей  и  дочерей Диккенса -
вбежали в комнату, окружили Андерсена и расцеловали его  в  благодарность за
сказки
     Но чаще всего и дольше всего Андерсен быва I в Италии.
     Рим стал для него, как и для многих иностранных писателей и художников,
второй родиной
     Однажды Андерсен проезжал в дилижансе по Италии
     Была  весенняя  ночь, полная  крупных звезд  В дилижанс село  несколько
деревенских девушек  Было так темно, что пассажиры не могли рассмотреть друг
друга Но, несмотря на это, между ними начался шутливый разговор Да, было так
темно, что Андерсен заметил только, как поблескивали влажные зубы девушек
     Он начал рассказывать  девушкам о них самих. Он  говорил о них,  как  о
сказочных принцессах Он увлекся Он  восхвалял их  зеленые  загадочные глача,
душистые косы, рдеющие губы и тяжелые ресницы
     Каждая  девушка  была  по  своему  прелестна  в  описании  Андерсена  и
по-своему счастлива.
     Девушки смущенно смеялись,  но, несмотря на  темноту, Андерсен заметил,
как у некоторых из них блестели на глазах слезы. То были слезы благодарности
доброму и странному попутчику.
     Одна из девушек попросила Андерсена, чтобы он описал им самого себя.
     Андерсен был некрасив.  Он  знал  это.  Но  сейчас  он  изобразил  себя
стройным,  бледным  и обаятельным  молодым человеком с д^шой,  трепещущей от
ожидания любви.
     Наконец дилижанс остановился в глухом городке, куда ехали девушки. Ночь
стала еще  темнее. Девушки расстались с Андерсеном,  причем  каждая горячо и
нежно поцеловала на прощанье удивительного незнакомца.
     Дилижанс тронулся.  Лес шумел за его окнами  Фыркали  лошади, и  низкие
итальянские созвездия пылали над головой. И Андерсен был счастлив так,  как,
может быть,  еще никогда не был счастлив в  жизни. Он благословлял  дорожные
неожиданности, мимолетные и милые встречи.
     Италия покорила  Андерсена.  Он полюбил  в  ней  все.  каменные  мосты,
заросшие  плющом,  обветшалые  мраморные  фасады  зданий, оборванных смуглых
детей, померанцевые рощи, "отцветающий лотос"  -  Венецию, статуи  Латерана,
осенний  воздух,  холодноватый  и  пьянящий,  мерцание  куполов  над  Римом,
старинные холсты,  ласкающее  солнце  и  то множество  плодотворных  мыслей,
которые рождала Италия в его сердце.
     Умер Андерсен в 1875 году.
     Несмотря на частые  невзгоды, ему выпало на долю подлинное счастье быть
обласканным своим народом.
     Я не перечисляю тут всего, что написал  Андерсен. Вряд ли это нужно.  Я
хотел  только  набросать  беглый  облик  этого  поэта  и  сказочника,  этого
обаятельного  чудака,  оставшегося  до  самой  своей  смерти  чистосердечным
ребенком,  этого вдохновенного импровизатора и ловца  человеческих  душ  - и
детских и взрослых
     Он был поэтом  бедняков,  несмотря  на то, что короли  считали за честь
пожать его сухощавую руку
     Он был простонародным певцом. Вся его  жизнь свидетельствует о том, что
сокровища подлинного искусства заключены  точько в сознании народа и  нигч.е
больше.
     Поэзия насыщает сердце народа  подобно тому, как мириады капелек  влаги
насыщают  воздух над  Данией. Поэтому,  говорят, нигде  нет  таких широких и
ярких радуг, как там.
     Пусть  же  эти  радуги почаще сверкают,  как  многоцветные триумфальные
арки, над могилой сказочника Андерсена и над кустами его любимых б