- стена, камни которой останутся здесь недвижными до кон-
ца мира.
   1909
 
   ГЕННИСАРЕТ
 
 
   В Вифлееме, в подземном приделе храма Рождества, блещет среди мрамор-
ного пола, неровного от времени, большая серебряная звезда. И вокруг нее
- крупные латинские литеры, твердая и краткая надпись:
   Hie de Virgine Maria lesus Christus natus est.
   В приделе, как и подобает пещере, бедно. Но огнями, серебром,  самоц-
ветами переливаются над звездою неугасимые лампады. Там, наверху -  жар-
кое и веселое солнечное утро, пестрота и крик восточного базара. Здесь -
холод, сумрак, благоговейное молчание:
   Hie de Virgine Maria lesus Christus natus est.
   Есть древние пергаменты, называемые палимпсестами, - хартии, письмена
которых полустерты или покрыты чем-либо, чтобы, на месте их, можно  было
начертать новые. В Вифлееме чувствуешь, прозреваешь то драгоценное, пер-
вое, что сохранилось на его священном палимпсесте. В царские одеяния об-
лекли рожденного здесь, царям, путеводимым  звездою,  повелели  принести
ему, лежащему в яслях, венцы свои, злато, ливан,  смирну,  и  легендами,
прекраснее которых нет на земле, расцветили сладчайшую из земных поэм  -
поэму его рождения. Но, когда благоговейно склоняешься над нею в Вифлее-
ме, проступает простое, первое.
   Назарет - детство его. Там протекло оно в тишине, в безвестности. Там
огорчали и радовали его игры со сверстниками, там ласковая  рука  матери
чинила его детскую рубашечку... Ветхие пергаменты Назарета  остались  во
всей своей древней простоте. Но скудны и чуть видны письмена,  уцелевшие
на них! И великую грусть и нежность оставляет в  сердце  Назарет.  Помню
темные весенние сумерки, черных коз, бегущих по каменистым уличкам,  тот
первобытно-грубый каменный водоем, к которому  когда-то  приходила  она,
помню ее жилище, маленькое, тесное, пещерное, полное вечерней тьмы, пус-
тующее уже две тысячи лет... Как полевой цветок, мало кому ведомый,  вы-
росший из случайно занесенного ветром семени  в  углу  покинутого  дома,
расцвела и здесь легенда, может  быть  самая  прекрасная,  самая  трога-
тельная: без огня, по бедности родителей, засыпал Божественный младенец;
мать сидела у его постельки, тихо заговаривая, убаюкивая его; а чтобы не
было скучно и жутко ему в наступающей ночи, светящиеся мушки по  очереди
прилетали радовать его своим зеленым огоньком.
   А страна Геннисаретская, где прошла вся молодость его, все годы  бла-
говествования, все те дни, незабвенные до скончания века, для них  же  и
был он в мире, - она совсем не сохранила зримых следов его. Но нет стра-
ны прелестнее, и нигде так не чувствуется он!
   В ясный вечер, при заходящем солнце, подходим  мы  к  Геннисарету  по
Иорданской долине. Все дико, голо, просто вокруг: и в долине, и по каме-
нистым предгориям, обступившим ее, - серо-коричневым, в  золотисто-рыжих
пятнах по склонам, где от солнца выгорели травы. Тропинка ведет нас сре-
ди желтого, уже созревшего и подсохшего ячменя. За ним - прибрежная  де-
ревушка, глиняная, без единого деревца, кажущаяся необитаемой. Пройдя по
серым пескам, на которых стоит она, увидали мы водную равнину  чудесного
зеленого тона, теряющуюся в горной дали, замкнутой неясной громадой  пе-
гого Гермона.
   Солнце было за горами. Свет его гаснет здесь быстро, а как только  он
гаснет, с гор срывается недолгий, но сильный ветер.  И  темнеющее  озеро
уже шумело от крупной зыби. Четыре гребца наших поспешили кинуть  весла,
вздернуть парус и привалиться к бортам, затянув  что-то  тоскливо-безза-
ботное. Ветер ударил в парус, крепко накренил его, - и  мы  понеслись  в
сумрак, на дальние огоньки Тивериады, рассыпанные под черной горою, сту-
кая днищем по волнам, черпая воду. Я крикнул, чтобы ослабили парус:  эти
полуголые, худые, загорелые галилеяне, в своих войлочных круглых колпач-
ках, прикрывающих только макушку, крикнули что-то в ответ.  "Становилось
темно, а Иисус не приходил к ним. Дул сильный  ветер,  и  море  волнова-
лось..." Да, да, это было здесь! Он дышал этим мягким,  сильным,  благо-
вонным ветром! - Через час мы были уже в Тивериаде, маленькой, тесной  и
грязной, где лишь один сносный приют - старый латинский монастырь на са-
мом берегу.
   От Тивериады кесарей ничего не осталось. Француз-настоятель,  пригла-
сивший нас ночевать в монастыре, а перед сном выйти на кровлю, с которой
далеко видно было успокоенное в лунном свете озеро, жаловался: они изне-
могают от скуки и тропического зноя в этом навозном местечке; вокруг них
- пустыня; от Магдалы сохранилось только название; от Капернаума - груды
камней, где итальянцы-монахи ведут раскопки; в Табхе всего пять  человек
братии... "Это близ Капернаума, на северном берегу?" - Да, да, -  сказал
настоятель, глядя на туманные предгория Гадаринские, за озеро. Луна сия-
ла - высоко-высоко. Все озеро было в  светлом,  тончайшем  пару.  Знойно
звенели внизу ночные цикады - на пыльных кустарниках, на столетних  при-
дорожных кактусах. Тивериада спала...
   Мне долго не давал уснуть козленок, жалобно плакавший где-то  по  со-
седству. В маленькое окошечко, пробитое в каменной стене почти  под  по-
толком, белело сквозь железную решетку лунное небо. В полутемной  жаркой
келье беззвучно плакали москиты. Блохи же Тивериады упоминаются  даже  в
путеводителях... Но я поминутно говорил себе: я в  Тивериаде!  Эта  ночь
была одной из счастливейших во всей моей жизни.
   Ранним утром мы поплыли в Капернаум. Озеро  недолго  дышало  утренней
свежестью. Вот уже растянули белый парусиновый навес над лодкой, - и  он
озаряет лица. Солнце все ослепительней и жарче. Озеро штилеет. Желто-ры-
жие верхи предгорий Гадаринских делают водные зеркала у берегов  золоты-
ми. Вода же под лодкой - зеленая, прозрачная, кажется бездонной.  Гребцы
дружно работают, и от поворачивающихся в воде весел извиваются, уходят в
глубину как бы толстые змеи медянки с серебряными брюхами. Пот уже  гра-
дом льет с красных лиц гребцов. Они - рыбаки, в лодке лежат  их  сети...
"Проходя же близ моря Галилейского, он увидел двух братьев, Симона,  на-
зываемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море..." Раз-
ве не мог призвать он и этих? Они еще несколько раз налегают на весла  -
и поднимают их: лодка, чуть журча, добегает до берега. Мы выходим и  ог-
лядываемся. На берегу, среди колючих кустарников и розовых  цветов  оле-
андра, - груды белых камней, колонн: это и есть развалины знаменитой си-
нагоги Капернаумской, куда столько раз, в такие же знойные  дни,  входил
он, теснимый народом, искавшим коснуться его. Тишина, солнце, блеск  во-
ды. Сухо, жарко, радостно. И вот он, с раскрытой головою, в белой  одеж-
де, идет по берегу, мимо таких же рыбаков, как наши  гребцы...  Симон  и
Петр, "оставив лодку и отца своего, тотчас последовали за ним"...
   Табха между Капернаумом и Магдалой. Мы опять поплыли  мимо  невысоких
холмов в тех же бурых, выгоревших травах. Возле Табхи единственное живое
место этой пустыни: в озеро впадает источник, дающий о себе  знать  нес-
колькими эвкалиптами и посевами в долинке меж холмами.  Под  эвкалиптами
черный мальчик пасет десяток черных вислоухих коз  с  колокольчиками  на
шее. Это стадо братии. А приют ее - на холме,  рядом:  нечто  вроде  ма-
ленькой крепости, два-три здания из дикого камня  за  высокими  стенами.
Настоятель здесь старик-немец, чистота и порядок у него немецкие. Встре-
тил он нас, сожженных зноем, сдержанно, но  приветливо,  комнаты  дал  в
нижнем этаже, самые прохладные, выходящие на большую каменную террасу, в
садик по скату холма, усыпанный гравием, испещренный легкой тенью  свет-
лой, сквозной зелени перечных  деревьев,  нежнейших  мимоз  и  нежнейших
хвойных пород - серебристо-голубых, легких, как пух. Среди них  поднима-
лись две-три пальмы, чернели молоденькие кипарисы, цвели розы, ворковали
дикие горлинки, наслаждаясь солнечным затишьем... И, оставшись  один  на
террасе, я взял с каменного стола лежавшее на нем Евангелие, развернутое
как раз на тех страницах, что говорят о море Галилейском. Теперь оно бы-
ло предо мною. Воздушно-зеленое, во всей тропической мягкости своей, оно
тонуло, млело в серебристом полуденном свете, теряясь на юге.
   Как сладок, как ласков здесь изредка набегающий,  теплый  от  дыхания
затуманенных зноем гор, сильный южный ветер! Как широко, все сгущаясь  и
темнея, бежит перед ним лиловая зыбь по зеркалам у берегов,  где  светит
золото предгорий! Как долго, как дремотно кланяются после него  кипарисы
и шелестят вайи пальм, напоминая о Египте, сохранившем  его  драгоценную
жизнь в младенчестве!
   1911