ы. Сумрачны стали купола Мечети и Гроба. Темным  вет-
хозаветным Богом веет в оврагах и провалах вокруг нищих останков велико-
го города. Или нет, - даже и ветхозаветного Бога здесь нет:  только  ве-
янье Смерти над пустырями и царскими гробницами,  подземными  тайниками,
рвами и оврагами, полными пещер да костей всех племен и  народов.  Место
могилы Иисуса задавлено чернокупольными храмами. Мечеть Омара похожа  на
черный шатер какого-то тысячелетия тому назад исчезнувшего с лица  земли
завоевателя. И мрачно высятся возле нее несколько  смоляных  исполинских
кипарисов...
   "Се оставляется вам дом сей пуст..."
 
 
   III
 
   На Сионе за гробницей Давида видел я провалившуюся могилу, густо  за-
росшую маком. Вся Иудея - как эта могила.
   Я был в Вифлееме и Хевроне. Путь до Вифлеема самый живой из всех  Иу-
дейских путей. Я ехал утром, и в жарком блеске утреннего солнца и  золо-
тисто-синего воздуха тонули горы и долины на востоке, горячо и ярко  бе-
лело шоссе передо мною, весело зеленели посевы по красноватым  перевалам
вокруг, в садах миссий ворковали дикие голуби. И вспоминались сады и ви-
ноградники Соломона:
   - Цветы показались на земле; время пения  настало,  и  голос  горлицы
слышится в стране нашей... Встань, возлюбленная моя! Выйдем в поле,  по-
будем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустились  ли
виноградные лозы...
   Как голос Жениха-Христа, обращенный к Невесте-Церкви, понимала  древ-
няя церковь этот сладкий весенний зов: "Встань, возлюбленная моя!" Но не
ко всей ли земле был обращен этот зов?
   По пути в Вифлеем зеленели когда-то сплошные сады, где "деревья опус-
кали цветы долу, воды цистерн выходили из краев и на  всех  ветвях  пели
птицы, приветствуя проходящую с младенцем на руках Марию..."
   Вифлеем - жизнь, воздух, солнце, плодородие; его тесно насыпанные  по
холмам палевые кубы смотрят на восток, на  солнечно-мглистые  дали  Моа-
витских гор, от которых некогда пришла кроткая праматерь Давида Руфь.
   Но за Вифлеемом - пустыня. Целый день только глинистые  ковриги  гор,
усеянные круглыми голышами, да кремнистые долины. А ведь эта ржавая зем-
ля, перемешанная со щебнем, ведь это и есть Страна Обетованная,  страна,
что родит теперь больше всего дикого маку. Точно фиолетово-красные озера
стоят в долинах среди гор, усыпанных голышами. Точно сперва кровавый,  а
потом каменный ливень прошел по этой стране...
   Водоемы Соломона! Я ждал их с волнением - и вот увидел наконец. Влево
от дороги стоят руины зубчатой сарацинской крепости. За ней вход в новую
глухую, мертвую долину. И уступами лежат в этой  долине  три  гигантских
цистерны. Первая суха, пуста. Во второй половина покатого дна чуть прик-
рыта бирюзовой водой. В третьей покрыто все дно.  Густые  зеленые  кудри
дикого плюща виснут со стен. Сквозь них шелковисто и  дремотно  шумят  в
тишине серебристые каскады. И заунывно-равнодушно наигрывает на плакучей
свирели мимо проходящий пастух, зорко поглядывая на черных  коз,  рассы-
панных среди голышей по окрестным обрывам. Маленькое, совсем черное  ли-
цо, женственно обрамленное шерстяным платком под двойным шерстяным обру-
чем. Маленькая вьющаяся бородка, огненные глаза. Грубые бедуинские  баш-
маки. На худое тело надета белая рубаха до колен, подпоясанная  платком.
На плечи накинута траурная шерстяная хламида, белая в черных полосах. За
плечами - кремневое ружье... Совсем не о Соломоне напоминает этот  пото-
мок Измаила и Агари! Жизнь совершила огромный круг, создала на этой зем-
ле великие царства и, разрушив, истребив их, вернулась к первобытной ни-
щете и простоте...
   Перед вечером видел я еще один след Иудеи. Ехали мы опять по  долине,
и проводник указал мне на пещеру у подошвы холма - на "пещеру  Иеремии".
Я свернул к ней. Вечер был мирный, с нежно синеющими  далями,  -  летний
вечер на юге России. Возле пещеры цвел куст  дикого  шиповника.  Стрелой
вылетел из нее шакал, мелькнул лисьим хвостом и,  вскочив  на  пригорок,
сел и навострил уши. На земле, при входе в  пещеру,  закопченной  дымом,
валялись пестренькие крылышки съеденной совки...
   Под Хевроном холмы живописней. Все они опоясаны рядами террас, на ко-
торых зеленеют старые дубы, сереют старые сливы, лежат толстые лозы  ха-
наанского винограда. Но чувствуется одно: приближаясь к  первой  столице
Иудейского царства, все более углубляешься в страну ветхозаветных кочев-
ников. Повстречался караван. Медленно двигались высокие верблюды,  важно
выгнув свои тонкие шеи, откинув маленькие головки с темными умными  гла-
зами и показывая большие продольные ноздри. Несколько черных  оборванных
разбойников шло сзади...
   А Хеврон - это дикое мусульманское гнездо, серый каменный  поселок  в
узкой Долине Возлюбленного. Базарная уличка его стара и грязна несказан-
но. Пройдя ее, поднимешься на взгорье. Там одиноко стоит нечто вроде ма-
ленькой крепости, где почиют Авраам и Сарра - прах равно священный хрис-
тианам, мусульманам и иудеям. Но мальчишки все-таки  швыряют  камнями  в
подходящих к нему поклонников немусульман, травят их собаками...
   В Греции, Риме, Египте историческая жизнь почти не прерывалась. Гибли
и они в свой срок. "И зарастали дворцы их колючими растениями,  крапивой
и репейником - твердыни их; и  были  они  жилищем  шакалов,  пристанищем
страусов; и звери пустыни встречались в них с дикими кошками,  и  демоны
перекликались друг с другом". Но мешало ли это возникновению среди  раз-
валин новых царств?
   Не то было в Иудее.
   В мире нет страны с более сложным и кровавым прошлым. В списках древ-
них царств  нет,  кажется,  царства,  не  предавшего  Иудею  легендарным
бедствиям. Но в Ветхом Завете Иудея все же была частью исторического ми-
ра. В Новом она стала такою пустошью, засеянной костями, что могла срав-
ниться лишь с Полем Мертвых в страшном  сне  Иезекииля.  Ее  необозримые
развалины ужаснули самого Адриана. Что Навуходоносор перед Титом или Ад-
рианом! Навуходоносор "пахал Сион". Тит "выше стен" загромоздил его тру-
пами. Приближение его было приближением воинства Сатанаила. Тучи сгусти-
лись, спустились над храмом Соломона, и, в гробовом молчании, сами собой
распахнулись бронзовые двери его, выпуская воинство Иеговы. "Мы уходим!"
- сказал Иудее неведомый голос. А при Адриане внезапно распалась гробни-
ца Давида, и "волки и гиены с воем появились на улицах пустынного  Иеру-
салима". То был знак близкого возмездия за последнее отчаянное восстание
иудеев, перебивших на Кипре около трехсот тысяч язычников, в ветхозавет-
ной ярости пожиравших мясо убитых, сдиравших с них кожу на  одежды...  И
чудовищно было это возмездие!
   Оно было исполнением пророчеств. Да замрет в Иудее "голос торжества и
голос веселия, голос жениха и голос невесты". Да не останется  камня  на
камне от великого, стократ погибавшего в крови и  пламени  Города  Мира.
Ибо на долгий, долгий срок земля его, вся пропитанная кровью, должна бы-
ла стать "терном и волчцами".
   Жить обычной жизнью после всего того страшного, что  совершилось  над
ней, Иудея не могла. Долгий отдых нужен был ей. Пусть исчезнет с лица ее
всякая память о прошлом. Пусть истлеют несметные кости, покроются  маком
могилы. Пусть почиет она в тысячелетнем забвении,  возвратится  ко  дням
патриархов...
   И она возвратилась.
   1908
 
   КАМЕНЬ
 
   I
 
   Открыв глаза, почему-то с особенной радостью увидал я нынче  открытое
окно своей холодной каменной комнаты. На аршин от окна - высокая  желто-
ватая стена соседнего дома. Ранний солнечный свет золотит ее, заглядыва-
ет и ко мне. Где-то внизу по-деревенски блеет коза, где-то вверху разда-
ются звонкие голоса детей, собирающихся в школу. Вдали, на базарах, вос-
торженно рыдает осел.
   Холодно и на крыше, но ослепительное солнце, только  что  поднявшееся
из-за Моавитских гор, над  долинами,  затопленными  светлым  паром,  уже
пригревает одежду, руки. Прян утренний запах тлеющего на очагах  кизяка,
его горячего дыма, выходящего из труб  прозрачным,  дрожащим.  В  тишине
слышен плеск бурдюков, опускаемых из окон в зеленую  воду  водоема,  еще
полного густой тени; слышен зычный крик  водоносов,  бегущих  по  крытым
уличкам базаров, говор и дробный стук копыт на площади  возле  цитадели.
Весело верезжат и носятся несметные стрижи над розово-желтой кровлей го-
рода, над ее опрокинутыми каменными и глиняными чашами, и вокруг черного
купола Гроба. Жарко блещет полумесяц на великолепной мечети Омара, такой
одинокий среди окрестной старины и бедности.
   Стук копыт - это приводят лошадей для туристов и паломников  европей-
цев. Европейцы живут по отелям, католическим и  протестантским  миссиям,
осматривают святыни почтительно и спокойно. А говор - это говор  русских
мужиков и польских евреев, идущих плакать. Одни будут лить слезы у  Гро-
ба, другие - у Стены Плача, уцелевшей от храма Иеговы. Русские  живут  в
скучных казенных корпусах Православного Общества за Западными  воротами.
А евреи ютятся в трущобах южного квартала и плачут у  останков  древнего
Сиона, нарядившись в бархатные халаты и польские шапки из остистого  ме-
ха, под которыми видны на затылках ермолки, а на висках огромные  завит-
ки.
   Вс„ те, что спешат к мечети Омара, Стене Плача или просто на  базары,
неминуемо должны пройти по улице Давида. В этом длинном каменном коридо-
ре, уступами спускающемся под уклон, в этих тесных и пахучих рядах  ста-
рого Востока течет непрерывная река - ослов, патеров, имамов, верблюдов,
женщин, турецких солдат, бедуинов и паломников всех исповеданий.  Своды,
холсты и циновки делают его тенистым, но кое-где между ними видно  яркое
небо, пыльно-золотистыми столпами прорезывается солнце, и  даже  в  тени
чувствуешь, как быстро приближается жаркое палестинское утро. Вот сереб-
ром блеснули в этой живой солнечной полосе  две  белые  женские  фигуры,
вот, напомнив Яффу, промелькнул в ней старик,  курчаво-седой,  черно-си-
зый, с толстыми губами, тонкими борцами и раскрытой грудью,  под  черным
платком и в пастушеской пегой хламиде; вот ярко озаренный угол какого-то
вросшего в землю дома, сложенного из обломков дикого камня  и  древнеев-
рейского мрамора, с травой на карнизе - над входом в мясную лавку... Все
сильнее и радостнее чувствуется близость к какому-то далекому радостному
утру дней Иисуса...
   Один из переулков налево весь состоит из лавок с крестиками и  образ-
ками. Дальше калитка в каменной ограде, а за ней каменный  двор,  полный
жаркого солнца, стиснутый стенами греческих и латинских подворий и само-
го храма. Мраморная паперть его занята торговцами, разложившими  на  ней
все те же кипарисные и перламутровые крестики, четки и раковинки. И этот
двор, храм - это-то и есть "Юдоль Мертвых". Некогда она лежала  вне  го-
родских стен, была пустошью, служила для свалки нечистот и крестной каз-
ни. Потом стала величайшей святыней мира. И владели ею то Рим, поставив-
ший над могилой распятого храм Венеры, то Византия, то Хозрой, то  Омар,
то Готфрид, то султаны Стамбула...
   Фасад храма сер и тяжел. Входы его в больших глубоких  сводах,  укра-
шенных обветшалыми барельефами.
   Один грубо заложен камнями. Другой широко  зияет  темнотой,  усеянной
цветными огоньками лампад. Два старинных решетчатых окна во втором ярусе
слишком малы, незаметны по сравнению с фасадом. И фасад  кажется  частью
слепой крепостной стены. Толпой выходят русские мужики и бабы,  оборачи-
ваются, кланяются до земли и, встряхнув волосами, вздыхая и вытирая  по-
лами заплаканные глаза, идут бродить по базарам... Злорадно  верезжат  и
черными стрелами носятся вокруг горячо нагретых стен стрижи... Снисходи-
тельно-ласково, притворно-сердито воркуют голуби на выступе карниза...
   В портале, на широких нарах, курят, пристально глядя на шахматы,  ту-
рецкие солдаты. Дальше - сумрак первого притвора,  и  среди  исполинских
погребальных свечей, на низком помосте, под балдахином, увешанным  доро-
гими разноцветными лампадами, - желто-розовая плита:  Камень  Помазания.
Налево - ротонда под колоссальным несведенным куполом, детски  расписан-
ным облаками, лазурью, ангелами. Посреди -  часовня  песочного  мрамора,
вся в блестящих окладах и горящих лампадах. У входа ее горят  разноцвет-
ные свечи, перевитые сусальным золотом, выше роста человеческого...  Вот
он, этот жуткий погребальный Вертеп, такой тесный, что в нем трудно  по-
вернуться, и настолько залитый светом, что в нем  слепнешь  и  не  сразу
разглядишь у стены направо низкую лежаночку из мрамора! А к ней-то и те-
кут со всего мира, ее-то и кропят ежечасно розовой водой, над  ней-то  и
пылают пятьдесят лампад и целые костры восковых свечей...
   После жара и блеска Вертепа, сумрачно кажется в Ротонде. Тут  с  утра
до вечера - сплошной крестный ход, давка, слезы, рыдания, служба на всех
языках. Служат и в греческом соборе, рядом, и в католических приделах, и
на Голгофе - маленьком темном алтаре, куда поднимаются из преддверия Ро-
тонды по мраморной лестнице. Служат и в дальних  подземных  храмах,  где
стоит вечная ночь, мрак, озаренный лампадами, и холод могилы... И  всюду
золото, иконостасы, драгоценные камни, образа всех времен  и  всяческого
письма, ладан, распятия, статуи Мадонны...
   "На горе сей пьют радость, пьют вино!"
 
 
   II
 
   Но еще более горькая радость - у Стены Плача,  у  останков  святилища
Иеговы.
   Если не свернешь с улицы Давида к Гробу и пройдешь немного  ниже,  то
необходимо свернешь вправо, в узенькие и жаркие трущобные ходы, что  ус-
тупами приводят в глухой длинный закоулок. С трех  сторон  замыкают  его
стены каменных домишек. С четвертой, - если стать  лицом  к  востоку,  -
громадная крепостная стена: Стена Плача, остаток укреплений вокруг храма
Соломона, а теперь часть стен вокруг мечети Омара.
   По утрам здесь тень. Зелень нескольких акаций радует глаза,  отвыкшие
в Иерусалиме от зелени. Радостными синими глазами глядит сверху небо. Но
под стеной, под ее золотистыми камнями,  отшлифованными  мириадами  уст,
стоит немолчный стон, дрожащий гнусавый вой, жалобный ропот и говор.  Он
то замирает, то возрастает; то сливается в нестройный хор, то делится на
выкрики. Женщины, накрытые шелковыми шалями, прислоняют к стене головы и
бормочут ей свои жалобы покорно и несмело. Мужчины, прижавшись к ней ле-
вым плечом, держат в левой руке старинные молитвенники, а правую прости-
рают к верхним камням. Они быстро-быстро  читают,  выкрикивают  какие-то
заклинания и страстно молят, ищут кого-то в ясном небе. Они  в  отчаянии
опускают веки, поднимают брови и, стеная, раскачиваются... И вдруг опять
оживают, раскрывают заблестевшие глаза... И в то время, как одни  хвата-
ются за головы, топают ногами и рыдают, другие жадно покрывают поцелуями
стену, с восторженными воплями подскакивают и бьют в ладоши...
   Сколько здесь круглоликих, огнеглазых юношей с черно-синими  пейсами,
в одеждах испанских евреев, и тонконогих, худосочных старцев, точно сбе-
жавших из Долины Иосафата! Лица их бледны как смерть,  головы  закинуты,
большие выпуклые веки сомкнуты, крутые серые пейсы и белые длинные боро-
ды трясутся. Страшно то, что эти библейские покойники наряжены - в новые
меховые шапки сверх ермолок и в алые бархатные халаты, которые открывают
жидкие ноги в белых чулках и погребальных туфлях. Но еще страшнее, когда
они, на вечерних литаниях в пятницу, соединяют свои  дрожащие  голоса  в
один мучительный вопль, отвечая предстоящему.
   - Ради чертогов покинутых! - скорбным тенором восклицает предстоящий.
   - Одинокие, сидим мы и  плачем!  -  жалобно,  фальцетами  вскрикивают
старцы.
   - Ради чертогов разрушенных...
   - Одинокие, сидим мы и плачем!
   - Ради стен ниспровергнутых...
   - Одинокие, сидим мы и плачем!
   - Молим тебя, умилосердись над Сионом, - запевает предстоящий.
   - Собери чад Иерусалима! - подхватывают старцы.
   - Поспеши, поспеши, искупитель!
   - Да воцарится на Сионе мир и радость!
   - И опять расцветает жезл Иесея!
   Но уже никогда, никогда не расцвести ему снова ветхозаветными  цвета-
ми! Разве может забыть земля о том незабвенном утре две тысячи лет  тому
назад, когда вошел отрок в Назаретскую синагогу?
   "Ему подали книгу пророка Исаии; и он, раскрыв ее, нашел  место,  где
было написано: Дух Господен на мне, ибо он помазал меня  благовествовать
нищим и послал меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать  пленным
освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу..."
 
 
   III
 
   Мечеть Омара цветет над нищей и нагой Иудеей во всем богатстве и  ве-
ликолепии своих палевых кафель, голубых  фаянсов,  черно-синего  купола,
громадного мраморного двора и тысячелетних кипарисов.
   Даже из-за Мертвого моря, с первых уступов Моава, видна она. В  зной-
ном неоглядном просторе открываются оттуда огнем горящие на юге и теряю-
щиеся в блеске неба и солнца воды, поглотившие Содом и Гоморру; за  ними
- таинственная светоносная Аравия. На севере, в глубине бесконечных  из-
вилистых долин, - Иерихон. Маленьким оазисом темнеет  он  в  пустыне,  у
слоистого подножья Иудейских гор. Выше, среди их голых желто-серых пере-
валов и впадин, как модель аравийской  крепости,  лежит  Иерусалим  -  и
тускло блестят над ним купола мечети и Гроба. И от Аравии, из-за  Иорда-
на, с морских побережий - отовсюду стекаются к стенам  и  святыням  этой
крепости пути поклонников всех стран и народов. Мечеть  -  первая  Кебла
Ислама. Сам пророк заповедал молиться, обратясь лицом к Камню Мориа, ны-
не покрытому ею: Мекка стала Кеблой позднее, уже  после  его  смерти.  И
"пилигрим, вступивший за священную ограду мечети и поклонившийся  Камню,
один получает награду, равную награде тысячи мучеников, ибо здесь молит-
вы его так близки к Богу, как если бы он молился на небе".
   Черномазый араб-часовой, в феске и синей турецкой форме, с  карабином
на плече, медленно бродил возле старых крепостных ворот, когда мы, спус-
тясь по улице Давида, несмело остановились возле них. Еще очень  недавно
великих трудов стоило не только войти, но даже заглянуть во двор  Святи-
лища, а сто лет тому назад за это платили жизнью. Теперь часовой  только
покосил своими голубоватыми белками, только блеснул огненно-черным зрач-
ком.
   Близился полдень, странным металлическим светом блистали  (в  пролеты
длинной отдельно стоящей прямо против ворот колоннады) грани этой огром-
ной мечети, вознесенной на мраморный  помост  среди  ослепительно-белого
простора каменного двора. Древние кипарисы стражами  стояли  возле  нее.
Несколько ветхозаветных олив раскидывались там и  сям  своими  серебрис-
то-пыльными пущами над плитами двора, проросшего  тонкою  бледно-зеленой
травой. Под одной из олив, прямо, по-женски, вытянув  ноги,  сидели  две
благочестивые мусульманки, закутанные в легкие бледно-розовые покрывала.
Голуби, трепеща и свистя крыльями, падали порою на горячие  ступени  по-
моста. Но казалось, что уже давно-давно не ступала в этом светлом  дворе
нога человеческая, - что в каком-то заповедном царстве растут эти черные
картинные деревья и блистают чистотой эти каменные плиты.  Мертвенно-хо-
лодно сияли вечно-свежие краски мечети, возвышавшейся в своем  азиатском
великолепии среди света и зноя, под слегка аспидным аравийским небом.
   Она царит надо всем, что вокруг нее, и вся на  фоне  этого  неба.  Ее
длинный восьмиугольник, весь из золотистых  мраморов,  и  нежно-лазурный
барабан, поддерживающий купол, все это немного приземисто по сравнению с
величиной темно-синего свинцового полушария, рубчатого сарацинского  ку-
пола, увенчанного необычно большим золотым серпом луны с  соединяющимися
острыми концами. По-аравийски сумрачная вверху,  по-дамасски  блистающая
инкрустациями снизу, мечеть резко глядит в пролеты колоннады.
   Мы поднялись на помост. И тогда мечеть  еще  ослепительнее  предстала
перед нами своей громадой. Почти правильная полусфера  купола  чуть-чуть
заострена на вершине, чуть-чуть вогнута у ос