Анатолий ТОСС
   ФАНТАЗИИ ЖЕНЩИНЫ СРЕДНИХ ЛЕТ

OCR: Ихтик (г. Уфа) Ihtik@ufacom.ru


Анонс

   Книги Анатолия Тосса - событие в мировой литературе.  Его  творчество
продолжает великие традиции Тургенева, Бунина, Набокова.
   Роман безжалостно бередит наши раны, заставляя вновь и вновь страдать
от любовной муки, переживать измены и предательства, любить и надеяться,
ненавидеть и убивать.

Предисловие

   Обложка, конечно, не самая удачная, особенно текст на ней. И ненужное
сравнение с классиками, и то, что роман "бередит наши раны". Для чего  ж
еще-то романы пишутся? Именно  чтобы  безжалостно  бередить  наши  раны.
Впрочем, здесь немного другой случай. Здесь все-таки роман  для  чтения.
Слишком уж он сюжетен. Причем, автор  поставил,  на  мой  взгляд,  некий
эксперимент: взял все "коммерческие" жанры  сразу  -  триллер,  любовную
мелодраму,  фантастику,  разбавил  все  это  интеллектуально-философским
наполнителем, перемешал  и  поместил  в  одну  книгу.  Как  ни  странно,
гремучий  коктейль  Молотова  удался.  Автор  не  ошибся  в  пропорциях.
Анатолий  Тосс  увлекает  и  скучающую   домохозяйку,   и   высоколобого
книжника-интеллектуала,  и  капризную  студентку.  Будучи  многослойным,
многоуровневым, но в то же время абсолютно целостным, единым, роман  для
каждого приберег что-то свое, сугубо личное. Например, в романе есть еще
и вставные новеллы  -  так  они  и  вовсе  удивительны.  Судят  доктора.
Экспериментатора, так сказать. Он говорил пациенту (которого перед  этим
долго и тщательно выбирал): вы неизлечимо  больны.  Вам  осталось  ровно
пять месяцев. А все подопытные его были людьми  творческих  профессий  -
ученые, художники, литераторы... Один впал в депрессию, даже узнав,  что
не болен, все равно не смог оправиться. С другим тоже что-то подобное, а
вот третий, наоборот, - узнав, что жить осталось недолго,  отбросил  все
ненужные заботы, полностью самовыразился, создал лучшее, что  мог,  и  -
счастлив. Увы, процент оказался невелик,  доктор  на  скамье  подсудимых
только из-за этого и переживает. Притча. В духе Фридриха Дюрренматта. Но
каков финал, каков приговор! Смертная  казнь,  разумеется.  С  отсрочкой
приговора. Ровно на  один  год.  Другая  новелла  -  о  городе,  где  не
существует время.  Просто  не  существует.  Физически.  Еще  одна  -  об
оживших, овеществленных воспоминаниях. Точнее, только  об  одном,  самом
главном за всю жизнь, и ожившим  ненадолго.  Там  тоже  красивый  финал.
Мужчина и женщина. Были друг для друга всем, да по дурости раскидало их.
И вот, приняв средство, оживляющее их воспоминания, оказываются  вдвойне
вместе - наяву и в прошлом.
   Все новеллы - о времени. О попытках его обмануть. О  том  же  и  весь
роман. О том, как надо обманывать время. Сизиф и Время,  как  в  древнем
мифе. Хотя начинается все смесью триллера (в духе Жапризо)  и  отчаянной
любовной  истории.  То  ли  древний  замок,  то  ли  санаторий,  то   ли
сумасшедший дом. В нем женщина,  читающая  книги  -  оттуда,  кстати,  и
вставные новеллы. То ли вспоминает она, то ли бредит. Но начинается  все
с любви, а закончится должно убийствами. В сущности,  так  и  будет,  но
автор обманет и героиню с ее фантазиями, и читателя с его ожиданиями, да
и время, пожалуй. Неизменны лишь любовь и эротика,  причем  о  последней
стоит  сказать  отдельно.  Вообще  порнография  может  быть  искусством,
эротика - почти никогда. Тосс  сумел  избежать  слащавости  и  пошлости,
свойственной эротике, грубости,  свойственной  порнографии,  и  -  самое
главное - идиотского (во  всяком  случае  в  художественной  литературе)
использования медицинских терминов. У него вообще нет никаких терминов -
для обозначения частей тела и пр. А эротика - есть! Причем,  описываемое
на редкость откровенно, описания  же  -  ну  если  не  целомудренны,  то
невинны. И здесь, таким образом, обман наших ожиданий. Ловкость  слов  и
никакого литературного мошенничества. Машина времени и  бог  из  машины.
Фантазии среднего возраста.
   Евгений Лесин

   Посвящается М.Д.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   Мне  нравится  это  ощущение.  Я  чувствую  себя  странно  неуклюжей,
неуклюжей до несуразности, мне кажется, что  части  моего  тела,  всегда
такие слаженные, всегда  так  ловко  взаимодействующие  друг  с  другом,
сейчас подменены новыми, непривычными и непритертыми.
   Я запахиваю куртку, мне не то чтобы холодно: сырой, осенний и  оттого
тягучий воздух легко проходит сквозь одежду. И  какое  же  было  хорошее
слово? Я закрываю ладонями лицо, пытаясь сосредоточиться, какое же  было
слово...  Это  все  лес,  я  так  и  не  открываю  глаза,  это  все   он
бесчисленными своими отростками, всеми  этими  переплетенными  листьями,
ветками  и  корнями  рассеял  меня,  пытаясь  подчинить,  чтобы   потом,
подчиненную и подавленную,  незаметно  прибрать,  присоединить  к  своей
бесконечной системе.
   "Промозглый", - неожиданно выстреливает  потерянное  слово.  Конечно,
промозглый, все здесь промозглое: и воздух, и непрерывная сырая жухлость
под ногами, и поскрипывающее покачивание деревьев, и  сам  этот  осенний
лес, и я, и мысли мои. Мне нравится это слово, оно из  тех,  что  звучит
именно так, как и чувствуется, в самом его звуковом построении уже живет
сырость и зябкость, и я повторяю его про  себя,  смакуя,  "промозглость,
промозглый, промозглая". Я еще плотнее закутываюсь в куртку  и,  засунув
руки глубоко в карманы, чтобы удержать последнее оставшееся внутри  меня
тепло, бреду в сторону дома, неосторожно  ступая  ботинками  по  зыбкой,
чавкающей поросли под ногами.
   Я вновь вспоминаю сон, который приснился мне ночью.  Он  настойчивый,
он снится мне уже давно, всегда немного  разный,  но  я  снова  и  снова
просыпаюсь в поту и  в  слезах  и  не  могу  справиться  с  дрожью.  Так
случилось и сегодня, может быть,  именно  поэтому  меня  знобит  сейчас,
просто озноб не прошел с того момента, как я открыла глаза,  а  сон  еще
витал надо мной, не успев раствориться.
   Все началось с того, что я стояла перед окном  в  большой  комнате  и
смотрела на опускающееся в  океан  солнце.  Томительная  красота  заката
приковывала взгляд, но я почему-то обернулась, в  дверном  проеме  стоял
Стив, небрежно прислонившись к косяку. Я сразу узнала его по подчеркнуто
расслабленной позе, по насмешливой улыбке, а когда сделала шаг вперед  -
по шальным, смеющимся глазам. Он оттолкнулся плечом от косяка,  движение
было  таким  же  вызывающе  расслабленным,  немного  ленивым,  и  шагнул
навстречу. Теперь он стоял так близко, что я слышала  его  дыхание,  оно
щекотало мне щеку.
   - Ты как? - спросил он. Я кивнула, стараясь получше разглядеть его. -
Да, Джеки, давно мы не были в этом доме. Много лет прошло.
   - Много лет, - согласилась я.
   - Мы были счастливы, помнишь? - Он сделал еще один шаг в мою сторону.
   - Не надо, - сказала я, пытаясь  отстраниться,  прикрываясь  от  него
рукой, но он перехватил ее и сжал, я даже почувствовала боль, и повернул
к себе, лицом к лицу, дыхание к дыханию.
   - Почему не надо? - его прерывистый голос, казалось, волновался, но я
знала это притворное волнение, оно таило в  себе  скрытый  подвох.  -  Я
поцелую тебя. Тебе понравится. Тебе ведь всегда нравилось. Да?
   Он издевался, я  знала  это,  он  отлично  понимал,  что  я  не  могу
отказать. Поэтому и спросил, поэтому и улыбался. Ноги не слушались меня,
я не могла  стоять,  я  и  не  стояла,  это  он  держал  меня.  Потом  я
почувствовала касание его губ, их запах и вкус - все одновременно. Я все
ждала, когда он вберет меня своим ртом,  сомнет,  скомкает,  но  ощутила
только касание, легкое, дразнящее касание.
   - Пойдем, - выдохнула я и сама потянула его за руку, - пойдем,  я  не
могу больше.
   Но он не двигался, он смотрел на меня и улыбался уголками губ.
   - Конечно, - согласился он, - у  тебя  ведь  давно  никого  не  было.
Конечно, ты не можешь больше ждать. Ведь так?
   - Да, у меня давно никого не было, очень давно.  Но  дольше  всего  у
меня не было тебя.
   Мне не следовало так говорить, но я сама не  ведала,  что  произносят
мои онемевшие губы. Теперь он засмеялся, я знала, что  этот  смех  не  к
добру, и не верила ему, в  нем  было  больше  издевки,  чем  веселья.  Я
попыталась вырваться, но Стив держал меня слишком крепко.
   - Ну конечно, - он просто хохотал мне в лицо, -  как  я  мог  быть  у
тебя, когда последнее время, я бы сказал, достаточно  длительное  время,
меня как бы и нет. Да и как я могу быть, если ты убила меня.  Слушай,  я
так и не понял зачем? Зачем ты убила меня?
   - Нет, - я закричала, пытаясь прорваться сквозь его смех, сквозь  его
слова, сквозь его руки, что так крепко держали меня.
   - Конечно, да. - Он был спокоен и весел, как будто живой. -  Конечно,
убила. И не вырывайся, я все равно не отпущу тебя, никогда не отпущу.
   Я затихла на мгновение, и, может быть,  поэтому  он  выдержал  паузу,
тоже на мгновение.
   - Ну ладно, убила меня, - теперь он не смеялся, голос стал серьезным,
а смех перешел в глаза. - Ну ладно меня, я отчасти сам  того  хотел,  но
зачем ты этого красавчика убила? Как его звали? Дино, кажется.  Ведь  он
любил тебя, он был беззащитным перед тобой.
   - Пусти, - я снова попыталась закричать, но слезы захлестывали  лицо,
и еще эта дрожь. - Отпусти меня, я никого не убивала, ты знаешь, что  не
убивала.
   - Конечно, убивала! Всех, кого  ты  любила,  абсолютно  всех.  И  еще
этого, как его, я забыл имя, которому все было нипочем, лихой  такой.  -
Он снова хохотнул. - Его, наверное, непросто было,  но  ты  это  здорово
сделала, мастерски, ты просто мастер, я в каком-то смысле  даже  горжусь
тобой. - Глаза Стива просто сияли смехом, лучились им.
   - Зачем ты так? - простонала я. - Ты же знаешь, что это не так. Ты же
все знаешь! -  Мое  тело  уже  не  просто  дрожало,  а  билось.  "Как  в
конвульсиях, - подумала я, - как в эпилепсии",
   - Конечно, поэтому и говорю.
   - Нет, не правда, ты знаешь, что это не правда.  Уйди,  я  ничего  не
хочу, я ничего не могу сейчас... -  я  снова  сбилась,  -  ...  ведь  ты
знаешь, что все не так.
   - Дай я  тебя  поцелую  еще  раз,  последний.  -  Его  голос  скрывал
хитрость, хитрость и издевку.
   - Нет, я не хочу! Я не хочу,  пусти  меня!  Я  не  убивала,  слышишь,
никого не убивала!
   - Да ладно тебе, убивала не убивала. Какое это теперь имеет значение?
Ведь никто не знает. Только  ты  и  я,  больше  никто,  а  я  никому  не
расскажу. - Стив снова брызнул смехом. - Потому что, - он наклонился  ко
мне совсем близко и прошептал:
   - Потому что я мертвый, ты же убила меня. - А потом быстро почти  без
перехода:
   - Да ладно, дай губы, ты же хотела, ведь только что хотела.
   - Нет, - кричала я, - нет.
   А потом мне стало нечем дышать, я начала задыхаться, видимо, от слез,
и открыла глаза.  Я  лежала  мокрая,  дрожа  от  ознобного  холода,  мне
требовалось время, чтобы понять, что это всего лишь  видение,  еще  один
сон. Мне нужно было, чтобы свет утра,  и  тишина  комнаты,  и  ее  покой
заполнили меня и вытеснили, насколько возможно, зыбкий ночной кошмар.
   Может быть, я зря приехала сюда, думаю я, отыскивая взглядом в  траве
заросшую тропинку, ведущую к дому. Я прожила здесь почти три  недели,  а
эти ужасные сны хоть и стали реже, но не покинули меня совсем. Это врачи
советовали мне оторваться от преследующего меня мира, уехать куда-нибудь
в глушь, туда,  где  бы  меня  никто  не  беспокоил.  Они  называли  это
реабилитационным периодом и говорили, что мне это необходимо, что так  я
быстрее выздоровлю.
   Именно тогда я вспомнила об этом доме в лесу. Впрочем, я никогда и не
забывала о нем, он и раньше, много лет назад, когда я приезжала сюда  со
Стивом, был привязан ко мне всеми своими шорохами,  он,  как  заботливый
дедушка, голубил и ласкал  меня,  укутывая  теплом  и  несуетным  уютом.
Старый и сам дремучий, как лес, подступающий к нему, и  незыблемый,  как
океан под ним, этот дом  любил  лелеять  беззаботную,  веселую  девочку,
видимо, она развлекала и омолаживала его, и я  знала,  даже  теперь,  по
прошествии стольких лет, он помнит обо мне и примет.  Я  стала  наводить
справки, я боялась, что кто-то мог поселиться в нем, но мне повезло, дом
по-прежнему пустовал. И я сняла его.
   Вот так и случилось, что я прилетела в Мэйн. Меня встречала машина, и
шофер пытался разговориться со мной во время  долгой  дороги,  а  потом,
когда мы приехали, достал из багажника чемоданы. Он предложил внести  их
в дом, но я отказалась: мне хотелось, чтобы он быстрее уехал,  я  хотела
остаться одна.
   Дом принял  меня,  как  и  обещал,  я  чувствовала  себя  спокойно  и
непривычно уравновешенно, как очень давно не чувствовала. Просыпалась  я
с рассветом, когда он наполнял спальню душистыми  и  ароматными  лучами,
тут же проникая в темно-медовые бревенчатые стены, и растворялся в  них,
придавая им, да и всему воздуху вокруг, нежно-янтарный отблеск. Я  сразу
вставала, ожившая и свежая, и, набросив  теплый  халат  и  заварив  чай,
спешила на веранду, нависающую над океаном.
   Плетеное кресло-качалка ожидало меня, солнце,  притупленное  утренней
осенней дымкой, поднималось за спиной, подкрашивая уже не такие стальные
и не такие белесые наплывы океана. Я  могла  сидеть  долго,  даже  после
того, как мое тело уже полностью покидало постельное, сонное тепло;  мое
кресло мерно поскрипывало подо мной, и слух мой, и  взгляд,  и  сознание
были расслаблены и успокоены.
   Потом, когда мой халат начинал пропускать осеннюю утреннюю  свежесть,
я шла завтракать. На второй день после  приезда  я  на  удивление  легко
нашла дорогу на ферму,  о  которой  помнила  еще  со  старых  времен,  и
договорилась с хозяином, что раз  в  три  дня  он  будет  привозить  мне
молоко, сыр, помидоры,  хлеб  и  еще  что-нибудь,  такое  же  простое  и
вкусное.
   После завтрака я лениво натягивала непривычно толстые штаны  и  такую
же обувь и шла на прогулку в лес. Это был осенний лес и по цвету,  и  по
запаху, вернее, запахам,  разным,  но  всегда  сырым,  даже  если  стоял
солнечный день. Из всех особо выделялся запах грибов, густой и липкий. Я
пыталась найти подходящее для него слово, но ни "пряный",  ни  "горький"
не подходило, и я перестала искать и стала думать о  нем  просто  как  о
запахе: какая разница, какой, он все равно кружил мне голову.
   Опьяненная, я возвращалась домой  и  засыпала  прямо  на  диване  под
убаюкивающее тиканье  стенных  часов,  и  также  легко  просыпалась,  не
утомленная и не разбитая, как обычно бывает от  дневного  сна.  Потом  я
готовила себе нехитрый обед и ела с  удовольствием,  а  закончив,  снова
выходила на веранду. Обычно к этому времени солнце уже  жалось  ближе  к
воде, я знала: еще часа два и оно начнет трогать воду своим нижним краем
и потом попытается растворить ее в себе, но  само  увязнет  в  океанской
гуще, и океан одолеет и поглотит солнце, пускай всего лишь на  ночь,  но
поглотит.
   Я брала с собой книгу, в доме находилось несколько книг, разных и  по
жанру, и по содержанию, совпадающих, впрочем, только в беспечном желании
меня развлечь. Я вынимала  их  из  старого  шкафа,  в  незапертой  двери
которого зачем-то торчал ключ; я все равно не могла провернуть  насквозь
проржавевший замок.
   Я читала до тех пор, пока сумерки не опускались сначала  на  веранду,
затем на меня, и лишь потом океан испускал  свой  последний,  почти  что
предсмертный отблеск и тоже погружался во мрак. Я  еще  сидела  какое-то
время, не двигаясь, пытаясь  по  звукам  угадать,  изменились  ли  формы
океанского движения, и, лишь убедившись, что нет,  темнота  не  нарушила
ничего, я поднималась и  уходила  в  тепло  дома,  оставляя  на  веранде
одиноко раскачивающееся под ветром кресло.
   Спать я ложилась рано, и нежная прохлада постельного белья, которое я
привезла с собой, ласкала кожу, я гасила  свет,  и  еще  какое-то  время
воздушные звуки ночного леса за окном удерживали мое сознание, но  потом
темнота съедала и их.
   Постепенно размеренность и успокоенность дня стали проникать в  меня,
я действительно чувствовала себя лучше,  если  бы  только  не  эти  сны.
Полные страшной, пусть и  искаженной  правды,  они  не  отпускали  меня,
захватывая в ночи легко уязвимую, и я просыпалась, дрожащая и мокрая  от
слез кошмара. Я лежала с открытыми  глазами,  бездумно  направленными  в
потолок, и тогда мне казалось, что ничего на свете, даже этот дом, не  в
силах вырвать меня из ужаса удушающего прошлого.
   Я возвращаюсь домой и, как всегда, по заведенному правилу, хотя какие
здесь  могут  быть  правила,   скорее   потребности,   сладко   засыпаю.
Проснувшись, встаю и подхожу к книжному шкафу. В его  темной  стеклянной
дверце (мне чудится, что и само стекло вместе  с  деревом  потемнело  от
времени) отражается мое худое, чуть удлиненное лицо, с  широким  лбом  и
высокими скулами, еще больше подчеркнутыми короткой стрижкой. Прозрачное
стекло в книжном шкафу,  это  не  реалистичная  амальгама  зеркала,  его
изображение туманно и ненадежно, оно перемешано с чем-то другим, что  за
стеклом, а может быть, и в нем самом, в его замутненной толщи. Оно  лишь
очерчивает контурами, как отражение  на  воде,  и  кажется,  проведи  по
стеклу рукой, и изображение мое будет смыто, рассеянно, как, может быть,
буду смыта и рассеянна я сама.
   Только вчера я закончила очередную книгу, и сейчас мне надо подыскать
что-нибудь новое. Мне все равно что, у меня нет предпочтений, чтение для
меня сейчас больше связано с  созерцанием,  оно  -  всего  лишь  ритуал,
ежедневная  незаменимая  рутина,   оно   вошло   в   мою   трехнедельную
потребность, как океан, как этот лес, как дом.
   Я с удивлением  разглядываю  недлинный  ряд  книг,  выстроившийся  на
полке, - неужели я прочитала их все? Мне сложно поверить  в  это  еще  и
потому, что я отвыкла доверять взгляду, и  я  поднимаю  руку  и  прохожу
пальцами, перебирая каждый переплет в отдельности.
   Ах, как обидно, шепчу я себе, я не могу ничего не  читать.  Не  может
быть, чтобы в этом большом доме было так мало книг.
   Пока я шепчу, я открываю все возможные ящички и тумбочки, все  дверцы
и  крышки,  и  ничего  нигде,  даже  журнала,  даже  старой  газеты.   Я
останавливаюсь посередине комнаты. "Где же еще искать? -  Я  даже  думаю
суетливо, лихорадочно и суетливо. - Может быть, посмотреть в подвале?  -
говорю я себе и тут же соглашаюсь:
   - Конечно, надо посмотреть в подвале".
   Подвал, как и  любой  подвал,  полон  рухляди  и  странных,  ненужных
предметов. Но сейчас мне нужна  книга,  и  я  снова  начинаю  рыскать  в
завалах  полуразрушенной  мебели,  путаясь  в  окаменевших  от   времени
зарослях паутины,  вдыхая  гниловатый  запах  застоявшегося  подвального
воздуха. Я все же нахожу ее, лежащую на старой, покосившейся  полке,  и,
вознагражденная, поднимаюсь назад к свету, машинально протирая  от  пыли
потрепанный корешок.
   Видимо, поиск занял много времени, солнце уже опустилось, оставив мне
всего два часа дневного света, и я спешу к моей океанской  качалке,  она
уже заждалась меня, одинокая и недвижимая, на веранде. Я сажусь, отдавая
себя ее ритмичному колебанию. Со стороны, наверное, это похоже на  сцену
из мелодрамы: загадочная, красивая женщина смотрит на заходящее в  океан
солнце в предвкушении непредвиденной, но  по  правилам  игры  неизбежной
романтической встречи.
   А что, думаю я, это на самом деле про меня. И загадочная и,  чего  уж
там стесняться, красивая. И  закат  на  месте.  Вот  только  встречи  не
произойдет, встреча не вошла в сценарий, для нее не нашлось героя.
   Не надо об этом, прерываю я  себя  и  заставляю  завороженный  взгляд
оторваться  от  распростертого  океана.  "Распростертый,   простираться,
прострация", - продолжаю я перебирать слова, открывая книгу.
   Это  странная  книга,  я  только  сейчас  заметила.  Она   самодельно
переплетена коленкоровой обложкой и напечатан