Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Женский роман
      Мартышев Сабир. Дурная кровь -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  -
пошников, часто думая, как могло случиться, что целый батальон погиб всего лишь за каких-то сорок минут, вспоминал метко сказанные лейтенантом Терещенко слова: "Как акула съела батальон...". Лейтенант Вольхин с остатками своего взвода, уклоняясь от бродивших в лесу групп немцев - связываться с ними не было ни возможности, ни желания, ни сил, часа через три, сбившись с направления, где занимал оборону их полк, вышел к реке и угодил на окопы 409-го, занимавшего небольшой плацдарм на Соже. У окопов их чуть было не обстреляли свои и, когда Вольхин сполз в траншею, то услышал крепкую ругань: - Куда ползете? Могли бы всех сейчас перебить! Они попали в расположение роты лейтенанта Степана Снежинского. Рота на плацдарме была одна, все остальные силы 409-го полка находились за рекой. - Давно здесь? - спросил Вольхин ротного. - Пятый день, - ответил Снежинский. - Как шоссе перешли, так и сидим здесь. - Связь есть у тебя? - Есть, как же. Артиллерия помогает, когда совсем хреново становится. Вызываю то и дело. Снарядов только жалеют все время... - Как мне лучше за Сож перебраться? Надо же своих искать. - А мы что, не свои? - усмехнулся Снежинский. - Сейчас не советую: подходы к реке немцы простреливают плотно. Разве что ночью можно рискнуть. Сиди здесь да и мне подмога. Лейтенант Степан Снежинский, двадцатилетний парень, высокий, с хорошей выправкой кадрового военного, командиром роты был назначен самим полковником Корниенко за какой-то час до прорыва через шоссе. Все эти дни с момента прибытия на фронт его взвод был в авангарде, когда наступали, и в арьергарде, когда отступали. Своего командира роты лейтенанта Комарова последний раз он видел еще в эшелоне. Так получалось, что задачи ему ставил то сам комбат, капитан Соловьев, то полковник Корниенко. А в основном он действовал самостоятельно - в боях, на переходах, и часто удивлялся, как это он со своим взводом до сих пор не потерялся и каждый раз оказывается в расположении полка. Видимо, военная судьба вела его той же полосой, что и полк. Ротой Снежинский командовал уверенно. Помогало ему и то, что все трое его взводных, Гитин, Жуков и Симоненко, были из одного с ним училища, Ярославского пехотного, и подготовлены отлично. Бойцы в роте были в основном кадровые. Настрой у всех оказался хорошим. В общем, роту Снежинский в своих руках держал твердо и задачи выполнял уверенно. Что с остальными ротами батальона и где они находятся - он не знал. Слышал только, что у них в полку сейчас два батальона, третий так и не прибыл, потерялся по дороге. Знал, что комбат 1-го, капитан Ткаченко, ранен в первом бою, а в каком состоянии его батальон - не имел представления. Его рота через Варшавское шоссе перешла довольно легко и осталась на берегу Сожа, а остальные части полка пробились лишь к вечеру следующего дня и все тут же ушли за реку, в луга и кустарники. Локтевой связи с соседями у Снежинского не было, и он даже не знал, что левее его стоит гаубичный артполк, а правее, километрах в двух, стрелковый батальон капитана Леоненко. В то утро, когда немцы разгромили артполк и батальон, они атаковали позиции и роты Снежинского, но сбить в реку не сумели, мешала артиллерия из-за реки. Атаковали здесь гитлеровцы несколько раз, силой до роты при поддержке пулеметного огня с бронетранспортеров и минометов, но без танков вытолкать их из траншей не сумели. Не помогла гитлеровцам и авиация: пехота сидела в хорошо вырытых траншеях. Да и самолеты не бомбили, а только обстреливали из пулеметов. Лейтенанту Вольхину с его бойцам до вечера пришлось два раза помогать роте Снежинского отбивать атаки немцев из леса. К счастью, у него убитых не было, но от роты к вечеру осталось меньше половины того, что было день назад. За эти несколько часов в роте Снежинского Вольхин освоился и даже ни разу не вспомнил, что он не в своем полку. И ротный ему понравился: парень хотя и моложе его, но военная косточка, упорный, командует умно, и люди его слушаются беспрекословно. Одного из взводных, младшего лейтенанта Симоненко, убило и Снежинский хотел было назначить Вольхина на его место, обещая договориться с комбатом. Валентин согласился, было, - все равно, где воевать, а тут порядок, чего бы еще искать, но поздно вечером Снежинский получил приказ оставить плацдарм и отвести роту за реку. Этот день, с такими страшными событиями, показался Вольхину бесконечным. От усталости он мало что соображал, временами казалось, что теряет сознание, вновь накатило равнодушие ко всему, и он никак не мог понять Снежинского, когда тот, получив приказ на отход, возмущался: "Какой смысл? Держимся твердо. К нам бы, наоборот, переправлялись, нам на помощь". Утром, когда стоял густой туман, они вброд перешли реку, нашли КП 409-го полка, а оттуда Вольхин, узнав, что его полк рядом, ушел к своим. Оказалось, что от батальона их осталось всего человек пятнадцать. Из второй роты - ни одного бойца, из ротных - только их, старший лейтенант Цабут, и что с ними будет, куда их вольют, или заново сформируют батальон - никто еще не знал. - Пока сидите все здесь, - показал капитан Шапошников на отрытые щели у штаба полка.9 Полковник Гришин только закончил доклад по итогам боев по прорыву через шоссе на совещании у командира корпуса, как сообщили, что противник крупными силами атакует артполк Малыха и выдвинутый к шоссе 2-й батальон полка Шапошникова. Для всех собравшихся на совещании это сообщение было, как гром среди ясного неба. В штабе разработали план наступления на Пропойск, и главный удар должна была наносить дивизия Гришина, опираясь именно на этот плацдарм. Теперь план наступления пришлось срочно пересматривать, а потом оно и вообще было отложено, когда стали известны последствия операции противника против Малыха и Леоненко. На душе у полковника Гришина в эти часы было тяжело, как никогда. Таких последствий для дивизии он не мог даже предвидеть, тем более что видимых признаков предстоящего наступления немцев и не было. Тревожили Гришина и обстоятельства гибели артполка и батальона: "Очевидно, противник подтянул на этот участок крупные силы, тогда наступление с форсированием реки может закончиться более, чем плачевно... Да-а, как же это могло случится, что потеряли целый артполк сразу... Если бы знать..." - думал Иван Тихонович. Он не снимал и с себя вины за случившееся. Обязан был предвидеть, лучше должен был организовать разведку. Он вспомнил сержанта-разведчика, и на душе стало нехорошо. "Ну, кто же мог знать, что такое случится, собирались наступать, немцев на этом участке не было вообще, именно поэтому артполку и не оставили пехотного прикрытия. Да и настроение у всех после прорыва через шоссе было такое, что самое страшное уже позади, немец здесь не так силен. Рассчитывали на усталость противника и просчитались... Опять не учли маневренности Гудериана, да и не отнять - воюет он умно...", - думал Гришин. Еще раз просматривая цифры доклада командиру корпуса, полковник Гришин увидел, что баланс потерь опять изменился в пользу противника. При прорыве дивизии из окружения ее частями было уничтожено 15 танков, 35 автомашин, 12 минометов, 6 орудий и до 200 гитлеровцев. Впрочем, все эти цифры не были абсолютно точны, учесть все сложно, и Гришин допускал, что в действительности они нанесли ущерба противнику гораздо больше, т. к. мелкие группы тоже, конечно, что-то подбили, сожгли, но и погибли сами, и естественно, сообщить о себе ничего не смогли. Не склонный преувеличивать потери противника, Гришин сам дотошно опрашивал работников штабов полков, но все равно общая цифра людских потерь, которые противник понес от частей дивизии с момента вступления в бой, включая сюда и раненых, которых можно было подсчитать очень приблизительно, все же подходила к пяти тысячам Кроме того - не менее пятидесяти танков, десятки автомашин, мотоциклов, много другой техники. Гришин много раз убеждался, что если бой велся на равных, допустим, батальон на батальон или батарея против десятка-другого танков, то наши его, как правило, выигрывали. Случалось, что и одна рота успешно отбивалась от батальона с десятком танков, но бывало и так, что рота немецких автоматчиков сдерживала наш батальон, а то и выигрывала с ним бой. И потери - потери были за это время все же очень большими. В командном составе - из десяти комбатов боевых частей, считая и разведбат, с кем выехали на фронт, в строю осталось только двое, оба у Шапошникова. Остальные или погибли, как Козлов и Леоненко, или были ранены, как Лебедев, или пропали без вести. Из пяти командиров полков выбыли двое - Малинов и Фроленков. Пропали без вести начальники штаба у Корниенко и Фроленкова, убиты в первые же дни по прибытию на фронт, один за другим, два начальника оперативного отделения штаба дивизии, пропали без вести командир разведбата Соломин и командир противотанкового дивизиона Маков.10 Очень большие потери были среди командиров рот и взводов. Весь резерв командного состава исчерпан, хотя брали с собой сверх штата пятьдесят человек. Потери среди рядового и сержантского состава, если брать в цифрах, были тоже большие, но практически все батальоны сохраняли минимальную боеспособность и после понесенных потерь. И все же теперь, после гибели батальона Леоненко, в дивизии не хватало трех стрелковых батальонов. Это не считая, что так и не прибыли саперный, медсанбат, и разыскивать их теперь было просто бессмысленно: давно, конечно, воюют в другой дивизии. Полковник Гришин, анализируя бои дивизии с момента прибытия на фронт, пришел к мысли, что причины неудач не только и не столько в том, что у противника так уж велико преимущество в танках и больше боевого опыта, просто часто им самим не хватает умения быстро распорядиться своими силами, мало порядка, настойчивости, при выполнении боевой задачи, и даже так - не везет. В целом дивизия в масштабе армии показала себя с лучшей стороны: в первых боях выстояла, не побежала, не рассыпалась, из окружения выходила организованно и фактически обеспечила прорыв корпуса и тыловых частей армии. Если бы не трагическая гибель артполка и батальона, которая смазала, в общем-то, неплохую картину, дело, в смысле наведения порядка и сохранения боеспособности в дивизии, было бы налажено быстро. О том, что в Красной Армии вновь введен институт военных комиссаров и что теперь он официально комиссар дивизии, Петр Никифорович Канцедал узнал не 16 июля, в день выхода приказа, а спустя неделю. Собраться же всем вместе, политотделу дивизии и комиссарам полков, удалось только 27 июля. Положение с укомплектованием дивизии политсоставом было крайне тяжелое: за две недели боев его выбыло более половины штатного состава. Из комиссаров полков, которые занимали эти должности до войны, оставалось только двое - Васильчиков в 771-м стрелковом и Макаревич в 278-м легкоартиллерийском. Причем второго поторопились, было, считать погибшим, т. к. он вышел из окружения и попал в свой полк спустя неделю. Тогда перед шоссе Макаревич, пока проталкивал в брешь подразделения полка, остался с небольшой группой, гитлеровцы шоссе закрыли прочно, и перейти его удалось поэтому позднее всех. Но то, что полк в хорошем состоянии вышел за Сож, было и его заслугой. Комиссар 497-го гаубичного артполка Николай Иванов погиб, и Канцедал весть о его гибели переживал особенно. В полку его любили. И дело он знал. Вместо него назначили старшего политрука Коваленко, это был толковый политработник, но полка-то фактически не было - полсотни людей без матчасти. Надо формировать заново, а как сейчас это делать... У Корниенко комиссар, Артюхин, видимо, отстал с последним батальоном и в полку его не было, пришлось назначить нового, старшего политрука Александровского, из резерва. С кадрами политработников в батальонах было еще сложнее, и Канцедалу немало пришлось поломать голову, чтобы хотя бы как-то заполнить их штаты комиссарами. С политруками в ротах и батареях было еще хуже и сложнее. В общем, об активной и целенаправленной политработе в ближайшие дни не могло быть и речи, и Канцедал на совещании смог сообщить лишь об общей обстановке на фронтах и в стране, насколько знал ее сам., задачи комиссарам полков и потребовать их выполнения. Пришлось, и это он понимал, говорить в основном общие слова - "поднять", "нацелить", "объяснить", "обеспечить", "добиваться". Какие конкретно меры разработать, чтобы поднять моральный дух и настрой бойцов на победу - этого он в начале совещания и сам еще толком не знал. Газет почти не поступало, информация о положении на фронтах была крайне скудной. Единственное, что он точно знал, как комиссар - надо любой ценой обеспечить устойчивость обороны частей. Себя он знал и в свои силы верил, опыт был, орден Красного Знамени дали в гражданскую войну, наверное, не просто так. Верил Канцедал и в своих подчиненных, комиссаров полков - все разные люди, но у каждого за плечами опыт работы. Они же большевики, а большевики не распускают нюни и в критической обстановке. Канцедал с удовлетворением почувствовал, что задачи свои в новом качестве комиссаров они все поняли правильно и настрой свой бойцам передать сумеют. Сообща подумали, что в их обстановке можно сделать конкретно, что использовать в работе сегодня же, завтра. Закончив совещание, Канцедал сказал: - Можно, товарищи, пока есть время и возможность, полевая почта еще не уехала, написать письма домой. Петр Васильчиков за все это время написал жене только два письма да и те таскал с собой, отправить не было возможности. Разгладив на сгибах исписанный карандашом листок, он прочитал: "4 июля 1941 год. Добрый день, Полинька! Привет моим милым детям Валерию и Сергею, - и подумал в который раз: "Как ты теперь с ними, одному четыре, а младшему и года нет...". Пока я жив и здоров, особо серьезного еще не видел. Много паники, есть неорганизованность. Немного все нервничают. Начинаю привыкать к боевым действиям. Народ у нас неплохой. Если удастся свидеться, расскажу все. А в общем - борьба будет длительной, тяжелой. Одно помни - крови прольется много, но народ победить нельзя. Мы выполняем историческую задачу. Мужайся, крепись, расти детей. Очень жаль, что писать мне пока некуда и нельзя. Полевой почты пока нет и вся дивизия еще не собралась. Сегодня встретил в лесу Сазанова и Гурова. Беседовали. Целуй за меня ребят, крепко, крепко. Целую тебя несколько раз. С приветом любящий вас отец и друг". "Пусть читает, как есть", - подумал Петр Александрович и взял второй листок. "22 июля. Поля, здравствуй. Обстановка такая, что и писать стало неоткуда. Находились несколько раз в окружении. Положение очень серьезное. Многие сложили головы, я пока жив. Приходит, правда, время такое, что думаю: все равно скоро конец. Это должно и может случится, и ты Полинька не убивай себя до конца. Прольется много крови, но победа будет народной, - Васильчиков подумал не слишком ли он резко написал, жена будет переживать, когда прочтет эти строчки, но решил оставить: пусть знает правду. О внешнем мире, что делается внутри страны, я не знаю вот уже три недели, оторван, ни газет, ни радио, а точнее - почти с отъезда из Горького. "Да-а, - подумал Васильчиков, - если уж я, комиссар полка, ничего за это время не читал и не слышал, то что же мне спрашивать с бойцов...". Часто вспоминаетесь вы, особенно в моменты относительного затишья от взрывов и общей огневой канонады. В остальном все диктуется положением, в которое ставит нас противник". Петр Александрович вырвал чистый лист из блокнота и начал писать: "27 июля. Здравствуй, Поля! Я пока жив и здоров. Правда, это дело относительное сейчас, моментом может все измениться. Рвутся снаряды и мины, летят разрывные пули. Будем надеяться, что все обойдется хорошо. Да, Поля, много приходится видеть горя и страданий людей. Как это иногда бывает жутко смотреть. Правда, у военных не так, а когда видишь бегущих растерянных женщин и детей, то сердце не выдерживает. Вот сволочи, что наделали, и знаешь, из-за нашей русской беспечности и доверчивости очень много просочилось сволочей - изменников, которые привели к известным поражениям и потерям немалых территорий. Шпионы и диверсанты обнаглели и живут даже в высших штабах. Они много и натворили безобразий. В письме всего не выложишь, но очень обидно понимать общее паническое настроение, развитие которого ведет к тому, что расстреливают командиров частей, а они по существу стрелочники. В этих делах, признаться, уши надо держать топориком и глядеть в оба. Я за то, что мы победим, но крови прольется много и желать нужно одного: если придется погибнуть, то с толком. Живы многие, но и многих у меня вывело из строя. Семь политруков убыло, Леоненко комбат, неизвестно где Павлов и ряд командиров, которых вряд ли знаешь. Вот даже Малинов Иван Григорьевич - его я не вижу пятый день, при выходе из окружения он отстал и до сих пор нет в полку. Шапошников и Наумов живы. Малинов, я думаю, тоже жив, но где-нибудь заблудился, т. к. противник не пускает, так он в бою очень осторожный. Как будто раненый погиб командир корпуса и вместе с ним из штаба много. Сосед наш, Егоров, жив. Не горюй. Расти ребят, за меня не беспокойся, что бы ни случилось. Так нужно. Часто беседую с вами, расстраиваюсь. Берегите себя". Петр Александрович перечитал письмо, подумал, что и это получилось слишком мрачное, жена почувствует его понимание обреченности и предчувствие гибели, но ничего исправлять не стал, добавил только: "Надеюсь, что еще увидимся". Вспомнил детей, стиснул зубы, чтобы сдержать слезы, и написал: "Мои маленькие малыши, живите хорошо, слушайтесь маму, играйте вместе. Валера, вот убьем всех фашистов, и я к тебе приеду". Это было последнее письмо комиссара Петра Васильчикова. Но он не мог этого знать, как не мог знать и того, что жить ему оставалось всего несколько дней. Свое последнее письмо домой писал и комиссар 278-го легкоартиллерийского полка Матвей Михайлович Макаревич. О том, что оно будет последним, он тоже не мог знать, но был готов к тому, что любое его письмо может стать последним. За три недели, как они выехали на фронт, Макаревич решил настроить себя, что и каждый день его жизни может стать последним. Он любил эти редкие минуты общения с семьей через письма, старался писать домой при первой же возможности, хоть открытку, и сейчас, когда в запасе было полчаса времени, Матвей Михайлович начал письмо: "Мусенька моя дорогая! Мои детки! Два дня тому назад я получил от тебя через Ковалева письмо. Рад бесконечно. После я уже писал на всех, но, выбрав свободную минуту, пишу тебе еще, тем более, что оно, может, где-либо затеряется. В Горький и Арзамас поедет Григорьев, он очевидно, обо всем и расскажет. Меня же в этот момент еще не было в полку. Но я был в окружении у немцев. В полку меня уже считали пропавшим человеком, наверное, так сообщит и Григорьев. А я все-таки выбрался из окружения. Чего-чего только за эти дни не пережито, ты, Мусенька, себе

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору