дружно сгребали сено в скирды, наваливая сверху все новые охапки, отчего стог становился все выше и выше.
     Следующая неделя в Милл-Хаусе прошла сравнительно спокойно. Франциска оставалась у себя в спальне без каких-либо извинений или оправданий. Тереза не отпускала от себя Кэти и исполненную раскаяния Мери, которые наперебой восторгались ее малышами. Эвелин, считавшая своим долгом развлекать Полли Мейкпис, взяла на себя роль хозяйки дома. Как ни странно, но обе дамы с удовольствием проводили вместе долгие часы. От их попыток помирить Лили и Эйвери пришлось на время отказаться, поскольку было чрезвычайно трудно подстроить встречу людей, которые редко находились в доме в одно и то же время. Бернард оказался предоставлен самому себе.
     Когда Эйвери наконец удалось совладать со своими чувствами, он понял, что, избегая Лили, он тем самым оставил своего юного кузена одного в обществе женщин. Поэтому за день до приема у Камфилдов Эйвери отправился на поиски Бернарда.
     Мальчика не оказалось ни в его комнате, ни в библиотеке - когда он задал вежливый вопрос Лили, то услышал короткий ответ из-за закрытой двери, - ни в гостиной. Наконец миссис Кеттл указала ему на чердак над вторым этажом того крыла дома, где обычно помещались слуги.
     Направляясь по узкому коридору на половину слуг, Эйвери вдруг сообразил, что ему придется пройти мимо спальни Терезы, так как приставная лестница, которая вела на чердак, находилась в самом его конце. Он осторожно приблизился к открытой двери, готовый к тому, что Тереза начнет швырять в него мокрыми тряпками или даже острыми предметами.
     Из комнаты доносилось приглушенное воркование трех женщин. Глядя прямо перед собой, он собрался было пройти мимо.
     - Мистер Торн! - Голос Терезы настиг его в нескольких шагах от лестницы. Непохоже было, что она лишилась рассудка, однако осторожность все равно не помешает. - Мистер Торн, идите посмотрите на малышей! В конце концов, ведь это вы помогли им появиться на свет!
     Эйвери не мог позволить подобным слухам распространяться по дому беспрепятственно. Поэтому он вернулся назад и заглянул в комнату.
     Тереза сидела на постели, обложенная по меньшей мере полудюжиной подушек. Волосы ее покрывал какой-то нелепый кружевной чепец, не подходивший ей ни по возрасту, ни по размеру, на плечах красовалась пушистая розовая шаль. По обе стороны от кровати расположились Мери и Кэти, каждая из них держала в руках по младенцу. Все они просияли, едва увидев его.
     Эйвери откашлялся.
     - Как вы себя чувствуете, Тереза?
     - О, просто превосходно, мистер Торн! - отозвалась Тереза восторженно, ее пальцы кокетливо поигрывали лентами чепца. - Вы не хотите взглянуть на детишек? Ведь вы почти что сами приняли их...
     - Нет, - ответил он твердо, входя в спальню. - От меня не было никакого толка. Это мисс Бид приняла ваших малышей. Я стоял за дверью.
     Тереза шутливо погрозила ему пальцем:
     - Да полно вам, сэр! Я-то помню совсем другое. Вы просто скромничаете, только и всего. Вы были моей опорой, источником силы в час испытаний. Стоило мне только на вас взглянуть, как мне тут же становилось ясно, что все будет в порядке и ничего дурного со мной не случится. - Она кокетливо взмахнула ресницами.
     Право, эту женщину невозможно было понять.
     - Вы только полюбуйтесь на малышей, сэр! - весело прощебетала Мери и протянула ему крохотное существо, которое держала в руках, чтобы он мог получше его рассмотреть. Кэти, звонко рассмеявшись, последовала ее примеру. Эйвери наклонился и обвел беглым взглядом каждого из младенцев. Оба они сейчас больше всего походили на две маленькие ожившие брюквы.
     - Какая прелесть, - произнес он наконец.
     - Вы не хотите ее подержать, сэр? - спросила Кэти.
     Тут малышка приоткрыла свой крохотный ротик и разревелась, громким, пронзительным плачем выражая свое недовольство. Эйвери недоуменно уставился на нее, пораженный тем, как такое маленькое создание может быть таким громогласным. И красным - ее сморщенное личико быстро приняло оттенок темно-лилового баклажана. И сердитым - она испустила еще один душераздирающий вопль. По-видимому, она унаследовала характер своей матери.
     К его удивлению, Кэти как будто вовсе не обращала внимания на то, что ребенок в ее руках заходился криком.
     - Вот, возьмите. - Она поднесла девочку к его лицу.
     - Нет. - Он понизил голос. - Я... я не могу. Мои руки... - Он протянул к ней ладони и смущенно произнес:
     - Они ужасно грязные. Такими руками нельзя дотрагиваться до младенцев.
     Лица горничных вытянулись.
     - А! - протянула Тереза разочарованно и пожала плечами. - Ну ладно, как-нибудь в другой раз.
     - Да, - тут же согласился Эйвери. - В другой раз. Милые... э-э... очень милые дети.
     Он кивнул Терезе и поспешно удалился, пока они снова не успели его позвать.
     Он услышал шаги Бернарда еще раньше, чем увидел его. Что-то ворча себе под нос, мальчик тащил тяжелую подзорную трубу к одному из окон на чердаке Милл-Хауса.
     Эйвери пошел вслед за ним. К его удивлению, на чердаке не было хлама, если не считать нескольких видавших виды сундуков, старого шкафа, в котором не хватало одной дверцы, обшарпанного буфета и огромной, покрытой плесенью кровати с пологом на четырех столбиках, совершенно не к месту поставленной в самой середине помещения.
     Бернард, который не заметил его появления, установил подзорную трубу перед окном и теперь был занят настройкой окуляра.
     - Привет, Бернард! - бодро сказал Эйвери, подойдя к укромному уголку, который парень устроил для себя.
     Перевернутая маслобойка заменяла стол, стопки книг были свалены в кучу вокруг выброшенного за ненадобностью кресла, а на полу стоял глиняный кувшин, от которого исходил запах прокисшего куриного бульона.
     Вздрогнув от неожиданности, мальчик поднял глаза и улыбнулся, увидев кузена.
     - О, Эйвери! А я-то думал, что вы снова отправились работать вместе с людьми Драммонда. Я как раз пытался вас найти с помощью вот этого. - Он любовно потрепал ладонью старую, чудовищных размеров подзорную трубу.
     - Ты, наверное, часто сюда приходишь? - спросил Эйвери, указывая на немое свидетельство его посещений в виде множества обглоданных корок и промасленных оберток от сандвичей, которыми был усыпан пол вокруг его кресла.
     - Да, вроде того, - ответил Бернард. - Глупо, не правда ли? Я имею в виду, что мне так не терпелось снова оказаться дома, со своими родными, а теперь, когда я здесь, все так отличается от того, к чему я привык, что порой мне хочется побыть одному.
     Эйвери прекрасно его понимал. Он и сам испытывал то же чувство, когда был ребенком. Как он рвался провести хотя бы несколько дней в Милл-Хаусе и в то же время как нуждался в нескольких часах одиночества, чтобы глубже осмыслить все события дня, впитать в себя каждый запах, каждую мелкую подробность, каждый дюйм этого места! Лишь став взрослым, он стал чувствовать себя свободнее в обществе других людей, да и то лишь очень немногих хороших знакомых. Он с трудом сходился с людьми и потому очень дорожил теми друзьями, которые у него были.
     На миг в его памяти снова возникло грустное лицо Карла. Как он страдал из-за того, что не сумел его спасти! Иногда посреди ночи он снова возвращался мыслями в тот роковой день, прослеживал по карте их путь через заснеженные равнины Гренландии, задаваясь вопросом, почему Карл находился по правую, а не по левую сторону от него, и не следовало ли ему настоять на том, чтобы они двигались гуськом. И опять, уже в который раз, его охватывало чувство вины, отравляя ему душу, лишая сна и превращая его сердечную привязанность к Карлу в тягостное бремя, от которого он не мог избавиться. Тогда он снова перечитывал письмо Лили - этот образец спокойного сочувствия и безупречной мудрости.
     Только все ее письма - в том числе и то, которое произвело на него столь неизгладимое впечатление - давали ложное представление об этой женщине. В конце концов, она отнюдь не была непогрешимой в своих суждениях. Напротив, ей были присущи чисто человеческие слабости. Она намертво приковала себя цепями к покойной матери со всеми ее горестями и устроила из этой печальной судьбы крестовый поход. В сердце Лили не оставалось места для любви.
     - Разумеется, вам здесь всегда будут рады, - произнес Бернард. - То есть я хочу сказать, хотя дом на самом деле и не мой, но...
     Эйвери озадаченно уставился на подростка, пока не сообразил, что тот неверно истолковал его молчание.
     - Тебя это почему-то задевает? - спросил Эйвери, прекрасно отдавая себе отчет в том, что, будучи внуком Горацио, мальчик имел больше прав на Милл-Хаус, чем Лили или даже он сам.
     - А? - Бернард изумленно моргнул. - Нет, ничуть.
     Эйвери почувствовал облегчение. Он уже собирался уговорить Лили дать мальчику место в доме, если он того захочет. Впрочем, в этом случае, как прямой наследник Горацио, Бернард мог позволить себе выкупить Милл-Хаус у Лили.
     - Я имею в виду, - продолжал Бернард, - что здесь и впрямь очень красиво, но, по правде говоря, сам я предпочитаю городскую жизнь. Беспорядочное существование без всяких удобств не для меня.
     - Вот как? - Эйвери задумался над его словами. Ему почему-то казалось, что Бернард во многом напоминает его самого в том же возрасте, с присущей ему жаждой приключений, стремлением доказать на деле свои способности, испытать свою силу и выносливость. - Может оказаться, что в некоторых случаях такое "беспорядочное существование без всяких удобств" придется тебе даже по вкусу.
     - Нет, никогда. Не то чтобы я не восхищался от души вашими подвигами. Вы молодец, настоящий герой, но это не то будущее, о котором я мечтаю для себя. Нырять в мельничной запруде - одно дело, а сражаться с крокодилами где-нибудь в Ниле - совсем другое.
     Он говорил правду. Ни в его голосе, ни в выражении лица не было заметно ни малейших следов огорчения.
     - И чем же ты хочешь заняться, Бернард? - спросил Эйвери, усевшись на подлокотник кресла. Мальчик опустил голову и робко произнес:
     - Я бы хотел стать актером.
     - Актером? - изумился Эйвери.
     - Да, - ответил Бернард. - Я был бы рад попробовать себя во многих ролях, самых разных, все равно - героев или негодяев. Возможно даже, что когда-нибудь я сам напишу пьесу. Думаю, из меня выйдет неплохой драматург. - Его улыбка выдавала легкое замешательство. - Вам это кажется глупым, да?
     - Нет, - ответил Эйвери осторожно.
     Он считал это не самым удачным выбором, но, памятуя о собственной молодости и том давлении, которое оказывал на него в течение многих лет Горацио, твердо знал, что никогда не станет лепить другого человека по своему образу и подобию. Каким бы ни было решение Бернарда, он готов его поддержать.
     Нет ничего глупого в том, чтобы стремиться к намеченной цели. Глупо только бороться за то, чего тебе все равно никогда не получить.
     Эйвери нахмурился - он и сам толком не знал, что имел в виду: свои виды на Милл-Хаус, виды Лили на Милл-Хаус или собственные виды на Лили. Последнего он уже не мог больше отрицать. Она всецело завладела его душой. Он всегда был честным человеком и намеревался оставаться таковым даже с самим собой.
     Он протер оконное стекло кончиком рукава. Отсюда, с высоты, можно было увидеть большую часть поместья. Прямо под окнами до самой мельничной запруды тянулся клином фруктовый сад. Позади него на зеленом лугу паслись овцы, похожие на белоснежные коробочки зрелого хлопка. Поле за конюшней было усеяно стогами сена, каждый из которых не уступал по размерам небольшому дому. В небольшом огороженном загоне серая в яблоках кобылка безмятежно пощипывала траву.
     Он всегда считал это место своим по праву. А Лили Бид думала, что оно принадлежит ей.
     - Твои побуждения достойны всяческих похвал, Бернард, - произнес Эйвери. - Мои, к сожалению, далеко не столь благородны. Я позволил вовлечь себя в соперничество с женщиной, будущее которой целиком зависит от того, сумеет ли она заполучить единственную вещь, которую я когда-либо желал в жизни.
     - По-моему, у вас не было выбора.
     - Выбор есть всегда.
     - Вы не станете сознательно причинять ей боль, - сказал Бернард. - Если вы одержите победу, вы ведь не допустите, чтобы с ней случилось что-нибудь дурное?
     Это предположение должно было оскорбить Эйвери, однако он видел, что мальчик искренне озабочен будущим Лили.
     - Я сделаю для нее все, что в моих силах, - ответил он тихо. - Никто не собирается силой выставлять ее из дома, Даю тебе слово.
     - Скажите, вы... - Мальчик искоса взглянул на него. - Вы подумали над моим предложением?
     - Каким предложением? - спросил Эйвери.
     - Чтобы вы и мисс Бид поженились, - ответил Бернард. - Тогда многие вопросы решатся сами собой.
     - Я так не думаю. - Эйвери покачал головой. - Мы так же мало подходим друг другу, как вода и масло, пчелы и осы, пламя и лед. У меня никогда не было настоящей семьи, но то немногое, что я имею, неразрывно связано с именем Торн. Я горжусь этим именем, Бернард. Оно воплощает для меня нечто важное, что нужно хранить и оберегать. Мисс Бид не придает никакого значения ни знатности рода, ни положению в обществе - словом, ничему из того, что дорого мне. Будь на то ее воля, она сожгла бы дотла все фамильные архивы, заявив при этом, что так от этих никчемных бумажек будет хоть какой-то толк.
     - Не правда.
     - Она не ценит ни одной из тех вещей, которые ценю я. - Он произнес эти слова в отчаянной попытке вычеркнуть ее навсегда из своих мыслей и своего сердца, лишний раз убедить себя в том, насколько безнадежной была его... его любовь. - Лили Бид ни во что не ставит ни меня самого, ни мои дела, будь то в прошлом, настоящем или будущем.
     - Вы ошибаетесь. ^,
     - В самом деле? - отозвался Эйвери, в голосе его слышались тоска и одиночество.
     Бернард поднялся с места, на его юном загорелом лиц появилось упрямое выражение.
     - Пойдемте со мной.
     - Послушай, Бернард, у меня нет никакого желания...
     - Пойдемте со мной.
     Его настойчивость так поразила Эйвери, что он повиновался. Они спустились по лестнице и медленно направились по коридору мимо комнаты Терезы. Затем они покинул жилые комнаты прислуги и углубились в заброшенные коридоры, находившиеся прямо под его апартаментами.
     - Куда мы идем? - спросил Эйвери.
     Бернард не ответил и молча вел его за собой через пустое крыло дома туда, где начинался двойной ряд дверей, за которым, если память ему не изменяет, находился бальный зал.
     Эйвери грустно улыбнулся. Еще подростком он считал глупым тщеславием устраивать бальный зал в доме, который был задуман как самое заурядное жилище фермера. Он даже спрашивал себя, как часто здесь на самом деле давались балы. Он переступил порог комнаты в тот момент, когда Бернард откинул последнюю из тяжелых портьер цвета слоновой кости, закрывавших окна и спускавшихся от потолка до самого пола, и застыл на месте, ошарашенно осматриваясь по сторонам.
     Взрослый экземпляр водяного буйвола касался лапой начищенных до блеска половиц, застыв в такой позе навеки благодаря искусству таксидермиста. Рядом чучело тигра удобно разлеглось между манекеном в боевом наряде маори и другим - в одежде бедуина. Крокодил, чьи стеклянные глазки зловеще поблескивали в лучах солнечного света, проникавшего в окно, казалось, наслаждался здесь весенним теплом. Вдоль стен по периметру были расставлены длинные столы и стеллажи, на которых рядами располагались его находки, каждая из которых была снабжена аккуратно надписанным ярлыком.
     Все, что он когда-либо присылал Бернарду, нашло свое место в этом зале! Более хрупкие предметы были укрыты стеклянными колпаками, а с тех из них, которые находились на открытом воздухе, недавно убрали пыль. На ярлыках, надписанных таким знакомым, безошибочно узнаваемым для него женским почерком, были указаны год, регион и обстоятельства приобретения того или иного артефакта.
     Он лишился дара речи, не зная, что следовало сказать в подобной ситуации. Парень даже и не подозревал, что именно он только что с ним сделал. Ни одна женщина, движимая исключительно чувством долга, не стала бы прилагать столько усилий, чтобы вести летопись жизни мужчины, к она не питала ни малейшего уважения. Здесь, перед его глазами, находилось неопровержимое свидетельство того что Лили Бид никогда не относилась к нему с пренебрежением - ни тогда, ни теперь.
     Однако это все равно ничего не меняло. Разве у них могло быть общее будущее? Он так хотел иметь семью, детей, которые носили бы его имя...
     Не сказав ни слова, Эйвери крупными шагами вышел из комнаты, и гулкое эхо его шагов казалось отголоском его чудовищной утраты.

Глава 21

     В конце концов Бернард так и не поехал на прием к Камфилдам. Сославшись на крайнюю усталость, он остался дома, взяв, однако, с матери слово отправиться туда без него. А поскольку остальные не смогли найти достаточно убедительного предлога, чтобы последовать его примеру, им волей-неволей пришлось заняться приготовлениями к торжеству. Как следствие этого, когда дамы заняли места в экипаже, который должен был доставить их в поместье Камфилдов, вид у них был настолько обреченный, словно они собирались на допрос, а не на вечеринку, что на удивление точно отражало настроение самого Эйвери. Всю дорогу они упорно молчали, и тишина нарушалась лишь периодическими приступами чихания у Эйвери. Они в конце концов стали настолько частыми и сильными, что Лили была вынуждена прервать молчание.
     - Что с вами? - спросила она раздраженно. Тем же раздраженным тоном он ответил:
     - Это все проклятые лошади.
     - Лошади?
     Он едва мог различить ее очертания в полумраке кареты. Капюшон плаща скрывал ее лицо, и только темно-алые губы виднелись в свете фонарей, покачивавшихся по бокам экипажа.
     - У меня ужасная аллергия на этих животных, - бросил он в ответ.
     Если даже она узнает о его слабостях, какое это теперь имеет значение? Она и так уже всецело завладела его сердцем, этим до отвращения чувствительным органом.
     Его признание вывело ее из задумчивости. Она наклонилась к нему.
     - Но я думала, что...
     Что именно думала Лили, так и осталось для него тайной, поскольку она тут же снова плотно сомкнула губы и отвернулась, упорно храня молчание весь остаток пути.
     Сразу по прибытии на место Лили выскользнула через дверь напротив, а Эйвери помог Франциске и Эвелин выйти из экипажа. К тому времени, когда он поднялся с ними по ступенькам к парадному крыльцу, Лили уже исчезла в доме.
     Эйвери переступил порог и внимательно осмотрелся по сторонам. Камфилд явно вложил немалые средства в перестройку дома. Извилистая лестница с резным орнаментом поднималась вверх от выложенного мрамором пола. Огромные букеты цветов стояли в причудливо украшенных урнах по обе стороны от сдвоенных дверей, ведущих в необъятных размеров танцевальный зал, вся мебель в котором - по крайней мере насколько мог заметить Эйвери - была отодвинута к стенам, чтобы освободить место для гостей.
     Гостей здесь было много - даже слишком много. Добрая сотня их сновала по комнате из угла в угол, о чем-то весело переговариваясь, теснясь и толкая друг друга с нарочитой неловкостью журавлей в брачный период - шеи гордо выпрямлены, подбородки выпячены вперед, глаза окидывали оценивающим взором проходящих мимо гостей, а те, в свою очередь, оценивающе разглядывали их самих.
     Как ни странно, но это человеческое стадо, похоже, получало от подобного времяпрепровождения немалое удовольствие. Лица горели от возбуждения, губы расплывались в улыбке, время от времени раздавался чей-то звонкий смех, сопровождаемый звоном бокалов и дорогого фарфора, довершая этим картину общего веселья.
     Лили нигде не было видно. С угрюмым сознанием долга Эйвери проводил Франциску и Эвелин вдоль длинного ряда собравшихся, коротко кивнул Камфилду, склонился мимоходом к ручкам обеих его сестер и наконец, к своему облегчению, достиг конца зала. Где же Лили?
     Он недовольно поморщился, ко