темная пригнувшаяся фигура секунду задержалась
в полукруге свода, и вот ее уже нет.
     Хуана подползла к выходу из пещеры  и  посмотрела  вниз.  Она,  как
сова, выглядывала из своего гнезда в гранитном уступе, а ребенок спал  у
нее за спиной, положив головку  набок  и  прижавшись  к  ее  плечу.  Она
чувствовала его теплое дыхание у себя на шее и шептала  то  молитву,  то
ворожбу - то "Богородицу", то древнее заклинаний против темных сил зла.
     Когда Хуана выглянула из пещеры, ночь как будто  посветлела,  и  на
востоке, там, где должна была появиться луна, в небе проступило  сияние.
И, глядя вниз, Хуана увидела огонек сигареты во рту у дозорного.
     Кино ящерицей медленно полз по гладкому уступу. Он Дернул шнурок на
шее и передвинул нож за спину, чтобы лезвие не звякнуло  о  гранит.  Его
растопыренные пальцы впивались в неровности горного склона, он  льнул  к
нему ГРУДЬЮ, нащупывал босыми ступнями опору, боясь поскользнуться,  ибо
малейший  звук  -   шорох   камешка,   невольный   вздох,   неосторожное
прикосновение тела к граниту - мог поднять на ноги тех, что были  внизу.
Любой звук, несродный ночи, мог насторожить их. Но темная ночь не хотела
молчать: маленькие квакши, жившие возле  воды,  чирикали  как  птицы,  в
расселине громко отдавался металлический стрекот цикад.  А  в  голове  у
Кино по прежнему звучал напев врага, пульсирующий  глухо,  будто  сквозь
сон. Но Песнь семьи стала теперь пронзительной, свирепой и дикой,  точно
шипение разъяренной пумы. Она набирала силу и гнала  его  на  встречу  с
врагом. Ее мелодию подхватили цикады, и чирикающие  квакши  вторили  ей,
расчленяя ее на маленькие фразы.
     Неслышно, как тень. Кино спускался по утесу. Босая  нога  скользнет
на несколько дюймов вниз, пальцы нащупают опору, вцепятся в нее,  то  же
движение другой ногой,  потом  чуть  передвинется  ладонь  правой  руки,
следом за ней - левая, и вот уже все тело бесшумно опустилось вниз. Кино
открыл рот, чтобы и дышать беззвучно, ибо он знал, что невидимкой нельзя
стать даже в темноте. Если дозорный, услышав какой-то шорох, взглянет на
это темное пятно, прильнувшее к уступу,- на его тело,-  он  все  поймет.
Ползти надо было так медленно, чтобы дозорный даже не  повел  глазами  в
эту сторону. И прошло много времени, прежде  чем  Кино  одолел  спуск  и
скользнул  за  карликовую  пальму  у  края  гранитной  площадки.  Сердце
грохотало у него в  груди,  ладони  и  лицо  были  мокрые  от  пота.  Он
скорчился за пальмой и,  чтобы  успокоиться,  долго  переводил  дыхание,
набирая полные легкие воздуха.
     Каких-нибудь двадцать футов отделяли его  теперь  от  врага,  и  он
старался  до  мельчайших  подробностей  припомнить  всю  эту   гранитную
площадку. Нет ли на ней камня, о  который  можно  споткнуться  во  время
стремительного броска? Он стал растирать себе икры, чтобы  их  не  свело
судорогой, и почувствовал, как  дергаются  у  него  мышцы  после  такого
долгого напряжения. А потом он с опаской посмотрел на восток. До восхода
луны оставались считанные  минуты,  надо  торопиться.  Силуэт  дозорного
темнел перед ним, но двоих спящих из-за пальмы не было  видно.  Дозорный
ему и нужен - с ним и надо разделаться быстро и без всяких колебаний. Он
осторожно потянул  через  плечо  шнурок  амулета  и  высвободил  роговую
рукоятку своего большого ножа.
     Поздно! Едва он успел выпрямиться,  как  из-за  линии  горизонта  в
восточной  части  неба  вынырнула  серебряная  кромка  луны.  Он   снова
спрятался за пальму.
     Луна была старая, ущербная, но она бросила  резкий  свет  и  резкую
тень в расселину, и теперь Кино ясно  увидел  человека  с  винтовкой  на
маленькой отмели у бочажка. Дозорный посмотрел на луну, снова закурил, и
огонек спички осветил на миг его смуглое лицо. Ждать больше нельзя;  как
только дозорный отведет взгляд от луны, Кино бросится. Мускулы у него на
ногах напряглись, точно пружина, заведенная до отказа.
     И  тут  откуда-то  сверху  донесся  тоненький  приглушенный   плач.
Дозорный поднял  голову,  прислушиваясь,  и  встал,  и  один  из  спящих
завозился на песке и спросил сонным голосом:
     - Что это?
     -  Не  знаю,-  ответил  дозорный.-  Похоже  на  плач.  Голос  будто
человеческий... будто ребенок плачет.
     Проснувшийся сказал:
     - Кто его знает? Может, койот с выводком? Мне приходилось  слышать,
как скулят их детеныши - совсем по-человечьи.
     Пот крупными каплями катился по лбу Кино, попадал в глаза и обжигал
их. Тоненький плач зазвенел снова,  и  дозорный  взглянул  на  гранитный
уступ - туда, где была пещера.
     - Наверно, койот,- сказал он, и Кино услышал, как его винтовка сухо
щелкнула затвором.
     - Если это койот, он у  меня  сейчас  замолчит,-  сказал  дозорный,
поднимая винтовку к плечу.
     Выстрел грянул, застигнув Кино посредине броска, и вспышка ослепила
его. Большой нож взлетел вверх и  ударил  с  надсадным  хрустом.  Лезвие
прошло сквозь шею глубоко в грудь. Кино действовал, как  страшный  своей
мощью механизм. Он схватил винтовку и одновременно рванул нож  из  раны.
Его сила, стремительность и точность его  движений  -  все  было  как  у
безотказно действующего механизма. Он  круто  повернулся  всем  телом  и
размозжил голову сидевшему на песке, будто это была дыня. Третий кинулся
наутек ползком, точно краб, попал в бочажок, вскочил и,  как  одержимый,
полез вверх по утесу, откуда тонкой ниточкой струилась вода. Он скулил и
лепетал что-то, цепляясь руками и ногами за плети дикого  винограда.  Но
Кино был беспощаден и холоден, как сталь. Не спеша поднял  он  спусковой
рычаг, приложил винтовку к плечу, не спеша прицелился и  выстрелил.  Его
враг рухнул со скалы прямо в воду, и Кино медленно подошел к бочажку.  В
лунном свете перед ним блеснули полные ужаса,  безумные  глаза,  и  Кино
прицелился и выстрелил между глаз.
     А потом Кино неуверенно повел головой по сторонам.  Что  случилось?
Какой звук пытается проникнуть в его мозг. Квакши и цикады  молчали.  Но
лишь только кровавая волна отхлынула от  мозга  Кино,  он  осознал  этот
звук. Этот протяжный, надрывный, забирающий все выше и выше истерический
вопль несся  из  маленькой  пещеры  в  гранитном  уступе.  Вопль-вестник
смерти.
     Все в Ла-Пасе помнят возвращение семьи Кино; быть  может,  там  еще
есть старики, которые сами присутствовали при возвращении Кино и  Хуаны,
но те, кто знает об этом только понаслышке от своих отцов и дедов,  тоже
представляют,  как  все  было.  Это  возвращение  никого   не   оставило
безучастным.
     Золотой солнечный день близился к вечеру, когда  первые  мальчишки,
как сумасшедшие, ворвались в город и разнесли по всем улицам весть,  что
Кино и Хуана вернулись. Все высыпали им навстречу. Солнце  спускалось  к
линии гор на западе, и тени длинными полосами тянулись по земле. И  быть
может, именно из-за них, из-за этих  теней,  возвращение  Кино  и  Хуаны
оставило такой глубокий след в людской памяти.
     Они возвращались в город по изрезанной колеями песчаной  дороге,  и
они шли не гуськом, как всегда,- Кино первый, Хуана за  ним,-  а  рядом,
бок о бок. Солнце светило им в  спину,  и  длинные  тени  их  шествовали
впереди, так что казалось, будто они несут каждый по темной башне.  Кино
держал винтовку на согнутой руке, а  Хуана  шла,  перебросив  свою  шаль
через плечо, как узел. И узелок этот был  маленький,  но  в  нем  лежало
что-то тяжелое, оттягивающее ткань. Шаль Хуаны коробилась от  запекшейся
крови, и узелок чуть покачивался в такт ее  шагам.  Лицо  у  Хуаны  было
застывшее,  скованное  морщинками   усталости,   скованное   борьбой   с
усталостью. А взгляд ее уходил куда-то внутрь. Она шла далекая и  чуждая
всему, как небо. Губы у Кино были  плотно  сжаты,  скулы  обрисовывались
четко, и люди рассказывают, что он нес в себе что-то страшное,  грозное,
как надвигающаяся буря. Люди рассказывают, что и Хуана, и Кино  казались
такими далекими от человеческих забот, человеческого горя;  что,  пройдя
сквозь муку, они будто вышли по другую ее сторону; что  их  обоих  будто
ограждала стена, воздвигнутая  колдовской  силой.  И  те,  кто  прибежал
посмотреть на них, подались назад, уступая им дорогу, и не обмолвились с
ними ни словом.
     Кино и Хуана шли по городу  так,  будто  города  не  было.  Они  не
смотрели ни направо, ни налево, ни вверх, ни вниз, а только прямо  перед
собой. Шаг у них был чуть судорожный, как у искусно сделанных деревянных
кукол, и грозные черные башни тянулись перед ними далеко вперед. И когда
они проходили по городу с его кирпичными и  каменными  домами,  скупщики
жемчуга смотрели им вслед  сквозь  зарешеченные  окна,  слуги  припадали
одним глазом к прорезям в калитках, а матери поворачивали своих  младших
за плечи и прижимали их к себе - лицом в юбку. Кино и Хуана прошли бок о
бок  через  весь  город  с  кирпичными  и  каменными  домами,   миновали
тростниковые хижины, и соседи подавались назад, уступая им дорогу.  Хуан
Томас поднял руку, приветствуя их, но слов приветствия не нашел, и  рука
его на минуту нерешительно повисла в воздухе.
     Песнь семьи пронзительно звенела в  ушах  у  Кино.  Теперь  он  был
свободен от всего и страшен в своей  свободе,  и  Песнь  эта  стала  его
боевым кличем. Они прошли мимо черного квадрата-всего, что  осталось  от
их хижины,- и даже  не  посмотрели  в  ту  сторону.  Они  прошли  сквозь
заросли, окаймлявшие береговую отмель, и спустились к воде. И ни он,  ни
она даже не взглянули на свою пробитую лодку.
     И, подойдя к самой воде, они остановились  и  устремили  взгляд  на
Залив. А потом Кино положил винтовку на песок, сунул руку  за  пазуху  и
вынул оттуда свою огромную жемчужину. Она лежала у него  на  ладони.  Он
вгляделся в ее поверхность - серую, бугристую теперь. Искаженные  злобой
лица  смотрели  на  него  оттуда,  и  он  увидел  зарево  пожара.  И  на
поверхности жемчужины он увидел обезумевшие глаза человека,  упавшего  в
бочажок. И на поверхности жемчужины он увидел Койотито, который лежал  в
маленькой пещере, и головка у Койотито была размозжена пулей.  Жемчужина
была страшная; она была  серая,  как  злокачественная  опухоль.  И  Кино
услышал Песнь жемчужины, нестройную, дикую. Пальцы Кино чуть дрогнули, и
он медленно повернулся к Хуане и протянул жемчужину ей. Она стояла рядом
с ним, все еще держа  за  спиной  свой  недвижный  узелок.  Секунду  она
смотрела на жемчужину, потом взглянула Кино в глаза и тихо проговорила:
     - Нет... ты.
     И Кино отвел руку назад и что было сил швырнул жемчужину  далеко  в
море. Кино и Хуана следили, как она летит,  мерцая  и  подмигивая  им  в
лучах заходящего солнца. Они увидели легкий всплеск вдали и, стоя рядом,
бок о бок, долго не сводили глаз с этого места.
     А жемчужина коснулась прекрасной  зеленой  воды  и  пошла  ко  дну.
Покачивающиеся  водоросли  звали,  манили  ее  к  себе.  На  ней  играли
прекрасные  зеленые  блики.  Она  коснулась  песчаного  дна.   Вода   на
поверхности моря была как зеленое зеркало. А жемчужина  лежала  на  дне,
среди перистых, похожих на папоротник растений. Краб, скользнувший  мимо
нее, поднял за собой легкое  облачко  песка,  и  когда  оно  рассеялось,
жемчужина исчезла.
     И Песнь жемчужины  сначала  перешла  в  невнятный  шепот,  а  потом
умолкла совсем.